Статья из Опустошителя #5. Нетерпимость.

“On the Simulation of Postmodernism and Mental Debility Using Recursive Transition Networks” называется научная статья Эндрью Булгака, австралийского программиста и замечательного сетевого писателя. Статья рассказывает об одном из и по сей день успешнейших проектов в области создания искусственного интеллекта (а точнее говоря, искусственного идиотизма) — “The Postmodernism Generator”, он же “dada engine”. Булгак написал небольшую программу, которая имитирует синтаксис, грамматику и лексемы постмодернового эссе; текст, который получается в результате — неотличим ни по содержанию, ни по форме, от трудов монстров модного западного пост-структурализма — Дерриды, Бурдье и им подобных.

Мораль этого весьма проста, и знакома любому школьнику, добившемуся успеха в гуманитарных дисциплинах. Гуманитариям абсолютно неважно, к каким выводам приходит эссеист, историк или философ — им важно, чтобы был соблюден протокол: корректные ссылки, модные (и обыкновенно, ничего особенно не значащие) слова, пользующиеся успехом у данного вида гуманитариев риторические фигуры. Двадцать лет назад это были катехизисные «три источника и три составные части» (неважно уже, чего), сейчас это дискурс и тому подобные заимствования из французского языка.

Я веду речь к тому, что гуманитарный дискурс (в отличие от научно-технического) принципиально не может иметь никаких последствий вне этого самого «дискурса». Соответственно, любое корректно построенное гуманитарное утверждение верно в той же степени, что и любое другое. Ценность гуманитарной работы заключается в перспективности представленного ею направления, не более того.

Это имеет два интересных последствия. Во-первых, гуманитарная деятельность (за вычетом оценочной практики) целиком симулируется рекурсивной программой наподобие “dada engine”. Огромная часть человеческого мышления устроена симулятивно: человек не осознает смысла того, что он говорит, а просто подставляет корректные словосочетания в корректные грамматические структуры. Каждый, кто читал много гуманитарных текстов (не важно уже чего — постмодерна ли, марксизма советского разлива, или просто позитивистской мэйнстримной лабуды) знаком с этим эффектом — практически ни один из этих авторов не задумывается о смысле того, о чем он пишет. Герман Гессе в «Игре в Бисер» описал мифическую страну Касталию, где подобную интеллектуальную практику возвели в правило. В честь Гессе симулятивное (подстановочное) мышление следует называть касталийским.

Другой эффект размытости (попросту, отсутствия) критериев в «касталийских» областях человеческого интеллекта — это постмодернистский упор на «перспективность представленного направления», в котором и заключается единственная ценность гуманитарного или художественного проекта. Собственно говоря, «перспективность представленного направления» есть фетиш не только (и не столько) гуманитарной науки, сколько художественного рынка. Оно и понятно — единственное, зачем кто-то платит деньги за картины — это затем, что картины эти поднимутся в цене; а поднимутся они в цене потому, что кто-то заплатит за них еще больше — ожидая, что они будут подниматься в цене и дальше. Таким образом, «перспективность художественного направления» есть нечто, определяющее как рыночную стоимость продукта, так и саму себя.

Если почитать художественных и литературных критиков, то видно, что эта самая «перспективность направления» есть единственное, что занимает их умы. Искусство перестало соотноситься с чем бы то ни было, кроме самого себя; художник постмодерна ходит по кругу рекурсивной референции — в этом, собственно, и состоит определение постмодерна. Критик и потребитель конечного продукта ходят по концентрическим окружностям.

Аналогичным образом устроен финансовый рынок. Когда Сорос говорит, что та или иная валюта или акция начнет падать или подниматься — она начинает падать (или подниматься), потому что все бросаются ее продавать (или покупать). Что именно обозначает эта акция, и чему равен годовой доход страны, выпустившей валюту — для рынка совершенно неважно: ценность валюты измеряется в перспективах ее роста, а эти перспективы определяет не компания, а рынок — то есть Перспектива Роста и ее пророк Джордж Сорос. Ценность художника, приклеившего к иконе искусственные какашки, или поэта, исписавшего неизвестную тучу печатных листов невнятной прозой про его (поэта) влагалище — определяют личности, имеющие к искусству такое же отношение, какое имеет к производству материальных ценностей полуграмотный венгерский еврей золотая ручка.

Идол «перспективности направления» идет рука об руку с идолом «культурной вменяемости» (попросту — истерического, дремучего стремления сохранить текущие тенденции). И то и другое называется «литературный» и «художественный» процесс.

Вот например, Интернет. Русский Интернет, будучи продуктом программистов, банковских чиновников и прочих тружеников мыши и MS-DOS-а, был сугубо бесструктурен, и, соответственно, беззащитен перед атакой «профессионалов» — специалистов по «структуризации» культурного процесса. Недавно идиллия кончилась — Интернет стал моден среди тружеников на ниве «культурной вменяемости». Поразительный эффект этого можно наблюдать на сайте rating.rinet.ru. За грохочущим маршем московской общественности от галереи Гельмана и родственных ей литературных проектов и не разглядишь уже никаких принципов, кроме волчьего — навести наконец профессиональный neue Ordnung в Интернете, с целью дальнейшего распределения соросовских денег среди сайтов, способных гарантировать отсутствие «второстепенных и консервативных художественных тенденций», а также «культурную вменяемость опубликованных текстов».

Как замечал другой сотрудник Гельмана, Глеб Павловский, единственным эффективным видом цензуры является цензура положительная, когда вместо зажимания ненужной властям информации, эта информация топится в потоке имитирующих ее заявлений из другого источника. Постмодерн, с его разбухающими на соросовской подпитке окружностями циклических референций, — есть по сути ни что иное, как цензурный монстр, созданный для насаждения «культурной вменяемости» и подавления «второстепенных и консервативных художественных тенденций». Если ваша задача — бесконечная генерация текстов, решить ее можно только одним способом: путем постоянного сочинения текстов о текстах, недавно вами сочиненных. Известно, что стилистика определяет образ мыслей, равно как и определяется им. Не следует разделять вялую, как вата, и такую же малопитательную стилистику постмодернистского критицизма, и саму суть постмодернистского мышления. Постмодерн есть заговор — заговор по замене людей симулякрами, роботами, искусственным интеллектом нейронной сети. Смысл и значение постмодерна — в разводе означающего с означаемым, «дискурса» и эмпирического знания, в переводе цветущей сложности многомерного бытия в унылую плоскость симулируемого идиотизма. Нечего спрашивать, чем плох постмодерн. Постмодерн ничем не плох и не хорош, постмодерн как Джордж Сорос — для выживания людской расы постмодерн должен быть уничтожен.

Р. Пенроуз и квантовая психология

Выше приведенный отрывок относился к самому элементарному, но, увы, наиболее распространенному виду мышления — мышлению симулятивному. Программа «Элиза» способна весьма эффективно поддерживать диалог, при этом не делая никакого грамматического анализа реплик и пользуясь словарем из 50 слов: оказывается, можно добиться абсолютно правдоподобного эффекта, подставляя куски фраз, с которыми обращаются к программе, в заготовленные грамматические конструкции, и перемежая это с десятком заученных выражений. Именно так выглядят разговоры в «приличном обществе», по крайней мере, заграницей — сообщать что-то, неизвестное собеседнику, является дурным тоном, да и не принято.

Продуктом симулятивного мышления является (в лучшем случае) компиляция; неудивительно, что оно есть рабочий инструмент гуманитариев. В повседневной жизни ничего другого и не нужно, но вот в профессиональной деятельности зачастую требуется следующий уровень мышления — аристотелево или же дедуктивное. Всем знакомы истории про Шерлока Холмса, который догадался, что у посетителя бабушка работает на свиноферме. Холмс приходил к своим догадкам методом дедукции, попросту — силлогизмов и исчерпывающего перебора вариантов. Это мышление, идеально приспособленное к компьютерной реализации, — неудивительно, что уже сейчас компьютер способен играть в шахматы лучше любого шахматиста. Все люди смертны, Кай человек, следовательно, Кай смертен.

Кай на самом деле бессмертен.

Уровни мышления, следующие за дедуктивным, суть нечто практически не осуществимое. Человек может всю жизнь проходить как цуцик, думая, что решить шахматную задачу или головоломку есть верх интеллектуальной амбиции (а то и того хуже — всю жизнь играя фразами наподобие кастальских поселенцев). Но они есть.

Уже сейчас (теоретически, по крайней мере) доказано, что можно сконструировать мыслительное устройство, которое будет работать, не используя алгоритмов в традиционном смысле этого слова. Это устройство называется квантовый компьютер. Квантовый компьютер заменил последовательный перебор вариантов на единовременное измерение, которое даст результат, недостижимый в принципе дедуктивными методами. Например, есть матрица размера 240 на 240, и надо посчитать от нее экспоненту. Сделать это в рамках традиционной вычислительной парадигмы невозможно в принципе, т.к. потребуется больше времени, чем даст оцениваемая жизнь Вселенной, даже если компьютер заполнит Вселенную целиком. Квантовый компьютер работает на совершенно ином принципе — он моделирует умножение и экспоненту матриц на наборе атомов, определяет экспериментально параметры их взаимодействия, и приходит к правильному результату экспериментальным путем. Задачи, про которые доказано (или, по крайней мере, предполагается), что их невозможно решить на теоретически возможном «традиционном» вычислительном оборудовании, оказываются легко разрешимыми методами квантового вычисления.

Квантовые вычисления можно свести к «распараллеливанию» одного алгоритма на множество субпроцессов, которые все вычисляются одновременно — эффект, хорошо знакомый мистикам и потребителям галлюциногенов: сотни тысяч красочных картин и видений, уложенных в промежуток времени короче мига.

Теоретики квантовой психологии (в первую очередь, Р.А. Уилсон) любят упоминать здесь теорему Белла о нелокальности, утверждающую, грубо говоря, что детерминистская модель квантовой механики обязана содержать в себе взаимодействие прошлого с будущим и передачу информации быстрее скорости света. Уилсон потирает руки и радуется: или же квантовый компутер в человеческом мозгу вычисляет взаимодействие прошлого с будущим, попросту говоря — заглядывает в будущее, или же в «реальном мире» существует недетерминистский фактор, связанный с наблюдателем, то есть опять-таки с сознанием. Или и то, и другое.

Квантовое мышление решает такие задачи, которые решить можно, просто очень трудно, то есть долго — настолько трудно и долго, что решать их шерлок-холмсовскими дедуктивными методами можно и не стараться. Квантовый компутер в мозгу щелкает, мистик в минуту обзирает все страны на земле и под небесами приходит к правильному выводу — а как приходит, он и сам не может объяснить. Такое мышление чем-то близко к мышлению индуктивному, когда по небольшому количеству примеров исследователь делает смелое обобщение. Но в отличие от этого исследователя, визионер видит все эти примеры, т.к. способен их одновременно обозреть.

Следующий уровень — мышление, основанное на квантовой гравитации, на обосновании которого настаивает один из величайших современных физиков и математиков, сэр Роджер Пенроуз. Хорошо известно, что все математические задачи сводятся к уравнениям в целых числах (это доказал питерский математик Ю. Матиясевич, решив тем самым одну из проблем Гильберта). Хорошо известно, что, исходя из того, что мы знаем о целых числах и вообще из любого конечного набора аксиом, невозможно решить все–такие задачи. Тем не менее, уравнение либо имеет решение, либо нет, то есть теорема Геделя никак не опровергает возможности построить полную систему аксиом, описывающих арифметику, — она лишь утверждает, что такая система аксиом не может быть получена применением алгоритма (более того, любой алгоритм, достаточно развитый для того, чтобы эту задачу поставить, непременно рано или поздно сломается). Пенроуз (весьма разумно) замечает, что человечество (коллективно) является мыслящим существом, способным такую систему построить, а если бы человеческий мозг работал алгоритмически (или даже на основе квантового компьютера) это было бы невозможно. Ergo, мозг работает мистически и безотносительно к логике — мы знаем, что определенная вещь верна не потому, что мы к этому пришли (наблюдением ли тысяч реальностей или дедукцией — неважно уже), а потому, что мы знаем.

Это хорошо согласуется с психологией математического познания. Например, математик Рамануджан оставил после себя кучу записных книжек с тьмой тьмущей сложных формул. После его смерти их доказывали много лет, наконец все доказали. Никаких доказательств там, разумеется, не было. Формулы были доказаны сильно после его смерти и методами, которые не могли быть ему известны. Имело место познание через религиозное озарение: к Рамануджану приходила богиня Кали и диктовала ему формулы. Аналогичный случай имел место с гениальным сербским инженером Тесла, изобретателем (среди прочего) переменного тока. Все открытия Тесле сообщал белый голубь, который также был его женой.

Самый забавный случай произошел с А.Гротендиком, вероятно, одним из 2-3 величайших математиков за всю историю цивилизации. Гротендик рассказывал, что к нему пришел ангел и сообщил ему великую истину, НО — Гротендик нашел ошибку в его рассуждениях.

В любом случае, математическое открытие посредством божественного/ангелического/сатанинского откровения есть не менее ординарное явление, чем написание стихов посредством того же. Это скорее норма, чем отклонение от нормы.

Пенроуз объяснял это явление так. Пространство обычной эйнштейновской гравитации искривлено. В квантовом приближении эти искривления непрерывно меняются, причем даже таким образом, что меняется сама топология пространства: пространство кипит, в нем появляются и исчезают дырки, пузыри и ручки наподобие кренделя. Если мы хотим подсчитать квантовую гравитацию, нам придется, видимо, усреднять наш функционал по всем топологическим конфигурациям 4-мерного пространства. Но перечислить такие конфигурации («четырехмерные многообразия») невозможно — эта задача равносильна по сложности с задачей решения целочисленных уравнений. То есть никакого алгоритмического способа решить уравнения четырехмерной гравитации, видимо, нет. С другой стороны, в природе эти решения как-то получаются, то есть природа каким-то образом умеет подсчитать четырехмерные многообразия. Вероятно, делая наблюдения над природными феноменами, мы сможем научиться эти многообразия тоже различать, то есть путем наблюдения решать задачи, алгоритмически неразрешимые в принципе и доказывать теоремы, которые никак не вытекают из любой конечной системы аксиом.

Пенроуз предположил, что в голове у человека находится такой механизм. Таким образом, абстрактное мышление превращается в нечто вроде эксперимента в физической лаборатории, имя которой — мозг, а результатом эксперимента оказывается научная истина.

Конечно, эта натур-философская модель может оказаться совершенно неверна. Тем не менее, разделение мышления на четыре уровня (симулятивный, дедуктивный, визионерский и мистический) есть нечто несомненное и данное нам в ощущении.

Интересно, что язык оперирует только с низшими уровнями мышления — никакой возможности передать мистический и визионерский опыт словами нет (кроме разве что в стихах). Для коммуникации же необходимо жесткое владение языком, т.е. дедукцией и риторикой — двумя самыми примитивными уровнями. Языком математики являются логические построения (а языком других точных наук — логические и формальные языковые конструкции, взятые из математики). Но не следует (как делал Поппер) сводить науку к ее языку. Язык есть нечто лежащее вне сферы научного знания — безусловно, коммуникация необходима, и без нее наука не выживет — но сфера коммуникации и сфера познания соотносятся очень и очень мало.

Для точных/естественных наук совершенно неважно, какой методологией пользовался ученый. Тесла узнавал устройство своих машин от голубя, но это никак не мешает работать генераторам переменного тока, которые он изобрел. Рамануджану сообщала формулы богиня Кали — но формулы не становились от этого хуже.

Визионерство и мистика выглядят по-другому в контексте гуманитарных наук. Визионер есть ученый, способный по шерлок-холмсовски жонглировать таким количеством фактов, которое не поддается не только описанию, но даже и каталогизации, перечислению бодрствующим сознанием. Естественно, что такого ученого гуманитарии назовут лже-знайкой и шарлатаном (такая судьба постигла, например, Льва Гумилева). Мистик же есть автор странных, ни на чем не основанных, зачастую рекурсивных концепций — гуманитарий будет рассматривать мистика в лучшем случае как объект для изучения, в худшем — как фанатика или клиента сумасшедшего дома, но никогда — как коллегу. Принцип «чем бредовее теория, тем она правильнее» царит в физике, но бредовым теориям никак не место в гуманитарных науках.

Гуманитарное знание оперирует исключительно низшими, наиболее примитивными пластами мышления — именно этим объясняется такая популярность позитивистской онтологической концепции Поппера. Другой аспект этого же явления — невероятный интерес, питаемый философией (начиная с того же Поппера и Виттгенштейна) к логике, науке, к которой практикующие математики относятся без интереса и зачастую — презрительно весьма. Действительно, «гравитационная лаборатория», располагающаяся в мозгу, никак не соотносит свою работу с дедуктивным мышлением, соответственно, логика не должна и не может иметь прямого отношения к математике — зато должна иметь и имеет отношение к гуманитарному знанию.

На доступных нам вычислительных устройствах адекватно (и более того) эмулируется второй, дедуктивный уровень мышления. Основная проблема, стоящая сейчас перед теоретиками искусственного интеллекта, — в симуляции симулятивного мышления. Человек учится говорить, заучивая куски фраз и подставляя их в грамматические конструкции, — но научить этой простой технике компьютер оказалось невероятно сложно. Впрочем, как видно из успехов Элизы, dada-engine и подобных механизмов, компьютер таки скоро научится пройти тест Тьюринга: окажется способен адекватно симулировать человеческую речь и мышление. На уровне продавщицы, секретарши и работника гороно.

Выходит, что большинство человеческих занятий можно — а значит и нужно — препоручить роботам. Остается немного — квантовые косы месяца, дремучее кипение торичеллиевой пустоты, живое золото алхимиков: магия натуральных наук. И умные, добрые машины, которые пойдут за нами — не смогут унести алхимического серебра.