Вадим Климов. Ботинок Хрущева на стыке политики и культуры
Политика
Обувь Никиты Хрущева приковала всеобщее внимание 12 октября 1960 года. На заседании 15-й Генеральной Ассамблеи ООН тогдашний первый секретарь ЦК КПСС стал стучать ботинком по столу.
В русскоязычной Википедии инцидент рассмотрен с разных точек зрения и охарактеризован как фиктивный. Дело в том, что «у Хрущева был не ботинок, а открытые туфли», всего-то. «Во время выступления докладчика Хрущев снял туфлю и принялся нарочито долго ее рассматривать и трясти, подняв на уровне головы, а также несколько раз слегка стукнул ею по столу, как бы пытаясь выбить камешек».
«Сын Хрущева Сергей, присутствовавший на том заседании ООН, рассказывал, что ботинок с Хрущева снялся в толпе, а затем ему его принесла охрана. Он, постукивая по столу в знак несогласия с выступлением, стал помогать ботинком». По некоторым воспоминаниям Хрущев снял ботинок и поставил на столешницу так, что он почти касался затылка впереди сидящего испанского дипломата, вызвав тем самым оживление и смех в зале.
Основной посыл статьи в Википедии — апологический. Никита Хрущев не стучал ботинком по кафедре ООН. Во-первых, это был не ботинок, а открытая туфля. Во-вторых, он не стучал, а слегка пристукивал, как бы пытаясь выбить камешек. В-третьих, пристукивал не по кафедре для выступлений, а всего лишь по столу, за которым расположилась советская делегация, иначе как бы его открытую туфлю можно было поставить таким образом, чтобы она почти касалась затылка испанского дипломата.
Похоже, никого из авторов материала в Википедии не смутил сам факт демонстрации обуви, то, что открытая туфля Никиты Хрущева оказалась на столе подозрительно близко от чужой головы, что первый секретарь ЦК КПСС решил выбить из туфли камешек, стуча по столу во время заседания Генеральной Ассамблеи ООН.
Вряд ли кто-то ждет от журналистов фактической точности. Их работа заключена совсем в другом — облечении фактов в нарядные обертки, чтобы аудитории было интересно с ними знакомиться. Однако казус Хрущева не преодолевается тем, что он снял не ботинок, а открытую туфлю.
Наверно, если бы в дипломатический корпус СССР трудоустроилась собака, которая справила бы нужду во время заседания ООН, советские исследователи уверяли бы аудиторию, что это совсем не так, потому что животное опростилось не во время собственного выступления за кафедрой, а
Культура
Россия поражает в первую очередь разорванностью регистров культуры. Можно условно разделить культуру на бытовую и высокую. Бытовой регистр отвечает за комфортность совместного проживания, призывая людей вести себя определенным образом. Это то, с чего начинается воспитание детей.
Высокий регистр встраивает индивида в процесс становления человечества, знакомя с культурными и научными знаниями, накопленными цивилизацией. Это то, что следует за воспитанием и обычно называется образованием.
Самобытность России в том, что связь между культурными регистрами разрывается, и они выступают автономно. Можно прийти на защиту диссертации и высморкаться в рукав или поставить на стол свои туфли, уперев в шевелюру впередисидящего соискателя.
Западный мир породил ряд исторических и литературных персонажей, длительное время оторванных от общества. Они вынуждены были знакомиться с культурой, бытовой и высокой, постепенно втягиваясь в человеческое общежитие. Таковы, например, Каспар Хаузер, Джозеф Меррик (человек-слон), Маугли.
В России тоже есть нечто подобное. Наиболее наглядно это описано в повести Михаила Булгакова «Собачье сердце». Выдающийся хирург проводит операцию бездомному псу и превращает его в человека по фамилии Шариков. Шариков сходится с людьми, находит работу и делает карьеру в нарождающемся советском государстве.
И Шариков, и Каспар Хаузер с Джозефом Мерриком вторгаются в общество с катастрофическим культурным пробелом, их сознание это практически tabula rasa. Но последние двое преодолевают изъяны воспитания и образования, а Шариков не преодолевает. То общество, в котором он оказывается, настолько слабо отличается от него самого, что не ощущает разницы, а ведь совсем недавно Шариков бегал бездомной собакой и клянчил объедки по пивным.
Люмпенизированное окружение отбирает у Шарикова возможность культурного развития. Он лишь внешне напоминает человека, внутренне это все еще собака. Однако вокруг него точно такие же собаки в человеческом обличье, которые никак не могут понять, в чем их обвиняют, когда они справляют нужду в подъездах.
Тем не менее, интерес представляют не Шариковы, лишенные культуры вообще, а Хрущевы, познакомившиеся с высокой культурой, минуя бытовую. Это нечто весьма специфическое и, как мне кажется, за пределами России почти не встречающееся. К бунту против культуры призывали многие: кому не хотелось сбросить кабалу западной цивилизации, превратившись в новых Маугли без культурных ограничений.
Однако восстание против Европы и человечества каждый раз происходило в рамках культуры — в журналах, кафе, в лучшем случае в одноместном гостиничном номере со строжайшим запретом горничным беспокоить бунтовщика. Результаты подобного протеста, если они были, совсем скоро перерабатывались и становились частью культуры. Уже в следующем поколении революционеры примеряли на себя приглаженные наряды обновленной бюрократии.
А на периферии этого мира всегда существовала Россия, где культуры как будто не существует вовсе, настолько она необязательна для большей части населения, от самого низа до самого верха. В России решительно невозможно разобраться со стороны. И ботинок Никиты Хрущева, впоследствии затмивший славу хозяина, тому прямое подтверждение.