Рассказ из Опустошителя #22. Хронос.

_______________

В этих переходах от одного душевного состояния к другому замечаются промежуточные ступени, настолько незаметные, что ненаблюдательному человеку кажется, будто сон и безумие наступают внезапно.

Николай Вавулин «Безумие, его смысл и ценность»

Краткое содержание

0. Краткое содержание

а. Прикосновение ночи

б. Философствующие черви

в. Еще немного о червях

г. Пятьдесят негритянок

д. Рандеву с пушкинологом

е. Объятья

ж. Покойник покойника

з. Перед пробуждением

и. Анонимное множество

к. Punctum caecum

л. Привет из подсознания

м. Между мраком и рассветом

а. Прикосновение ночи

Я встретился с ним в коридоре, пробираясь на кухню. В кромешной темноте я только услышал чье-то шипение. Сам не осознавая что делаю, выбросил ногу вперед и попал во что-то твердое. Костяшки пальцев шлепнули кота по пасти с неприятным чавкающим звуком. Я услышал, как он заметался, а потом прошмыгнул мимо меня. Я же включил наконец свет на кухне и зашел внутрь.

Какая отвратительная сцена… Я присел на табуретку. Пальцы на ногах еще ощущали столкновение с кошачьей мордой. Я ведь довольно сильно его ударил. Еще и с таким противным хлюпаньем. А вдруг я выбил ему зубы, этому нелепому животному, которое вот уже месяц не может меня запомнить и перестать шипеть, как только увидит?…

Я попытался вспомнить, что мне было нужно на кухне. Как будто и ничего. Зачем же я пришел? Неужели ради этого нелепого ночного столкновения?… Дичь какая!… Ну правда… А может быть, так и есть?… Я пришел ради прикосновение к глупой кошачьей морде?

Всего-то…

Утром я узнал, что с котом все в порядке. Я видел, как он жует свой завтрак полным набором зубов. Более того, кот даже позволил мне пройти мимо, как будто перестав остерегаться. Раньше в таких ситуациях он шипел и уносился, переворачивая миски.

Но мы уже сближались не один раз. Кот крутился рядом со мной, давал себя погладить и даже норовил сам пристроиться так, чтобы моя рука как бы сама ложилась ему на спину. Признаться, подобная манера поведения меня раздражала, но это было лучше дикого, ничем не обоснованного ужаса, с которым кот шарахался от меня спустя несколько дней.

Столь резкие перемены в кошачьем настроении оставались для меня загадкой. Как и судьба его зубов, два из которых я все–таки совсем скоро обнаружил…

б. Философствующие черви

В тот день мы встретились с Нестором. Он ждал меня на улице: в метро гуляют сквозняки, а он еще не до конца выздоровел.

Нестору хотелось кофе, и мы сразу приступили к поискам подходящего места. Первые две кофейни были забракованы Нестором, даже не входя внутрь. В третью мы зашли, но когда узнали, что у них самообслуживание, мой спутник сразу направился к выходу.

Уже на улице он объяснил свое решение так:

— В кафе вас должны обслуживать, иначе все это теряет смысл.

Нельзя сказать, что я согласился с его безапелляционностью, но спорить не стал, и буквально через пару минут мы нашли подходящее заведение. Официант положил на столик два меню и отошел. Мы с Нестором раскрыли их и уставились друг на друга.

— Чем меньше спишь, тем острее чувствуешь реальность, — неожиданно изрек я.

Нестор кивнул.

— Когда я болею, я практически не сплю, — подхватил он. — Хотя, я, можно сказать, всегда болею. Быть полностью здоровым для поэта и мыслителя… просто невозможно, форменный скандал.

Я улыбнулся. Нестор остроумен, с ним приятно беседовать о чем угодно.

— Мышление и фантазия болезненны, — продолжил я. — Они словно горячечный бред, в который так приятно погружаться и так сложно из него выползать. Поэты и мыслители — инвалиды с рождения, которые только выглядят обыкновенными людьми, причем исключительно для настоящих обыкновенных людей. Все остальные видят их хроническую болезненность насквозь.

— Вот именно, — согласился собеседник.

К столику вернулся официант, который сразу обнаружил свою осведомленность нашим разговором.

— Важно не утратить трудоспособность при этой инвалидности, — заметил он. — Вы готовы сделать заказ?

С горем пополам мы нашли в меню кофейную страничку. Пока Нестор уточнял, что имеется в виду под разными экзотическими названиями, я наблюдал за официантом. Высокий молодой человек хрупкого сложения, производящий скорее негативное, нежели нейтральное впечатление. По всей видимости, студент. Словом, ничего особенного… Но как ловко он вклинился в нашу беседу.

Я продолжил, когда официант отправился выполнять заказ.

— А ведь болезненность всего лишь сопровождает мышление. Она возникает из неуверенности в уже полученном знании, но может иметь совсем иную природу. Сколько молодых людей вроде этого юноши, не способные ни на фантазию, ни на мысль, испытывают неуверенность при столкновении с реальностью. Вероятно, им кажется, что это роднит их с творцами, но их болезнь бесконечно далека от тревоги творца. Это сумасшествие без Сальвадора Дали, поэтическое истощение без таланта.

Официант вернулся с подносом. Поставил перед нами две чашки кофе, сахарницу и блюдце с нехитрыми сладостями. Напоследок одарил меня порцией легкой неприязни, настолько обворожительной, что я усомнился, не поторопился ли с выводами на его счет. Один лишь интерес к нашей беседе выдавал в нем человека ищущего. Впрочем, поиски это еще далеко не всё.

— Конечно, это огромная проблема, — сказал Нестор, — болезнь имитирует болезнь, в то время как их ни в коем случае нельзя смешивать. Чезаре Ламброзо находил много общего между гениальностью и помешательством, но мы-то с вами говорим о гениальности и заурядности, а это совсем другая дилемма. Вообще, мне здесь уже надоело. Может быть, уйдем?

Стоило нам выбраться на улицу, как пошел дождь. Не такой сильный, чтобы прятаться или куда-то бежать, но все же… прогулку пришлось отложить и мы направились обратно к метро.

— А помните, как Жюли определяла философа? — спросил Нестор.

Жюли это наша общая подруга, к которой мы привязались, словно вершины равностороннего треугольника. Перешагивая через мое молчание, Нестор продолжил:

— Она обозначила философа мыслящим существом, от которого жизнь постоянно отрывает тот или иной фрагмент. Философ страдает всегда, просто его боль вызвана не конкретным событием, но общим расхождением с миром. Он корежится от боли, перенося свои переживания в область размышлений.

В памяти неожиданно всплыл тот разговор. Была уже ночь, и мы катались втроем на детской карусели, играя в умное дуракаваляние. Кто-то, Нестор или я, сравнил философа с дождевым червем. Его можно разрезать на десять кусочков и получить десять извивающихся философов.

— Помню-помню, — оживился я. — Дождевые черви.

Нестор рассмеялся. А вместе с ним рассмеялся и я. Потому что тротуар перед нами кишел выползшими не пойми откуда червями. Они ждали, когда их начнут давить и кромсать, то есть, в сущности, делать из них философов.

— Черви выползли к людям, чтобы те вложили в них мудрость, — подытожил мой спутник и скользнул в раскрывшуюся пасть метрополитена.

Я остался снаружи, потому что собирался пройтись еще.

в. Еще немного о червях

Но остаться в одиночестве не получилось. Буквально в следующую минуту после расставания с Нестором ко мне подошел юноша, в котором я узнал недавнего официанта. Он неловко улыбался, с каким-то застенчивым вызовом.

Минут пять мы прошли, не обменявшись ни единой фразой. Затем он заговорил. Вначале полезла какая-то невнятная чепуха о том, зачем он устроился официантом. Юноша стыдился, считал свое занятие недостойным, одновременно отстаивая свой выбор, абстрактное право на ошибку.

В его туманные рассуждения совсем не хотелось вникать. А чего же мне хотелось?…

Внезапно Юноша переменил тему. Невероятно: он подслушивал нас не только в кофейне, но и на улице.

— Не я один, оказывается, думаю о дождевых червях, — признался он. — О том, что их заставляет выползать на верную гибель.

— Удивительно натыкаться на родственные души? — ехидно спросил я.

— Кому — червям?

— И червям в том числе. — Представьте, что вам взбрела в голову идея выскочить на оживленную магистраль, и внезапно вы обнаруживаете, что вашему примеру последовали остальные прохожие. Каково?

Официант шмыгнул носом.

— Взбредает же такое в голову… — И после недолгого молчания. — Обычно я стараюсь не наступить на червей. От меня им не перепадет мудрости.

— Кому-то приходится довольствоваться милосердием.

— По-вашему, там, где есть милосердие, нет философии?

— Для философии нужны страдания, — сказал я, — а если вас их милосердно лишают, откуда взяться философии.

— Но милосердие приходит не сразу, — парировал официант. — Его может вызвать вид уже истерзанных мудростью тел.

— Может, конечно, — согласился я. — Однако вы перешагиваете через целых или уже офилософленных червей?

— Через всяких, я не присматриваюсь. Но вы правы. Теперь буду выискивать целых и здоровых червей, чтобы сделать из них философов. Правда… — Юноша помедлил. — Червям это может не понравиться.

— Им придется выбирать между любовью к жизни и любовью к мудрости.

— В том-то и дело, что пока они не офилософленны… — начал было мой спутник, но я оборвал его намеренным враньем.

— Вот мой дом. Я отправляюсь спать. Спокойной ночи. Надеюсь, во сне ни я, ни вы не увидим философствующих червей.

— Спокойной ночи, — пожелал мне юноша и протянул руку, словно для пожатия.

Но в ней была салфетка. А внутри… Я развернул желтые лепестки бумаги и обнаружил внутри два белоснежных продолговатых камушка.

— Что это? — удивился я.

— Мой подарок, — конфузливо признался юноша.

— Подарок… Какие-то необычные камушки?

— Это кошачьи зубы… — сказал он. — Вы оставили их в чашках, вы и ваш приятель, каждый по зубу. Я отмыл их от кофейной гущи и решил вернуть. Они снова ваши.

После этого официант оставил меня одного. Точнее, с двумя кошачьими зубами и желтой салфеткой, в которую они так удобно заворачивались.

г. Пятьдесят негритянок

Когда я убеждал официанта, что мы рядом с моим домом, я совсем не догадывался где мы. И только после его ухода я вдруг узнал это место. Как-то совершенно незаметно мы оказались у дома Жюли.

Стоило прийти озарению, как я заметил и саму Жюли, направлявшуюся в мою сторону. Какая череда совпадений!… Времени оставалось только убрать салфетку с кошачьими зубами в карман, и вот Жюли уже сталкивается со мной… Буквально врезается, едва не сбивая с ног!…

…Девушка поднимает глаза, встречается с моими. Вот так встреча, мелькает на ее лице, но уже в следующее мгновение оно снова бесстрастно. Как будто Жюли только этого и ждала.

— Вадим, — говорит она. Я слегка ей улыбаюсь. — Как я рада, что это именно вы. Сколько мы не виделись? Неделю? Две? Ладно, это не имеет никакого значения…

Мы уже куда-то идем. Жюли придерживает меня за локоть, чтобы я не угодил под машину.

— Только что со мной произошел удивительный случай, — продолжает она. — Давно такого не случалось. Я выходила из дома и наткнулась в закутке между двумя дверьми, входной и общей с соседями, на голубя. Прямо как у Зюскинда. Птица наблюдала, как я закрываю свою дверь. А я долго не могла вставить замок в ключ, вернее, наоборот. Когда я наконец закрыла дверь и направилась к следующей, голубь заметался, безуспешно пытаясь взлететь. В какой-то момент ему удалось протиснуться между прутьями решетки, и он опустился на пролет ниже. Я вызвала лифт, обернулась… Окно было открыто на пролет выше. А голубь — наоборот — ниже. Мне представилось, как я ловлю его, чтобы выпустить на улицу. Просто ужас! Нет, я не стала гоняться за голубем. Да и лифт уже подошел. Глупая птица снова пялилась на меня. Знаете, у них такой бессмысленный взгляд, меня от него тошнит. Я юркнула в лифт и сразу столкнулась с вами. Так здорово, что я даже подумала, не вас ли, Вадим, принес мне этот кошмарный голубь.

Рассказ Жюли, словно вихрь, проносится перед глазами. Мне как будто все это знакомо: и нерасторопный голубь, и замочная скважина, в которую никак не попадает ключ, и окно, открытое не на том этаже. Я сам переживаю это вместо подруги. Сплошное дежавю, в придачу переползшее с другого человека.

А мы все идем и идем, я даже не представляю куда.

— Куда мы направляемся?

Жюли мне подмигивает.

— Куда захотим, — отвечает она. — Весь мир в нашем распоряжении.

Нам так нравится строить из себя философов, но еще больше валять дурака. «Умное дуракаваляние» — так окрестил наши встречи Нестор, с которым мы совсем недавно обсуждали дождевых червей.

Но ведь у меня есть и более серьезная тема для разговора!… Опять какие-то голуби, летающие по подъезду в поисках раскрытых дверей… Я машинально сую руку в карман и натыкаюсь на сверток. Достаю какую-то салфетку, разворачиваю. Ах да! Этот идиотский анекдот с кошачьими зубами… он совсем вылетел у меня из головы.

— Что это?

— Зубы моего кота. Я их нечаянно ему выбил, а официант из кофейни, куда мы сегодня заходили с Нестором, нашел и вернул мне.

— Очаровательно!

Девушка берет один зуб, чтобы лучше рассмотреть. Только сейчас мне приходит в голову, а не шутка ли все это? Официант мог запросто меня разыграть, возможно, даже в сговоре с Нестором. Только вот зачем? Значит, самое главное еще впереди. А тут и Жюли сбивает меня с ног. Ведь это официант привел меня к ее дому, воспользовавшись неразберихой.

— А вы не думали, что это совсем не то, чем кажется? — спрашивает подруга.

Вопрос пролетает мимо, минуя сознание. Я слышу, но не реагирую. Не догадываюсь, кто говорит и кому. Жюли приходится повторить.

— А ты не думал, что это совсем не то… чем кажется?

Я с удивлением смотрю на нее.

— Что ты имеешь в виду?

Она подносит зуб к моим глазам.

— Что ты видишь?

— Кошачий зуб, — уверенно отвечаю я и наконец понимаю, что здесь не так. О том, что это именно кошачий зуб, мне сообщил официант. Но разве сам я знаю, как выглядят кошачьи зубы? Я с трудом представляю себе человечьи, а уж зубы других млекопитающих мне и вовсе неизвестны. Я ими никогда не интересовался.

Жюли улыбается. Она как будто читает мои мысли и уже торжествует. Мне делается неприятно, неудобно, что я такой простофиля, причем перед всеми сразу: Жюли, официантом, Нестором, котом и даже фальшивыми зубами.

— Давай наконец остановимся и присядем, — прошу я. — Мне нужно кое о чем с тобой поговорить.

Девушка пожимает плечами.

— Но мы и так говорим. Мы ведь всегда беседуем на ходу, если не сидим в кафе.

Она права. Не знаю, почему, но я испытываю острую потребность присесть. То, о чем я хочу сейчас сообщить, нуждается в размеренности.

К счастью, девушка не упирается, и мы находим скамейку.

Садимся.

Я молча гляжу перед собой. Жюли ждет, тоже молча. В ней вдруг появляется деликатность. Она что-то почувствовала. Нечто, отдающее серьезностью, так не свойственной нашим прогулкам.

Проблема в том, что я не знаю с чего начать. Просто не представляю…

— Хочется влюбиться сразу в пятьдесят негритянок, — вдруг выпаливаю я и чувствую, что краснею.

Снова молчание. Необходимо сказать что-то еще, дополнить — пока ведь совсем ничего непонятно. Я лихорадочно пытаюсь выстроить следующую фразу, но внезапно слышу голос Жюли. Она спрашивает:

— Вы расстались?

Я не сразу понимаю, о чем речь. Казалось бы, только об этом я и должен сейчас думать, но…

— Да, — говорю я, кивая головой.

Жюли кладет свою руку на мою и осторожно сжимает. Мы конечно многое себе позволяем в нашем «умном дуракавалянии», это совсем пустяк, но сейчас все по-другому. Не могу подобрать нужных выражений… Все совсем иначе.

А нужно продолжать — сообщить подробности. Жюли знакома с моей супругой лишь по моим лаконичным рассказам. Не рассказам даже — неряшливым миниатюрам. Ни Жюли, ни Нестора моя жена нисколько не интересует. Да и сейчас…

И все–таки я начинаю… Первые предложения даются трудно, а потом меня словно прорывает, и я уже стремительно перескакиваю с одного на другое, приближаясь к главному — расставанию.

Я заканчиваю. Жюли, которая все так же сжимает мою руку (может быть, поэтому мне далось признание так легко?), замечает, что я ни разу не назвал «ее» по имени, пользовался одними заменителями.

— Как же ее зовут? — настаивает подруга, но сама запутывается. — Звали… — Опять не то. — Зовут!

Я молчу. Но не из–за того, что не хочу отвечать, а потому что вопрос ставит меня в тупик. Оказывается, я и сам этого не помню… Кажется, Варя… Да, Варя Мячек.

— Варя, — говорю я.

— Варя, — повторяет Жюли, и ее пальцы слегка разжимаются.

д. Рандеву с пушкинологом

Прежде чем вернуться в кофейню, официант решает заглянуть в маленький книжный магазинчик. Почему бы и нет, в самом деле. Причем ему почти по пути.

Юноша сворачивает в арку и словно попадает в другой мир. Крохотный внутренний дворик с задними выходами респектабельных заведений. Сюда выходит персонал поболтать в сигаретных клубах, снуют рабочие, беспрестанно что-то ремонтирующие. Мощные вентиляторы наполняют пространство шумом и сотней запахов еды. Перемешавшись, они вызывают головокружение. С непривычки можно упасть в обморок.

В еще более необычное место можно попасть, пройдя через дворик и спустившись в подвальное помещение. Там — крохотная книжная лавка с вывеской на картонке. Сюда официант и направляется.

Он пересекает двор, спускается по ступенькам, дверь открыта, и в магазине не работает свет. Все происходит практически в кромешной тьме. Включив фонарик, продавщица занимается бухгалтерией.

Кроме нее, в лавке только солидный, предпенсионного возраста, мужчина. Он сидит на чемодане и спрашивает официанта:

— Как вы считаете, Пушкина убили на дуэли? Да или нет?

История с дуэлью интересует юношу исключительно как литературный миф, что происходило на самом деле, ему безразлично.

— Вот-вот, — соглашается мужчина. — Вы и не можете знать исторической правды. Дантес не убивал Пушкина на дуэли, потому что не было никой дуэли. Николай I строго-настрого запретил Пушкину участвовать в фатальной схватке. Поэт вынужден был дать слово императору и сдержал его. Затем Дантес вернулся во Францию, а вместе с ним поехал и Пушкин. Он вел там разгульную жизнь, от которой в конце концов умер. А Дантес еще долго колобродил, окочурился лишь под занавес XIX века. Я все это описываю в своем исследовании «Тайная парижская жизнь Пушкина». Но дается работа с огромным трудом: нужен доступ к секретным архивам, вся информация там. Как вы думаете, кто-нибудь захочет опубликовать мое исследование отдельной книгой? Страниц 60-80 уже набирается.

Официант не совсем понимает, что здесь происходит. Почему нет света? Почему продавщица не замечает их? Кто этот странный человек на чемодане, рассказывающий про Пушкина? Юноша ведь пришел сюда посмотреть книги, возможно, что-то купить…

Но несмотря на все вопросы он ощущает себя раскованно. Вальяжно сунув руку в карман, прислонившись спиной к книжному стеллажу, официант рассказывает пушкинологу, что тот слегка опоздал.

— Несколько лет назад с безумным апломбом отмечался юбилей Пушкина. Я тогда заканчивал школу, и мне подарили томик его стихов, поэтому даже я знаю этого великого поэта. Однако в Петербурге нашлась горстка мерзавцев, которая в пику пушкинистской истерии стала издавать журнал «Дантес» с критикой трагически погибшего гения. Вот им бы, наверно, подошло ваше исследование. Как вы сказали? «Тайная парижская жизнь Пушкина»? Жаль только, что все это осталось в прошлом.

Пушкинолог записывает в блокнот название журнала.

— Обязательно найду его, — говорит он. — «Дантес»… Неплохо придумано. Для дальнейшей работы мне необходимы любые материалы…

Мужчина тяжело поднимается, открывает чемодан и начинает копаться внутри. Официант пугается, что сейчас его вовлекут во что-то более обстоятельное, от чего не отделаешься парой фраз. Не дожидаясь, когда пушкинолог поднимется с четверенек, хотя бы высунет голову из чемодана, юноша объявляет, что ему пора и спешно выскакивает из лавки.

В звенящем всеми съедобными запахами дворике официант глядит на часы. Бог мой! Он давно опаздывает. Среди этого пыльного книжного безумия время течет совсем иначе. Нужно скорее бежать в кофейню, пока его не уволили.

А как же безумный пушкинолог? Возможно, в чемодане он ищет номера «Дантеса». Так вот, он их уже почти нашел.

е. Объятья

— Один приятель рассказал мне забавную историю, произошедшую с ним в доме отдыха, — говорю я Жюли. — Вечером он переборщил с алкоголем и уснул вдребезги пьяный. А проснулся в кабинке туалета, причем абсолютно голый. Вначале приятель не мог понять где он. Затем, выяснив это, недоумевал, как оказался здесь без одежды. Он вышел из кабинки, выглянул в коридор. Удостоверившись, что никого нет (к счастью, все еще спали), короткими перебежками, прячась в углублениях дверей номеров, пробрался к лестнице. Поднимаясь на этаж выше, приятель нашел на ступеньках свои трусы. Быстро надел их и, слегка успокоившись, вернулся в свой номер.

Жюли смешно. Заметно, с каким усилием она пытается сохранить серьезный вид.

— Не буду вдаваться в объяснения, как получилось, что трусы остались на лестнице, а приятель уснул прямо в кабинке туалета, сейчас это не имеет значения. Важно, что после разрыва с Варей я ощущаю себя именно так — проснувшимся абсолютно обнаженным и непонятно где. Вам знакомо это чувство?

Взгляд девушки съезжает в сторону, теряя меня из виду: Жюли вспоминает. Ее память срабатывает почти мгновенно, быстрее любого компьютера.

— Знакомо, — уверенно говорит подруга. — Я тоже расставалась с близким человеком. Я представляю, о чем вы говорите и что вы чувствуете. И мне приятно, что сейчас я вместе с вами, что вам хочется говорить обо всем этом со мной.

Моя рука высвобождается из руки Жюли, поворачивается. Теперь наши кисти повернуты ладонями, чем они незамедлительно пользуются, прижавшись и скрепившись пальцами. Какое еще дуракаваляние?…

Дальнейшее выходит само собой. Я не говорю, а шепчу на ухо девушке. Не ожидал, что посвящу кого-нибудь в такие интимные подробности.

— В какой-то момент мое состояние вроде начало нормализовываться. День ото дня становилось все лучше. Я надеялся, что меня наконец отпускает, временами это буквально окрыляло, я чувствовал эйфорию. И тут вдруг, словно удар в солнечное сплетение, причем со стороны, откуда я совсем его не ожидал. Оглушительный привет из подсознания. Мне снится сон, в котором я встречаюсь с Варей. Мы снова вместе, но уже после разрыва. В сновидческом мире нам обоим известно, что мы расстались, но парадоксальным образом снова вдвоем и нам почти хорошо. Я проснулся успокоенный, ощущая, что нечто крайне болезненное наконец исчезло. Минут пять лежал в кровати, смакуя блаженство, пока не вспомнил, что все совсем не так. Какое разочарование!… Меня снова накрыло… Словно палкой ткнули в прозрачный ручей и разворотили тину со дна. Рану опять расковыряли, приходится начинать все сначала.

Жюли всматривается в мое лицо… Или это я всматриваюсь в нее?… Она едва заметно улыбается, кончики губ подрагивают, а из левого глаза выползает слезинка, которая медленно стекает по щеке с моим отраженным недоумением. Я перестаю понимать кто где в нашем вглядывании друг в друга. Из кого выпадает слеза, а кто всего лишь улыбается подрагивающей улыбкой…

— Я так хочу, чтобы у вас все было в порядке, — после долгого молчания шепчет Жюли. — Только вот помочь я вам ничем не могу. Таким, как вы, нельзя помогать: они должны пережить все свалившееся на голову, это пища для их мыслей и фантазий. Главное, не упасть замертво и продолжать писать. Вы пишете сейчас?

— Пишу… — отвечаю я, пожимая плечами. — Что еще остается?… Разумеется, я стараюсь фиксировать все яркие переживания. И нынешнее в том числе. Причем… знаете, Жюли, — я молниеносно оживляюсь, забывая драматичный контекст, — После записи события оно остается в памяти в том виде, в котором его записали, а не так, как происходило в реальности. Я могу по своему произволу деформировать переживание в художественное повествование, подменив слепок реальности. Воображение живее застывшей действительности, особенно если удается ухватить его на бумаге.

Жюли улыбается. И я улыбаюсь вместе с ней.

ж. Покойник покойника

Нестор прогуливается по бульвару, не подозревая, что мы с Жюли движемся ему навстречу. Нестор замечает афишу кинотеатра. На ней фильм Вячеслава Криштофовича с интригующим названием «Приятель покойника». Вот бы сходить, думает Нестор. Но идти одному ему не хочется. Мало ли что может произойти в зале, когда выключат свет. Еще и на такой картине.

Нестор проходит мимо обнимающихся парочек, мимо детей, кормящих хлебом чистопрудных уток, мимо студентов с вином и воплями под гитару. Нестор проходит мимо отдыхающих бездомных, мимо менеджеров в строгих костюмах и с бутылками пива в руках, мимо немощной старухи, которую две дочери чуть помладше вывели прогуляться. Словно «Двое со шкафом» вспоминает Нестор короткометражку Романа Поланского.

Мимом, мимо, мимо… Нестор проходит мимо всех них, окидывая равнодушным взглядом, но, на самом деле, занятый исключительно собой. Вокруг — всего лишь декорации, под которые приятно или, напротив, противно думать и мечтать. Как вдруг…

Он видит своих друзей — Жюли и Вадима. Вадим присел рядом со скамейкой, Жюли стоит рядом и, похоже, фотографирует его. Нестор подходит еще ближе и замечает на скамейке спящего пьяницу. Вот, оказывается, чем они здесь занимаются.

Действительно, минутой раньше мы с Жюли натыкаемся на интеллигентного вида пьяный труп. Он мирно посапывает на лавке и одновременно над лужей. Не знаю уж, откуда она натекла, но соседство любопытное.

Жюли предлагает сфотографироваться на память: не каждый день встречаешься с мертвецами. Сначала Жюли щелкает меня, затем я щелкаю ее. Девушка садится так близко к незнакомцу, что обнаруживает холод, который тот источает.

— Да вы замерзли, — восклицает Жюли. — Вам нужно домой.

Труп начинает шевелиться, губы его дрожат.

— На кладбище, — поправляет он. И повторяет, на всякий случай, еще раз. — На кладбище.

В этот момент к нам присоединяется Нестор, который без всякого вступления поясняет слова покойника:

— Мертвецы знают больше живых. Поэтому не нам судить об их местонахождении.

Не слишком ли много случайных встреч в один день? Но труп пьяницы уже задал направление наших дальнейших перемещений — на кладбище. И ликующий Нестор ведет нас в кинотеатр на фильм Криштофовича.

«Приятель покойника» оказывается украинской картиной о столкновении человека с зарождающейся пиявкой капитализма. От безработного главного героя уходит жена, сам он превращается в подставного свидетеля на бракоразводных процессах. Роль постыдная, но позволяющая беспомощному герою заработать хоть какие-то деньги.

На эти средства он нанимает киллера, в качестве мишени отправляя ему свою фотографию. Спустя пару дней спохватывается и хочет отменить задание. Однако отменить не удается — фатальный механизм запущен. Ближе к финалу киллера приходится убить, и его молодая жена с маленьким ребенком остаются без поддержки.

Герой отправляется навестить жену киллера и возвратить будто бы взятый у покойного долг (сэкономленные на киллере деньги). Вдова влюбляется в героя и постепенно затягивает его в объятия осиротевшей семьи. Теперь он займет место изъятого по его вине мужа и отца.

Я посмотрел фильм скорее за компанию, сам я подобное кино не люблю. Гораздо больше закрученного сюжета привлекло другое — типаж главного героя, даже не его самого, а актера, который его сыграл. Он показался мне до зевоты знакомым: невероятно распространенный актерский тип. Были подобные персонажи и в компании моего дяди, театрального актера, да я и сам с такими общался.

— Похоже, это какой-то штамп актерской школы, — говорю я друзьям, когда мы выходим из кинотеатра. — Актеров учат перевоплощаться не в разные типажи, а в один и тот же — типаж актера. Зритель видит его на экране или на сцене и понимает, что это актер, а то, что происходит вокруг него — фильм или театральная постановка. Тот же эффект, как при полноценном перевоплощении, только достигнутый меньшими усилиями.

— А как же тот пьяница на скамейке? — спрашивает Жюли. — Ведь он как две капли воды походит на главного героя «Приятеля покойника»?

— Неужели? — удивляюсь я.

— А ведь его скамейка совсем недалеко, давайте сходим посмотрим, — предлагает Нестор.

Но идти никуда не нужно — пьяный уже здесь. Он стоит в нескольких шагах и молча за нами наблюдает. Это действительно он. Пьяный неотличим от приятеля покойника из фильма. Вдобавок он тоже покойник… Покойник покойника.

з. Перед пробуждением

— Жюли учит нас уважению к собственным травмам, — декларирует Нестор, встав перед нами — Жюли, трупом и мной. — С ними не нужно носиться, словно с маленькими детьми (это не уважение), как не нужно бежать к специалисту, который скорейшим образом избавит вас от переживаний (и это тоже не уважение).

Труп растерянно переводит взгляд с Жюли на меня, потом на оратора. Он не понимает, о чем речь, но сейчас не время для просвещения.

— Смиритесь с тем, что любая травма оставляет отпечаток, — продолжает Нестор. — Личность, в этой оптике, предстает узором из царапин и шрамов, которые совсем несложно укрыть под одеждой, то есть надеть личину, однако этот узор, в сущности, и есть вы. Так, по крайней мере, считают постструктуралисты, изымающие из современности понятие глубины — все теперь плавает на поверхности.

Воспользовавшись трупом как ширмой, Жюли берет меня за руку. И едва заметно подается в мою сторону. Совсем чуть-чуть — так, чтобы слегка коснуться плечом моего плеча.

— Вы знаете, как растут мышцы? — вопрошает Нестор. — Они растут из–за серийных нагрузок, близких к предельным. Мышечные волокна рвутся (так называемые микротравмы), потом снова срастаются, становясь толще и крепче. В этом процессе, целиком состоящем из травмирования своего организма, и заключается становление атлета. Поэтому, если вы хотите стать хоть немного сильнее, относитесь к своим травмам уважительно. Так говорят Фридрих Ницше, Жюли, а вместе с ними и я.

Нестор закончил и теперь ждет нашей реакции. Почему он затронул эту тему? Неужели Жюли уже рассказала, что со мной случилось? Но когда она успела?

Труп отходит в сторону, обнажая наши слипшиеся ладони. Точнее, не так. Прежде чем Нестору открывается наш секрет, мы успеваем оторваться друг от друга, девушка буквально отталкивает мою руку, и вот — мы словно ни при чем, каждый сам по себе.

— Любая близость это травма, — неожиданно произносит труп.

— Еще бы, — фыркает Нестор.

— Травма тем более глубокая, чем мы ближе, — добавляет Жюли.

Пока я раздумываю, участвовать ли в этом многоголосье, все решительно меняется. Еще секунду назад мы стояли у входа в кинотеатр, а теперь уже несемся в автомобиле. Я сижу сзади между Жюли и Нестором. За рулем некто неизвестный, на экране отсчитывается стоимость поездки. Похоже, это такси.

Рядом с водителем кто-то знакомый, только я никак не могу понять, кто именно. Это вроде как труп со скамейки и в то же время официант. И оба напоминают главного героя «Приятеля покойника».

Мы останавливаемся у многоквартирного дома. Мертвый официант (из–за неопределенности буду пока называть его так) роется в карманах, но не находит денег. Более того, ни у кого из нас их тоже нет.

— Сейчас сбегаю за гонораром, — говорит мертвый официант и вылезает из машины.

В следующее мгновение он уже в подъезде, и что-то подсказывает мне, что обратно официант не выйдет. Можно ждать хоть всю ночь. Следом за ним из такси вылезает Нестор.

— Пойду потороплю его, — успокаивает он водителя. И тоже исчезает в подъезде.

Напоследок уходим мы.

— Не переживайте, он скоро спустится, — заверяет водителя Жюли.

— Мерзавцы! — кричит нам вслед таксист и резко трогается с места. Ночной двор наполняется визгом стираемых об асфальт покрышек.

В подъезде мы встречаемся с Нестором. Он не в курсе, где искать официанта. Не обходить же все квартиры, мы ведь даже не знаем его имени. Ничего о нем неизвестно, даже того, кто он на самом деле — официант или мертвый пьяница со скамейки.

Ни на что не рассчитывая, поднимаемся по лестнице. Всего пять этажей — может быть, наткнемся на что-нибудь интересное. И в самом деле натыкаемся. Уже на третьем этаже дверь приоткрывается, в щели показывается голова женщины.

— Вы с Зенкиным приехали?

— Да! Да! — воодушевленно подтверждаем мы.

И эта добрая душа пускает нас внутрь.

— Разувайтесь. Я провожу вас в его комнату.

Женщина ведет нас по узким, заваленным коробками коридорам, разделенным комнатами — никогда бы не подумал, что мы окажемся в такой большой квартире — и наконец отворяет нужную дверь.

— Он здесь, — говорит она и включает в комнате свет.

— Но это же склад, — восклицает Жюли. — Здесь нельзя жить.

— Можно, — отрезает женщина. — Ищите — ваш друг где-то здесь.

Мы осторожно протискиваемся между башнями из книг, боясь нарушить их шаткое равновесие. Вдоль стен тянутся стеллажи с книгами, но и пространство между стен не свободно — оно тоже заполнено книгами, громоздящимися высоченными стопками. Кое-что даже не распаковано — целые баррикады пачек в крафтовой бумаге.

— Впечатляет! — резюмирует Нестор.

— Но где же сам жилец?

В комнате только стеллажи и книги. В углу притаился крохотный столик с компьютером и табуретка под ним. Где здесь можно спрятаться?

— Ау! — зовет Жюли.

Мы прислушиваемся. В полной тишине раздается чье-то ровное дыхание. Кроме нас, здесь есть еще кто-то, причем он спит.

— Все это так странно, — замечает Жюли, — что я не удивлюсь, если окажется, что мы всего лишь кому-то снимся.

— Почему же «всего лишь»? — спрашивает Нестор.

— Да вот же он! — Жюли подскакивает к проему между двумя стенками из пачек и показывает нам кровать с мертвым официантом. Он лежит поверх покрывала в одежде и ботинках — спит. — Вот он!

Что ж, мы хотя бы нашли его. Только что нам делать дальше? Зачем мы здесь?

— Давайте его разбудим, — предлагает Нестор и уже тянется к юноше, но Жюли хватает его за руку.

— Вы с ума сошли, Нестор. Если мы разбудим его, сновидение рассыплется — мы исчезнем и никогда больше не увидимся.

— С чего вы это взяли, Жюли?

Жюли садится на кровать рядом с кроссовками мертвого официанта. Он их расшнуровал, но не снял. Девушка поправляет очки. У нее обиженный вид. Она не знает, как ответить.

— Разве вы не помните, — продолжает Нестор, — мы встретились раньше, чем обнаружили здесь официанта. В такси он, по крайней мере, не спал. Да и до этого… мы с Вадимом заходили в кафе, и он нас обслуживал. Вряд ли молодой человек делал это во сне.

— Вы правы, — соглашается девушка. — Но мне все равно не по себе. Нельзя ли обойтись без пробуждения?

Мы с Нестором переглядываемся. Что случилось с нашей Жюли? Она всегда была такой рациональной, бесстрашной ниспровергательницей предрассудков, а тут вдруг…

— Скажите честно, Жюли, чего вы боитесь?

Она молчит, отвернувшись в сторону. Потом поворачивает голову к мертвому официанту. Затем бросает взгляд на меня. И наконец на Нестора.

— Официант не просто так обложился книгами, — говорит наша подруга. — Он считает, что во время сна они проникают в его сознание, оседая в памяти и мышлении. Сейчас он проходит интенсивнейший курс обучения.

— Но это же какой-то бред, — Нестор улыбается. — Нонсенс, нелепость и суеверие.

— А вы что думаете? — спрашивает Жюли у меня.

— Я… — начинаю я, но вижу, как у официанта медленно открываются глаза, поворачивается голова… Он приподнимается на локте и спросонья глядит на нас. Кажется, он все еще спит, хоть и раскрыл глаза.

— Неужели я все–таки проснулся? — хрипло говорит юноша, хлопая глазами.

и. Анонимное множество

— Работа… какое противное слово, — говорит Нестор. — Но другого я пока не подберу, поэтому отбросим лишние коннотации и временно воспользуемся им. Работа писателя держится на двух китах. Или черепахах, как вам больше нравится. Эти киты (или черепахи) — несчастное детство и бессонница. Из первого писатель черпает вдохновение и сюжеты, второе высвобождает время для письма.

Нестор сидит напротив меня в кабине колеса обозрения. Мы неспешно поднимаемся, оставляя землю под собой.

— У вас было несчастное детство? — спрашиваю я.

Губы Нестора растягиваются в улыбке.

— Тем, кому не довелось встретиться с несчастьем в самом начале, приходится латать эту прореху всю оставшуюся жизнь. Ее восполняют фантазией, интеллектом, стилистическим мастерством. Словом, всем чем угодно, что отвлекло бы читателя от главного — отсутствия глубинной внутренней драмы.

Нестор замечает что-то внизу и высовывается из кабинки. Он свешивается настолько безрассудно… кажется, еще немного, и он вывалится наружу.

— Осторожнее, — предостерегаю я. — Что вы там увидели?

— Внизу, в четвертой от нас кабинке, Жюли с официантом.

Наши встречи уже переходят все границы — мы словно шарики, катающиеся по поверхности воронки. Рано или поздно нам все равно суждено столкнуться.

— Возможно, вам покажется это диким, но я тоже осведомлен о вашем разрыве с Варей, — осторожно продолжает Нестор.

— Жюли вам рассказала?

Он мотает головой.

— Нет. Официант. Он, кажется, совсем потерял голову и жаждет проводить с нами все свое время. Может быть, поэтому мы и встречаемся совершенно немыслимым образом. Скажем, как сейчас. Эй, Жюли! Зенкин! — Нестор кричит, высунувшись из кабинки, но ветер, который все усиливается, сносит его слова в анонимное множество.

— Так вы точно свалитесь, — говорю я и втаскиваю Нестора обратно в кабину.

Он вроде как успокаивается и больше не высовывается.

— Так что же с Варей? Расскажете мне?

Я молчу, размышляя над его предложением. Потом сам выглядываю из кабинки. В самом деле, Жюли под нами вместе с мертвым официантом. Ветер такой сильный, что, даже если бы они кричали друг другу, я бы все равно ничего не услышал.

— Уж извините, Нестор, но мне совсем не хочется говорить с вами о Варе. Давайте лучше вернемся к писательским черепахам. Ричард Сеннет писал, что крысы спят, сбившись в кучу, как можно ближе друг к другу. Одинокие крысы, которые не могут прижиматься к другим, страдают бессонницей. Есть ли у них шанс стать писателями?

— Это было бы любопытно. По крайней мере, всем тем, кому надоела литературная белиберда, производимая людьми. Неужели вам не хотелось бы прочитать роман, написанный крысой?

— Я бы не отказался. Особенно, если учесть, что крыса писала его по ночам вдали от сородичей, практически в полном одиночестве. И вдобавок у нее было трудное детство. Несчастное настолько, насколько это возможно для грызунов.

Разговор вдруг обрывается. Нестор не комментирует мою мысль, а мне не приходит в голову больше ничего сверх сказанного. Мы молча поднимаемся к высшей точке колеса обозрения под оглушительный вой ветра.

Когда мы ее достигаем, оказываемся в высшей точке траектории, Нестор прерывает молчание.

— Жюли права, — говорит он. — Мы всего лишь персонажи из сновидений мертвого официанта. Стоит ему проснуться, и от нас ничего не останется. Я хотел прекратить все еще в его комнате, но… Мне кажется, ничего интересного нас уже не ждет. Можно смело прыгать вниз — конец все равно слишком близок, и нам его не избежать.

— Но ведь нас связывают еще и реальные отношения, — замечаю я. — Вы помните их?

— Довольно смутно. Выражаясь языком авторского права, сновидение можно назвать плагиатом реальности, причем плагиатом контрафактным. И из этой иллюзорной фелонии вы предлагаете перебросить мостик в действительность? Ничего у вас не выйдет. Пора все это заканчивать. Увидимся в анонимном множестве.

Нестор встает на скамейку и выпрыгивает из кабины. Я слежу, как его тело несется вниз. Поток воздуха прибивает его к конструкции Чертова колеса, Нестор бьется о перекладины и отскакивает обратно. Не особо приятное зрелище. В конце концов тело шмякается о землю. Отсюда оно кажется таким маленьким… Деталей не разобрать, да они и не нужны.

Все что остается, так это достать из кармана салфетку с кошачьими зубами и бросить вслед за Нестором.

Зачем?…

А вы как думаете?

к. Punctum caecum

Мертвый официант просыпается. Он лежит в кровати, вспоминая необычный сон. Может быть, записать, пока он полностью не выветрился из памяти? Молодому человеку не хочется сейчас этим заниматься. Вначале он должен окончательно проснуться.

Юноша одевается и идет в ванную, чтобы умыться и почистить зубы. В кухне его перехватывает мама, которая просит вынести мусор. Официант с ведром выходит из квартиры, спускается по ступенькам к мусоропроводу и слышит, как дверь за ним закрывается на замок.

Обескураженный, юноша возвращается к двери, звонит, стучит, зовет маму, но ничего не происходит. Дверь так и остается запертой, а жилище, в котором он только что проснулся, — недосягаемым.

В домашних тапочках, с полным мусорным ведром в руке, растерянный, официант выходит на улицу. Кто-то стреляет в него из пневматической винтовки. Пуля попадает в ведро, пробивая его навылет. Одна, затем вторая, третья, четвертая… Когда ведро уже изрешечено, стрелок начинает целиться в самого официанта.

Пуля попадает ему в плечо. Молодой человек убегает, прячась в кустах, но и там его находят жала невидимого возмездия. Он пытается вспомнить, что такого натворил, из–за чего все это происходит. Пули выгоняют официанта из кустов, он бежит дальше, пытаясь не растерять мусор и тапочки.

Мертвый официант убегает все дальше и дальше. Он еще не знает куда именно.

Куда-нибудь, где не придется прятаться от невидимого стрелка.

В слепое пятно социальной паутины.

л. Привет из подсознания

«Варя шла рядом со мной. Под курткой она держала нашу кошку. Иногда та высовывала голову, но ни разу на меня так и не взглянула. Кошка только показывалась миру, не желая ничего видеть, ни на кого смотреть. Тем более, на меня.

Мы шли по заброшенной дороге в окружении грязной промзоны. Иногда нам попадались разваливающиеся полузаброшенные дома, напоминающие сараи. В один из них мы зашли. Я удивился, но смутно припомнил, что мы с самого начала именно сюда и направлялись. Только вот зачем?

Наше общение с Варей строилось не словесно, а с помощью жестов, мимики, взглядов. Удивительно, но мы прекрасно друг друга понимали, как, наверное, никогда раньше. Правда, самого главного — зачем мы здесь — я так и не узнал.

Мы оказались в длинных темных коридорах, переходящих один в другой, а затем внезапно изламывающихся в запутанные лабиринты с кучей разветвлений под немыслимыми углами. К этой паутине добавлялись еще и двери в крохотные лавки, торгующие пуговицами, скрепками, стельками и тому подобной мелочью.

Варя заходила в магазинчики, осматривалась в течение двух-трех секунд и немедленно выходила, сталкиваясь со мной. Однажды она оказалась у зеркала, и я ненароком взглянул на ее отражение. В зеркале была не Варя, а совершенно незнакомая девушка. Я напрягся, но как только мы двинулись дальше, эпизод вылетел из головы.

Мы еще долго бродили по комнаткам. И занимались бы этим целую вечность, если бы мне не осточертело. И как ни приятно было следовать за подругой, обмениваясь молчаливыми, но такими волнительными взглядами, я не выдержал.

Варя отворила очередную дверь, а я спешно направился к выходу. В этом чудовищно разросшемся лабиринте я вдруг интуитивно почувствовал лазейку наружу. И не ошибся — уже через минуту я прохаживался перед покосившемся зданием, в котором осталась Варя. Удивительно, но снаружи оно казалось таким компактным, совсем не предполагающим всей этой разветвленной паутины.

Стоять на месте было скучно, да и противно в запомоенной промзоне. Поэтому я не спеша направился в сторону, откуда мы пришли. Обходя лужи, перепрыгивая горы мусора — или наоборот — постоянно оборачиваясь в поисках Вари. Не вышла ли она из этого мерзкого заведения?

И когда я отошел уже достаточно далеко, я наконец заметил ее. Нас разделяла металлическая сетка забора, но это была… Варя. Я только сейчас вспомнил, что мы же расстались с ней, рассорились в пух и прах, решили больше никогда не видеться… Но увиделись же. И как приятно провели время в этой богом забытой дыре…

Варя шла с видом человека, который кого-то ищет. Я двинулся навстречу, но между нами было не открытое пространство, а забор и куча других препятствий, обходя которые приходилось вначале удаляться друг от друга, сближение предполагалось только потом, в самом конце.

Стремясь к Варе, я уходил от нее все дальше и дальше. Но постоянно оборачиваясь и следя, чтобы наши траектории не разминулись. Когда я обернулся к девушке в очередной раз, то увидел, что она развернулась и пошла обратно. Нас разделяло еще порядочное расстояние, хотя и можно было позвать ее, крикнуть изо всех сил.

Я этого не сделал. Понадеялся, что успею догнать. Ускорил шаг, хотя и до этого двигался быстро. Обогнул проклятый забор, чуть не упал в глубокую лужу, но вот наконец я снова добрался до покосившегося здания. Вари здесь уже не было. И вообще нигде, куда мог упасть мой взгляд.

Ее не было ни здесь, ни вообще. Девушка растворилась в тошнотворной тоске.

Я взглянул на облупившуюся дверь из сгнивших досок. Может быть, Варя внутри? И мне тоже нужно быть там? Мысль меня поразила, и я долго стоял, не в силах пошевелиться.

Нет!… Я не хотел снова туда заходить…

Что-то во мне отчаянно сопротивлялось.

Чепуха, казалось бы, но не в том месте и не в том состоянии. Иногда тонкие нюансы настолько завладевают тобой, что выворачивают душу наизнанку. Пространство мутирует, а вместе с ним мутируют и люди. Кто-то растворяется в лабиринте иголок, а кого-то пронзает настолько невыносимый ужас, что он не может сдвинуться с места.

Хотя бы закрыть глаза…

Пошевелить рукой…

Проснуться…»

м. Между мраком и рассветом

Я дописываю последнее предложение и откидываюсь на спинку кресла. Чувство облегчения растекается по телу, и я даже ощущаю легкое опьянение, словно после пары рюмок коньяка. Давно забытое мною умиротворение.

В окне справа закатывается за горизонт крупная белая луна. А в окне слева, выходящее на другую сторону, уже брезжит рассвет. Как непривычно оказаться между закатом и восходом, в беззвучном промежутке между ночью и утром, сном и пробуждением.

Я подхожу к окну слева и несколько минут наблюдаю небесные изменения. Солнце, как мне кажется, должно появиться между двух высоток. И это тоже красиво. Пейзажная эстетика в стеклобетонных струнах урбанизма.

На подоконнике спит тот самый кот, которому я выбил или не выбил два зуба. Он напряженно следит за мной: страшно убежать, обнаружив себя, но еще страшнее оставаться на месте: вдруг его пришли убивать на рассвете.

Я подношу к коту руку, он весь сжимается и воспринимает мои поглаживания как изощренную пытку. Он не шипит, но издает какие-то булькающие, квакающие, хрюкающие звуки, словно вышедший из строя механизм. После десятка поглаживаний кот все–таки приходит в себя и немного расслабляется.

А потом и вовсе разваливается на подоконнике, обнажая самую незащищенную часть тела — живот. Если это не предложение дружбы, но я отказываюсь что-нибудь понимать в его поведении.

Я треплю кота за ухом, провожу тыльной стороной пальцев по шерсти на его животе и, когда между высотками показывается огненное марево утреннего солнца, шепчу коту, слегка наклонившись:

— Помечтай со мной…

И немедленно замечаю на улице, прямо под моими окнами, этих двоих… Жюли и Нестора. Как приятно, что они снова здесь.

Значит ли это, что мертвый официант до сих пор не проснулся?

Москва, июнь 2017