В 1970-х годах в ФРГ был осуществлен эксперимент, в ходе которого воспитанников детских домов с криминальным прошлым отдавали под опекунство педофилам. Эксперимент предложил профессор психологии и педагогики Гельмут Кентлер, который считал, что сексуальная связь с опекуном поможет неблагополучным подросткам преодолеть криминальные наклонности.

О подобном эксперименте я узнал из записи популярного блогера, который экспрессивно возмущался, как такое могло происходить в развитой стране и почему руководителя эксперимента до сих пор не подвергли остракизму и тотальному вычленению с научной карты цивилизации.

Очевидно, что если бы блогер был озабочен помощью или вредом подросткам, то в первую очередь осведомился бы о результатах эксперимента — дальнейшей судьбе подпавших под педофильскую опеку. Однако блогер сосредоточился на другом полюсе — на том, что нечто, существующее в ином культурном пространстве, не соответствует его моральным представлениям.

Удивительно, насколько эгоцентричными могут быть комментаторы прошлого. Подобно персонажам сюрреалистического фильма Луиса Бунюэля «Ангел-истребитель» («El angel exterminador», 1962) они не могут выйти за рамки причудливых стереотипов своего времени и места.

Специфика нового российского консерватизма, предостерегающего индивида от всего, что могло бы развеять его безграничную скуку, возведена в степень абсолюта, морального императива, одно обсуждение которого уже постыдно и недопустимо.

Вряд ли имеет смысл требовать от блогера знакомства с научной методологией, невозможной без многочисленных экспериментов, в том числе и социальных, однако самые тривиальные знания недавнего прошлого должны присутствовать даже в голове популярного блогера.

В Европе 1970-х уже случилась сексуальная революция, серьезно преобразившая культуру взаимоотношений, западный мир разрывали социальные и политические противоречия, под действием которых радикальные группы переходили «от протеста — к сопротивлению» (Ульрика Майнхоф)…

Однако восприятие популярного блогера образца 2016-го года как будто полностью освобождено от исторического контекста. Он вооружен лишь линейкой собственной посредственности, и любое явление, как бы далеко оно от него не отстояло, измеряет этой линейкой.

Критика превращается в истерику, произрастающую из невежества, отсутствия элементарной деликатности ко всем прочим контекстам, кроме своего собственного, который вдобавок стремительно меняется вслед за «моральным большинством».

Любопытный нюанс: филистерство, подобное описанному, становится все более привычным. Однако обыватель существует ровно в той мере, в которой сливается с культурным фоном своего времени и места. Он является не субъектом, а объектом, вещью, которую можно потрогать или передвинуть живым акторам.

Однако социальный консенсус, называемый реальностью, внезапно предложил этой неодушевленной вещи, существующей отсутствуя, высказывать свое «мнение», то есть бесконечно воспроизводить набор одних и тех же стереотипов. После чего из неприметного фона филистер немедленно превратился в верховного судью, безжалостно карающего все, что не умещается в его клишированном сознании и недоумевающего, почему эта работа не была проделана до его восхождения.