Существует категория людей, для которых оперирование интеллектом уже является обвинением. В критических ситуациях подобных индивид обычно интересуется, не является ли его оппонент «самым умным», что в терминологии этой категории равнозначно ругательству.
В среде интеллигентов тоже есть золотое правило, о которое, словно о бритву Оккама, рассыпаются любые начинания их оппонентов. Узнавая об инициативе, не укладывающейся у него в голове, интеллигент спрашивает инициатора, а что, если все будут так поступать: все будут выпрыгивать из трамвая на ходу, портить школьные учебники, ходить на работу пьяными…
Возможно, именно мыслительная нищета интеллигента, вооруженного категорическим императивом, и побудила не-интеллигентов усомниться в мыслительных операциях. Тот, кто умствует, обязательно пристанет с идиотским вопросов: «а если все будут так поступать?».
Однако по глубине два этих подхода почти идентичны. Нет особой разницы между неосмысленным действием и функционированием с постоянной оглядкой, а вдруг так начнут поступать все. Оба подхода произрастают из боязни субъектности.
Не-интеллигент далек от субъектности, потому что он не связывает мысли и поступки, для него это автономные области. Интеллигент же безсубъектен потому что не способен на поступок, то есть действие, выделяющее его из мира остальных, подчеркивающее отличие.
Не-интеллигент и интеллигент боятся обособления: они не позволят ни себе ни другим быть самыми умными или делать нечто, что нельзя сделать всем вместе. Оба категорических императива отнимают у индивида деяние: он должен существовать неразличимым пятнышком в континууме таких же пятен.
Но есть еще более изощренное выбивание опоры
Активист, призывающий остальных к решительным действиям, сталкивается с обвинениями в неискренности. Логика оппонентов такова: если бы пропагандист был искренним, он бы действовал сам, а не призывал к действию других.
Такая критика вполне естественна для обывателей, но когда ее озвучивает активист, вся деятельность которого строится на вовлечении в борьбу новых участников, это вызывает недоумение. Одно дело, когда фабричный рабочий вычленяет из производственного процесса инженера (в теплом конструкторском бюро придумывающего машины, отрывающие рабочим руки), и совсем другое — когда один инженер призывает другого не разрабатывать новые станки, а самому идти в цех работать за опасной грудой металла.
Человечество придумало массу самых разных занятий, и чем они сложнее, тем в большем разнообразии специализаций нуждаются. Так же как для промышленного производства недостаточно одних рабочих, их недостаточно ни для чего другого.
Когда-то это понимали все, кроме несчастных работников госучреждений, парирующих любое недовольство предложением самому устроиться на их работу. Но продуктивная сложность общества, в котором оформились специализации, оказалась действительно сложной.
Обездоленный почтовый оператор не выносит критики в свой адрес, потому что никто не работает там же, где он. Парадоксальным образом его логику берут на вооружение все остальные, провозглашая этическую недопустимость призывов к остальным — то, к чему ты призываешь, необходимо сделать самому.
Первая ступень морализма выглядит так: собеседник интересуется, не самый умный ли вы. Это обычно означает, что он вообще не привык думать. Вторая ступень: собеседник спрашивает, а что если все будут поступать как вы. Это значит, что он не догадывается о существовании смелых мыслей.
И наконец третья ступень морализма: вместо мысли о действии вас призывают это действие совершить, причем самостоятельно и немедленно. Это означает, что вас призывают стать Юрием Гагариным, который сам изобретает, строит и выводит космический корабль в открытый космос (который, возможно, сконструирован им же).
Конечная цель вмешательства морали — отобрать право на поступок. Что бы вы думали и действовали так же, как ваши оппоненты. И призывали остальных к тому, что бы они оставались удобными вашим оппонентам. То есть нисколько от них не отличались.
А лучше просто исчезли. Ведь вы такое же пятно, как все остальные.
