Donate
Московский международный фестиваль экспериментального кино

Россия, сообщество и сладкие муки художественного производства

Konstantin Koryagin29/06/21 16:053.6K🔥

Развитие и поддержка локального сообщества всегда были важными задачами MIEFF. В 2020 году фестиваль представил десять экспериментальных фильмов и видео, созданных местными авторами. Они вошли как в международный конкурс, так и в конкурс российских работ — первый в истории MIEFF.

Это были очень разные работы, которые, однако, объединены стремлением переизобрести визуальный язык и выйти за рамки конвенционального кино. На круглом столе, проведенном редактором сигмы и начинающим режиссером Константином Корягиным во время фестиваля прошлым летом, российские участницы и участники фестиваля обсудили сходства и различия своих подходов и локальный контекст, так или иначе влияющий на их творческий процесс и условия художественного производства.

В дискуссии участвовали:

Александра Карелина (р. 1988, Москва) — независимый режиссер документального и экспериментального кино, фотограф. Выпускница БВШД, МШНК и Школы Родченко. В международном конкурсе участвовала с фильмом «Последние слова».

Анна Леонова (р. 1992, Москва) — художница, студентка Школы Родченко, участница художественных сообществ и самоорганизованной группировки художниц ШШШ и Practice Affectology Unit. С работой Sweeping Sweet участвовала в российском конкурсе.

Ольга Корсун (р. 1987, Новосибирский Академгородок) — режиссер документалист и визуальный исследователь. Участник исследовательской программы F for Fact института искусств Sandberg (Нидерланды), член исследовательского объединения Boring Kollektiv и увлеченный коллекционер разных природных форм, в том числе растений. Фильм «Синяя роза» демонстрировался в рамках российского конкурса.

Михаил Железников (р. 1972, Санкт-Петербург) — режиссер, куратор и преподаватель. С 2011 г. курирует конкурсную программу экспериментальных фильмов In Silico на фестивале «Послание к Человеку», с 2016 г. преподает в Санкт-Петербургской школе нового кино. На фестивале он был представлен фильмом «Ревизия» в российском конкурсе и фильмом «Бокал на тонкой ножке» в специальной программе «Фейерверки».

* * *

В 2021 году фестиваль MIEFF пройдет с 11 по 16 августа. В его российскую конкурсную программу вошли 14 фильмов, список которых можно посмотреть на сайте — mieff.com

Кадр из фильма «Последние слова» Александры Карелиной, 2020 год
Кадр из фильма «Последние слова» Александры Карелиной, 2020 год

О своих фильмах

Константин Корягин: Фестиваль MIEFF проводится уже пять лет, и его команда обращает все больше внимания на локальный контекст. В этом году в программе впервые появился российский конкурс. Сегодня мы решили пригласить местных участников и поговорить с ними об экспериментальном кино в России, а также о том, какие темы, проблемы и смыслы интересуют его создателей. Начну с вопроса, который кажется мне неизбежным в разговоре с режиссерами. Что послужило импульсом к созданию каждой из работ? И почему вы выбрали для нее именно экспериментальную форму?

Анна Леонова: Импульсом послужило задание, которое нам предложили сделать в Школе Родченко. Нужно было подумать над цитатой из фильма Харуна Фароки:

Galloping swiftly out from the gate. How far can the rider ride? Where does this world end? This world appears infinite, A world generated by the gaze that falls upon it

Теперь отвечу на вопрос про форму. Поскольку вся работа Sweeping Sweet посвящена сближению искусственного интеллекта, машины с человеком и их совместному аффекту, то я подумала, что мне стоит начать с чужой территории. Не брать в руки камеру, а открыть программу с пустым серым полем. Прелесть этого подхода — в том, что там нет места случайности. Ты отвечаешь за каждый кадр. И мне кажется, та история, которую я попыталась рассказать, может жить только в таком виде.

Ольга Корсун: Мой импульс — это боль. Я до сих пор испытываю боль, живя в нашей прекрасной стране. Потому что России удалось реализовать одну невероятно сложную задачу — сделать цветы, важный декоративный объект нашего быта, уродливыми. В моем фильме «Синяя роза» есть часть про Рижский рынок, где работают совершенно замечательные люди — душевные, открытые к общению. Но их окружает невероятное уродство. Это можно увидеть, например, и в русской культуре умирания: сразу вспоминается огромное количество пластиковых цветов, которые переполняют наши кладбища. Ни в одной стране мира я не испытывала на кладбищах такого страстного желания умереть, как в России. И когда я поняла, что хочу снимать фильм, этот импульс, основанный на давно копившейся внутри меня боли, прорвался. Что касается формы, то это видеоэссеистика — контекст, в котором я как зритель и как любитель кино существую больше всего. И поскольку это дебютная работа, мне было проще всего работать в рамках того языка, который мне известен и на котором я, пока делала фильм, кажется, научилась говорить.

Михаил Железников: Ну, импульс кое–какой у меня всегда фоном присутствует — это навязчивое желание что-то делать. Обычно я стараюсь его сдерживать, но временами все–таки позволяю себе что-то учудить. Остальное — частности. В случае с фильмом «Ревизия» импульсом послужила фотография: я ее нашел, она меня удивила, и я решил это свое удивление исследовать. В случае «Бокала на тонкой ножке» я, занимаясь медиа-археологией на собственном компьютере, нашел старый текст, написанный в 2010 году. И все никак не мог понять, что мне с ним делать. Даже уже про него забыл, а потом вдруг нашлись подходящие кадры, снятые в разное время, и фильм сложился.

Александра Карелина: Я начала со своей тяги к старым вещам: я езжу на блошиные рынки, люблю все там рассматривать. Что это вообще такое? Что остается, если я вычитаю себя? Чистая тяга. Что значит эта тяга? Из этого зерна, из этого семечка я постаралась вырастить некую работу, которая была бы менее личной и более общечеловеческой. Вот мой импульс. А что мне делать, если моя затея такова? Экспериментальное ли это кино? А экспериментальное кино — это что вообще? Где начинается, где кончается? А что такое кино? А что такое искусство? А ну-ка, скажите, что такое искусство?

Александра Карелина и Константин Корягин. Фотография Солмаз Гусейновой
Александра Карелина и Константин Корягин. Фотография Солмаз Гусейновой

Константин Корягин: Если уж мы перешли к разговору о том, что такое экспериментальное кино, то я бы задал участникам такой вопрос: как бы вы определили тот аспект кинематографа, вокруг которого строятся ваши работы? Это может быть, например, время или работа с материальностью, с формой. Что из природы кино вас интересует?

Александра Карелина: Хочется сказать первое, что пришло в голову. В кино меня больше всего интересует момент, когда картинки становятся движением. И пленка особенно это подчеркивает. Раз — все статично, два — и все скачет. Еще меня интересует момент передачи твоего личного аффекта зрителю без использования аттракционов: никогда не хотела ни из кого выжимать слезы или вызывать удивление.

Мне хотелось, чтобы этот фильм был как шкатулка с сокровищами. Знаете это чувство, когда возвращаешься к себе на дачу или просто куда-то, где долго не был, и находишь там какие-то артефакты из прошлого? Это могут быть вообще не твои вещи, но когда начинаешь их разбирать, у тебя создается ощущение сопричастности чужой тайне. Вот это ощущение, которое есть от хороших фильмов любого жанра, мне очень хотелось воспроизвести. Мне хотелось, чтобы люди попали в эту коробочку. Мой фильм очень упакованный: он не экстраполирует ничего за свои пределы. Мне хотелось наоборот все максимально ужать, чтобы создать ощущение соприкосновения с каким-то моим внутренним пространством. И судя по отзывам людей, которые выходят с сеансов, это получилось.

Михаил Железников: Наверное, то, что меня привлекает в кино, и то, чем бы мне хотелось самому заниматься, — это немного разные вещи. Привлекает меня в общем все хорошее и интересное, а самому мне хочется делать что-то из ничего. Вытащить идею из случайной безделушки, дать ей развитие, сюжет. Мой любимый экспериментальный режиссер Джон Смит последние двадцать лет примерно этим же и занимается. В 2001 году, через месяц после 11 сентября, он у себя в гостинице увидел застывшую картинку на телевизоре. Сейчас это не редкость, но тогда это было странно. И он из этого странного случайного события, которое длилось 15 минут, сделал совершенно удивительный фильм.

Мне нравится идея случайных находок, когда реальность сама вдруг привлекает твое внимание, и из какой-то мелочи вырастает что-то интересное. Это совпадает с моим способом создания видеоработ. У меня нет амбиций искать бюджет, делать что-то большое и серьезное. Мне, скорее, нравится тихонько в уголке мастерить маленькие штуки.

Анна Леонова: У меня было время подумать, что же в моей работе главное. Слово, которое мне пришло в голову, — игра. Это важный момент в моей работе. На сайте фестиваля написано мое имя, рядом написано, что я режиссер. Это некий статус, который ко мне, наверное, не очень относится. Мне кажется, в моей работе много слоев — если зритель там что-то увидит, я буду рада узнать, что именно.

Оля Корсун: Мне кажется, ты скромничаешь. В твоей работе много поэзии, которая противопоставлена городским структурам, в которых мы вынуждены жить. Я смотрела твою работу в экзальтированном состоянии, думая о ситуцианистах, которые пытались идти сквозь здания, о том, что нарушает этот заданный паттерн повторяющегося погружения. В твоей работе гораздо больше, чем ты сама видишь.

Анна Леонова: Спасибо, что сказала об этом! Еще важный момент. Фильм предполагает, что ты приходишь, садишься и смотришь его определенное время, он изначально задумывается для традиционной ситуации кинопросмотра. А для меня удовольствие — давать зрителю входить и уходить тогда, когда он захочет.

Кадр из фильма Sweeping Sweet Анны Леоновой, 2020 год
Кадр из фильма Sweeping Sweet Анны Леоновой, 2020 год

Оля Корсун: Мне кажется, это важно. Существуют жанровые и культурные ограничения, которые накладывает на нас киномейнстрим: конец, герой, конфликт и так далее. Это то, с чем я столкнулась, когда мы сделали фильм. С продюсером мы начали посылать его отборщикам больших конвенциональных фестивалей, и они все время спрашивали, что это, где герой, где нарратив.

В этом плане MIEFF расширяет границы того, что принято называть кино. Мне кажется, ты сама себя сделала жертвой этой идеи — что у кино должны быть начало и конец. На самом деле нет. То, что твой фильм можно начать смотреть с любого места, не делает его менее фильмом, чем фильм Никиты Михалкова. И я ни в коем случае не хочу здесь оскорбить Никиту Михалкова. Для меня он понятный символ мейнстримного кино с конвенциональной, канонической структурой.

Анна Леонова: Мне не нравится слово «жертва». Так как фильм при монтаже лежит на таймлайне, он уже приобретает начало и конец. И от этого не уйдешь, пока не придумали иных технологий.

О способах показа и их ограничениях

Константин Корягин: Мне кажется, тут все зависит скорее от способа и условий экспонирования фильма. Если твою работу показывают на выставке, то можно сказать, что у нее нет ни начала ни конца и ее можно начать смотреть с любого места, а рамки кинопоказа изначально начало и конец предполагают. И несмотря на то, что MIEFF — это фестиваль, призванный расширить границы того, что мы называем кино, его форма и структура остаются достаточно классическими. Фильмы отобраны кураторами, показаны друг за другом и по определенному расписанию. Я хочу спросить, как вы считаете, нужны ли какие-то исключительные условия для показа экспериментального кино? Какими они могли бы быть? И каким может быть идеальный показ вашего фильма?

Михаил Железников: Я могу здесь прокомментировать как отборщик. Я работаю на двух кинофестивалях: на «Послании к человеку» я занимаюсь экспериментальной программой и международным конкурсом, еще в Петербурге есть фестиваль экспериментального кино Kinodot, который мы организовали с моей коллегой Аленой Королевой и вместе курируем. Так что эту проблему я знаю с двух сторон, — как автор и как отборщик. Для автора проблема заключается в том, что ты не знаешь, где твой фильм окажется. Как-то я позвал участвовать в программе одного аргентинского художника, который сделал работу для галереи и никогда не показывал ничего в кинозале. И первое, что он меня спросил: «А с какими фильмами ты хочешь поставить эту работу?» И тут я понял, что в сфере кино никто никогда не задает такой вопрос. Тебя выбрали на фестиваль, ты радуешься, все присылаешь, потом приходишь и видишь свое имя и фильм в какой-то программе. Это бывает хорошо, а бывает очень нехорошо. И нет никаких способов борьбы с этим. Я этому художнику очень подробно рассказал, что у меня есть в показе такая вот логика, есть перекличка определенная между фильмами, он согласился, и мы его показали. И с тех пор мне этот вопрос никто больше не задавал, к сожалению.

А пару лет назад у меня у самого был неудачный опыт на одном европейском фестивале. Там был странный короткометражный конкурс, по подаче которого было понятно, что будет либо интересно — в случае если они знают, что делают, — либо будет плохо. Оказалось, что это второй вариант. Что с этим делать, я не знаю. Действительно, показывая свою работу в галерее, ты можешь выставить условия: выбрать место, нужную обстановку. Как сделать так, чтобы все работы выигрывали от показа в фестивальной программе? Это неразрешимый вопрос. Тут ты доверяешь куратору, вот и все.

Ольга Корсун: Я сама сейчас прошла через этот опыт — когда узнаешь, с какими фильмами ты в программе, и начинаешь судить их по коротким описаниям. Вчера я увидела работы ребят в первый раз и задалась вопросом: по какому принципу нас поставили в одну секцию? Ведь фильмы очень разные. Более того, мой фильм доминирует за счет своей длины. Мне показалось, что это не совсем справедливо по отношению к ребятам. Но сама я выиграла от соседства с ними: мой фильм настолько личный, что мне было дискомфортно от слишком пристального внимания, и я была счастлива, когда после моего голоса зазвучал голос другого человека в другом фильме. Так что мне кажется, это хорошая практика показывать фильмы такими вот связками.

Кадр из фильма «Синяя роза» Ольги Корсун, 2020 год
Кадр из фильма «Синяя роза» Ольги Корсун, 2020 год

Александра Карелина: Мне нравится пресловутое пространство свободного посещения. Понятно, что не каждый фильм может быть таким. Я согласна, что темный зал, бархатные сидения, звук сабвуфера прямо в лицо — это мощно. Но я, например, в своей работе могу противопоставить этому свободное передвижение, сидение на подоконнике, многоканальность звука, с помощью которой можно управлять движением зрителя. Мне кажется здорово выстроить карту хождения зрителя. Например, он мог бы посмотреть один фильм в определенном месте, потом пройти два квартала и в другом месте посмотреть следующий. Я бы призывала экспериментировать с этим форматом.

О вдохновении и методе

Константин Корягин: Спасибо большое! Можно сейчас заняться условной каталогизацией вашего творчества. Какому направлению экспериментального кино ваша работа принадлежит? Или скорее даже так: какое направление и авторы вас вдохновляют? И почему?

Ольга Корсун: Как я уже сказала, меня вдохновляет видеоэссеистика, а больше всего — конкретный человек по имени Пьетро Марчелло. У него есть невероятная по своей силе и красоте работа «Красивое и забытое», которую я всем советую посмотреть. Там сюрреалистическая, игровая, постановочная реальность очень мягко и деликатно вторгается в быт итальянской провинции. Главный герой — это герой комедии дель арте, а закадровый голос принадлежит быку. И несмотря на то, что все это звучит очень претенциозно, смотрится фильм органично.

Направление, которое я бы хотела развивать — это постжанровое кино, где нет диктата жанровых рамок, где бытовая реальность по-новому оживает благодаря авторскому языку. Мне нравится все, что связано с реэнактментом. Когда режиссер, например, приходит в деревню и, работая в тесной связи с местными жителями как с информантами и как с актерами, описывает их мифы и легенды в форме театральной постановки. Это отличается от документального фиксирования или отчужденного воспроизведения.

Михаил Железников: Не знаю, я вряд ли могу себя отнести к какому-то конкретному направлению. У меня все сделано кое–как, но совершенно по-разному. Мне никогда не хотелось использовать что-то наработанное, мне наоборот все время хочется сделать что-то совсем другое. А так мне кажется, что лучше Дзиги Вертова никто не сформулировал. Он сказал сто лет назад, что занимается расшифровкой реальности с помощью камеры.

Александра Карелина: Для меня форма всегда должна исходить из содержания. Все мои экспериментальные фильмы разные по форме, потому что их содержание и темы разные. Для меня это принципиальные вещи. На счет наследования: ты смотришь какие-то вещи и в тебя что-то из них попадает, что-то трогает, ты впитываешь это в свою почву и потом начинаешь что-то выращивать на своем огороде. Это все какими-то осколками наследуется. Любимый автор? Я думаю, это Стэн Брэкидж, ничего не могу с собой поделать.

Ольга Корсун: Я вообще заметила, что всем стыдно признаваться в том, кто у них любимый автор. Ко мне вчера подошли и сказали: у тебя вот эти стоп-кадры прямо как у Криса Маркера. И я была так рада. Если меня поставили в одном предложении с Крисом Маркером, даже желая меня обидеть, то мне все равно приятно, просто потому, что я дожила до этого момента.

<СМЕХ>

Почему надо стесняться того, что мы любим Криса Маркера или Стэна Брэкиджа? Я думаю, это прекрасно. И они в свое время участвовали в каких-то фестивалях экспериментального кино, где сидели и не понимали, что они вообще делают. А теперь их все смотрят как классику.

Ольга Корсун и&nbsp;Михаил Железников. Фотография Солмаз Гусейновой
Ольга Корсун и Михаил Железников. Фотография Солмаз Гусейновой

Саша Карелина: Это кокетство было!

Анна Леонова: Моя очередь, начну с авторов. У меня такой список в голове родился: конечно же, Крис Маркер, Харун Фароки, Джон Рафман, Хито Штейерль, Полина Канис, Лор Пруво, припорошенные сверху моим любимым ужасным фильмом «Грязные девчонки» с молодой Линдси Лохан. «Грязные танцы», естественно. Вся подборка VEVO с лучшими клипам за 2019 и 2020 год. Еще Линч недавно снимал маленькие видео, комментируя происходящее за окном. Немного TikTok, у меня его нет, я смотрю на YouTube. И предложки в Instagram. У меня есть телеграм-канал, называется eyecandyorgazm, в котором я публикую все, что со мной резонирует.

Константин Корягин: А что общего у этого всего? Что именно делает интересными для тебя все эти видео и картинки?

Анна Леонова: Ты задаешь такие вопросы, которые, мне кажется, я сама себе не задавала до этого момента. Есть интуитивный, субъективный взгляд. Я фанат информационного шума: в TikTok сейчас некоторые люди делают такие вещи профессиональные, что это ставит под сомнение необходимость специального образования. Это интересно — наблюдать, где проходит и как стирается эта граница.

О производстве и сообществе

Константин Корягин: Вопрос, который, как мне кажется, важно озвучить и обсудить. Как вообще происходила работа над созданием фильма у каждого из вас? Расскажите несколько слов о процессе. Откуда вы брали оборудование, где получали материальную помощь?

Ольга Корсун: Я могу начать издалека. Если бы не мир русской рекламы, я бы не сняла этот фильм. Я работала креативным директором в большом рекламном агентстве и предусмотрительно откладывала деньги. Когда я рассказывала, о чем будет мой фильм, то видела по реакции, что люди не верят, что это может быть хоть сколько-то серьезным высказыванием, поэтому для меня вопрос о поиске денег вообще не стоял. Я точно знала, что должна эти деньги найти сама и потратить их тоже должна сама. Но мне очень повезло, моим оператором была Саша Кулак, у которой есть своя камера. Мы снимали на Canon C-300 и на пленку. С проявкой пленки тоже отдельная история. Есть такой человек Сидор Матрасов, он единственный, кто может в Москве хорошо и быстро проявить 8-мм кинопленку. Я погрузилась в глубины DIY продакшена, несколько раз практически сошла с ума. И, наверное, если бы не Саша, которая снимала этот фильм и проводила со мной сеансы ежемесячной терапии, я бы сдалась.

Мне кажется, самое сложное в работе независимого режиссера или клипмейкера — это не бытовые и финансовые трудности. Все это ничто по сравнению с тем, что человек испытывает во время творческого процесса. Бесконечные вопросы о том, зачем ты это делаешь, нужно ли это кому-то кроме тебя, нужно ли это самому тебе по большому счету? Ведь кажется, что в принципе любое киновысказывание может быть сочтено необязательным. Поэтому для меня основная трудность лежала далеко не в производственной плоскости, потому что Россия с точки зрения независимого кинопроизводства, парадоксальным образом, является страной комфортной: можно договориться, найти, выпросить и достать что угодно. Мы все–таки живем еще в парадигме какого-то кумовства, каких-то горизонтальных связей, когда ты можешь снимать там, где нельзя, просто объяснив, что это очень важно, хотя в другой стране этого не произошло бы без заполнения вороха бумаг. В этом плане я всех искренне хочу воодушевить своим примером: у меня не было вообще никакой поддержки — ни институциональной, ни технической, ни финансовой.

Михаил Железников: Могу только поддержать Ольгу обеими руками. Я как-то был на одном европейском фестивале и посетил такую дискуссию: собрали человек 30 режиссеров и попросили их рассказать о том, с какими проблемами они сталкивались. И первые 29 режиссеров говорили исключительно про финансирование. Что им не хватает, условно, 20 тысяч евро; уже есть 500 тысяч, но без остального они не могут начать съемки. А потом встал 30-й режиссер и сказал: «Вы знаете, мне никаких денег не надо, я все делаю у себя в подвале, меня беспокоят только творческие проблемы». И это сказал Дауве Дейкстра — голландский режиссер, делающий очень сложную компьютерную анимацию со спецэффектами. Он не ждет, что ему кто-то даст денег и делает что хочет в свое удовольствие. Сам платит себе зарплату другим способом. У меня примерно тот же подход, только в меньшем масштабе — меня никто фильмы делать не просит, я в ответ ни у кого не прошу денег. Просто зарабатываю другими вещами, а на фильмы трачу свое свободное время.

Анна Леонова: Как я делала свой фильм? Это было полуподвальное помещение с узкими окнами и плохой вентиляцией, от которого мне — по знакомству и за еду — давали на ночь ключ. И я могла ночью нелегально рендерить на чужих компьютерах куски своего фильма. Причем рендерить целые сцены не получалось, так как не хватало мощности. И мне нужно было собирать их по маленьким кусочкам. Заняло у меня это примерно месяц, а до этого где-то три месяца я выхаживала идею. Я совсем не умею рисовать, и мне приходилось словами записывать образы, которые приходили в голову. И самым трудным было перевести вербальный образ обратно в визуальный, потому что через какое-то время я смотрела на свои записи и не понимала, что имела тогда в виду. Спасибо «Кухне на районе» за то, что помогла мне выжить, — это, наверное, мое единственное финансовое вложение в кино. Вот такой процесс. Я просто все время все делаю сама. И снимаю сама, и даже звук научилась сама сводить.

Основная проблема — что времени мало и смерть скоро, что нужно работать. А пока я работаю, я не могу думать по-настоящему, светлой головой. Хочется двойную жизнь вести, разделиться: один работает, другой делает что-то настоящее. Если честно, хочу, чтобы через какое-то время я на этот вопрос по-другому отвечала. Желание загадываю.

Константин Корягин: Я думаю, что здесь логично поднять тему сообщества. Общаетесь ли вы друг с другом? Как по-вашему, существует ли комьюнити людей с интересом к подобному роду деятельности и подобному роду кино? Принадлежите ли вы к нему? Вступаете ли вы в коллаборации? Планируете ли это делать?

Анна Леонова: Мне очень понравилось, Оля, как ты сказала в своем фильме про то, что у цветов нет границ. Мне кажется, что сообщества вокруг современного искусства и экспериментального кино точно существуют, представляют собой разветвленную сеть и, как цветы, оккупируют какую-то территорию. Например, я не знакома ни с кем из вас сидящих здесь. Приятно познакомиться! И это не кумовство, это все действительно про сообщество, которое существует вот в таких подвалах. По-моему, есть в этом своя прелесть, хотя конечно, хотелось бы, чтобы это работало чуть по-другому.

По поводу коллабораций. Да, у меня было несколько коллабораций с выставками. Мне очень нравится встречаться с людьми, которые не всегда разделяют с тобой взгляд на вещи. Это дает иную перспективу. Я считаю, что коллаборации важны, единственная проблема, которую я вижу, — проблема замкнутости сообществ на самих себя, без возможности выхода вовне. Как осуществлять этот выход? Нужен ли он или нам и так хорошо впятером сидится? Мне кажется, это важный вопрос.

Анна Леонова, Ольга Корсун и&nbsp;Михаил Железников. Фотография Солмаз Гусейновой
Анна Леонова, Ольга Корсун и Михаил Железников. Фотография Солмаз Гусейновой

Ольга Корсун: Сообщество, без сомнения, есть, и я знаю очень многих людей из него, но оно актуализируется только в случае нужды. И мне кажется, что в этом есть негативная модальность. Мне бы хотелось, чтобы люди чаще встречались тогда, когда им ничего друг от друга не нужно, просто чтобы обсудить кино. Я не имею в виду дружеские отношения, я имею в виду профессиональную среду, к которой мы все принадлежим. Просто немыслимо, чтобы мне кто-то написал: «Слушай, привет! Мы с тобой не очень знакомы, но, мне кажется, что у тебя классный вкус. Давай встретимся и поговорим о кино». А мне кажется, это так органично, ведь нам столько есть всего обсудить. Мы ведь абсолютно все с одной планеты прилетели сюда. И вот эта изолированность, которую сейчас Аня упомянула, существует не только между средой и нашим профессиональным коммьюнити, но и внутри этого коммьюнити. И мне кажется, что это специфика времени, в котором мы живем. Последние лет тридцать не принято без повода тратить время друг друга и даже физически контактировать. Я не имею в виду сейчас пандемию, я имею ввиду вообще какое-то физическое взаимодействие, которое уже давно перестало быть обязательным, что, на мой взгляд, криминально, потому что лишает человека опыта присутствия. И я уже столкнулась с тем, что мне стало сложно смотреть людям в глаза. Просто потому, что я обычно смотрю на клавиатуру, когда с кем-то разговариваю.

Я не знаю, какое есть решение у этой проблемы. Наверное, надо самому инициировать такие штуки. Мне очень близка идея творческой коммуны, более того, я свой второй проект хотела бы снимать в таком ключе: чтобы была загородная резиденция, куда бы все приезжали играть в фильме, снимать, записывать звук, что угодно делать. В этом плане мне очень близки практики, которые были актуальны в 60-70-х годах. Всегда вспоминаю смешную историю, которую рассказывал замечательный кинокритик Михаил Трофименков про Эрика Ромера, который был старше всех других режиссеров французской «новой волны», и немножко их эксплуатировал. И вот ему звонит Годар и говорит: «Мне нужно снять сцену на кухне». А Годар жил в квартире без кухни. И Ромер, поскольку он был чуть богаче и у него была кухня, говорит: «Приходи». Но у него не было холодильника. И тогда Годару пришлось тащить на себе холодильник. И он чуть не сдох, пока тащил его к Ромеру. Я это к тому, что люди, которых мы ставим на недостижимый пантеон, таскали друг к другу холодильники, сидели с детьми друг друга. Это очень здорово, меня это вдохновляет!

Михаил Железников Да, этого не хватает, конечно. Сообщество, наверное, есть, но его одновременно и нет. Мне нравится парижский опыт, у них там существуют два прекрасных клуба: L’Abominable и L’Etna. Это клубы-лаборатории для людей, любящих снимать на пленку. Их объединяет общий интерес и техническая база. И это прекрасно работает. Они встречаются, смотрят вместе кино.

Я не чувствую себя частью какого-то сообщества. Частью фестивальных кругов, я, пожалуй, не очень хочу быть, потому что они формализуются, становятся похожими на корпорацию. Кумовством я бы это не называл, но это совершенно определенно элитарный кружок, который почему-то думает, что должен создавать какие-то правила. Хотя, может быть, это все мои иллюзии. Авторского сообщества тоже, пожалуй, нет. Я знаю режиссеров, с которыми я в какой-то момент встречался, показывал, но их не очень много. На самом деле, очень круто, что MIEFF собрал российскую программу и что в программе фестиваля целых 11 фильмов. Мой рекорд в экспериментальном конкурсе — это два российских фильма, и то я сам специально их искал, просил. Наверное, это связано с тем, что большую часть интересных экспериментальных работ делают люди, которые работают скорее с галереями, чем с фестивалями, и с ними сложно раньше было пересечься. А сейчас, наверное, стало полегче.

Александра Карелина: Вообще, мне кажется, что это так работает. Ты узнаешь про какого-то автора и думаешь: «О, боже, он русский». Скачиваешь его работы и дальше начинаешь следить за ним, смотреть, появилось ли у него что-то новое. Нет ощущения, что я расширяю свою персональную сеть, я скорее за всеми присматриваю.

А на счет какого-то объединения… Отвечу Оле, что мы на самом деле с разных планет. Вообще. И каждый человек, он просто инопланетянин. И поэтому, если с кем-то совпадаешь, то это чудо, что вы можете вместе что-то сделать. В общем, я хочу коллаборации!

Об институциях и планах

Константин Корягин: Попробуем эту тему перевести на какие-то более организованные структуры. В России нет архива экспериментального кино. Не слишком ясно, где, помимо пары уже названных сегодня фестивалей, эти работы еще могут быть показаны и сохранены. Нет институций, которые специализируются на изучении этого вида кинематографа и создания вокруг него определенного дискурса. С другой стороны, существуют отдельные инициативы: Школы нового кино в Москве и Санкт-Петербурге, ИПСИ, Школа Родченко. Что вы думаете об этом? Как в такой ситуации прорваться к какой-либо аудитории? Как ситуацию изменить?

Ольга Корсун: Мне кажется, что любая попытка институциализировать что-либо имеет свою цену. И зная российскую реальность, даже вполне либеральную и просвещенную реальность кинотусовки, я не удивлюсь, если подобный институт начнет диктовать некие требования, что абсолютно недопустимо в контексте экспериментального кино и эксперимента вообще. Поэтому я думаю, что подобного рода институция, если это возможно, должна быть горизонтальна и организована самими художниками. Наверняка в мировой практике есть управляемые людьми архивы и базы. Я в этом плане полностью поддерживаю Мишу с его рассказом про французские клубы. Мне не хватает кружков, секций по интересам, хорошей синематеки — созданной среды, куда ты просто приходишь и имеешь возможность побыть внутри.

Михаил Железников: Если Министерство культуры озаботится созданием архива экспериментального кино, то ни один из фильмов, показанных здесь, туда не войдет, это точно. У нас есть в Питере крутой фестиваль «Киберфест», рекомендую сходить. Знаю, что у них есть архив, о котором может быть знает недостаточно много людей.

Михаил Железников. Фотография Солмаз Гусейновой
Михаил Железников. Фотография Солмаз Гусейновой

Анна Леонова: Я согласна полностью: у институции есть своя цена. С другой стороны, плохо, когда все так разрозненно. Есть пример Школы Родченко: там предлагают поле, откуда ты можешь черпать знания, смотреть на опыт коллег, говорить с ними о философии, кино, жизни — это очень питательная среда. Можно всегда работать и экспериментировать самостоятельно, но мне, например, такая среда очень помогает. Условно, в 16 лет я начала снимать на свою старую камеру, а потом подумала, что хочу большего. А что с этим делать? Здесь как раз эта питательная среда может помочь.

Костя Корягин: Хотелось бы спросить у каждого из вас, что вы собираетесь делать дальше? MIEFF закончился.

Михаил Железников: Я думаю, буду продолжать. Что еще остается?

Ольга Корсун: Буквально через одиннадцать часов я на два года переезжаю в Голландию и начинаю учиться на экспериментальной исследовательской программе при Академии искусств Sandberg в Амстердаме. У замечательной женщины, художницы, экспериментального режиссера Барбары Виссер, которая была креативным директором фестиваля IDFA какое-то время. Мой план на ближайшие два года — делать проект для этой программы, снимать фильм и, дай бог, не разочароваться во всей этой затее.

Анна Леонова: В моих планах участие в четырех запланированных выставках, которые откладывались из–за коронавируса, а теперь пройдут одновременно. Самый главный план на ближайший год-полтора — это сделать хороший дипломный проект.

Александра Карелина: В моих планах продолжать в том же духе. Попробовать повысить сложность, задать себе более сложную задачу. Много работать, трудиться, делать что-то хорошее. Я могу начать рассказывать про новую затею, но, кажется, что не стоит. Вдруг оно куда-то уйдет, я скажу — и все. Сейчас вот разрабатываю новый фильм. Думаю, вдруг он будет даже полнометражным. Остаюсь в неуверенности и считаю, что это правильная позиция, потому что тогда все живо. Я хочу, чтобы в этом фильме была драматическая линия, то есть хочу попробовать войти в классическое кино, но при этом смешать этот опыт выстроенной драматургической линии… С чем? Есть у меня ощущение, но слова сейчас не могу найти…

О кино и политике

Константин Корягин: А теперь, возможно, в зале есть какие-то вопросы?

Вопрос из зала: У меня вопрос про политическое. Складывается некоторое ощущение, возможно, несправедливое, что все это эскапизм. Поэтому хочется радикально поставить вопрос и спросить: вот мы сейчас здесь сидим, а в Минске Лукашенко из вертолета вышел с автоматом. Много всего вокруг происходит интересного. Следить за этим, порой, интереснее, чем за авторским кино. Где в вашей жизни, в вашем искусстве и в ваших практиках, какими бы они не были, — политическое? В каком положении вы как художники и режиссеры находитесь по отношению к нашей колючей российской реальности? И как она включена в процесс создания, показа, осмысления и разговора о ваших произведениях? Спасибо.

Ольга Корсун: Я убеждена в исключительной политичности всех наших работ. Конечно, это политическое высказывание. Если говорить о политике как о политическом дискурсе, то это вопрос о категоризации знания, о власти и ее семиотике. И это однозначно политическая тема.

Вопрос из зала: А ваш фильм про цветы?

Ольга Корсун: Мой фильм напрямую работает с темой коммодификации красоты. И коммодификация — инструмент капитализма и властных институтов вообще как и объективизация. Поэтому я считаю свой фильм политическим высказыванием. Просто он не использует язык лозунгов и прокламаций, но он не становится от этого менее политическим. И работа Ани для меня такая же политическая — про политику городского пространства и отчуждение от него человека.

Я вообще не думаю, что наши работы или фестиваль MIEFF можно назвать эскапизмом. Мы возвращаемся к тому, что обсуждали час назад, когда говорили о реакциях программных кураторов больших фестивалей на экспериментальные фильмы — от отрицания до возмущения. Потому что для них политика должна быть высказана очень внятно, в виде программного действия, повестки. Мое же личное мнение, что говорить о политике языком программной русской документалистики, — это самое последнее дело. По крайней мере мне это оскомину набило. Гораздо интереснее говорить о политике через фильмы, о которых речь идет сегодня. О политических темах, которые не всегда напрямую касаются власти и тех, кто ее удерживают, но могут говорить о не менее важных вопросах. Ведь политика властью не заканчивается.

Михаил Железников: Я с Ольгой соглашусь. Но упрек в эскапизме я лично принимаю. Я действительно случайно сделал довольно политический фильм. Но вообще, если честно, чем хреновее все становится вокруг, тем больше хочется спрятаться в какие-то свои фантазии и не иметь с окружающим миром ничего общего.

Меня беспокоит, что Россия все больше и больше становится похожа на фашистское государство в его классическом виде. В своей работе я имел в виду ту самую банальность зла, что растворено в всех нас. Момент, когда граница между добром и злом пролегает там, где мы видим символику. Как будто там, где нет символики, все хорошо, и что бы мы не делали, у нас все в порядке. А когда нарисована свастика — вот он, фашизм. Это наш способ не видеть реальность. И когда ты эту свастику убираешь, ты неожиданно видишь просто людей. И думаешь о том, что ни у кого нет иммунитета против этого самого фашизма. Они такие же, как мы. С ними происходило примерно то же самое, что сейчас происходит с нами. Это очевидная параллель. Значков пока просто нет.

Кадр из&nbsp;фильма «Ревизия» Михаила Железникова, 2020&nbsp;год
Кадр из фильма «Ревизия» Михаила Железникова, 2020 год

Анна Леонова: Я могу ответить вопросом на вопрос. Возможно ли сейчас в принципе делать что-то не политическое? Мне кажется, что нет. Задавалась ли я конкретной целью сделать политическое высказывание? Нет. Но я знала, что моя работа им будет. Потому что я живу в этом и думаю об этом. А что ты можешь сделать в нынешней ситуации? Я думаю, что даже этот разговор и слово, которые ты несешь, меняет пространство вокруг. И что моя сила — это говорить об этом, формировать высказывание.

Александра Карелина: Интересно подумать о том, что вообще такое политическое высказывание? Мне кажется, политическое — это то, что реально касается общества. Когда автор выступает чувствительной единицей, внимательной к тому, что вокруг. Что касается моей работы, то она, конечно, в том числе и о том странном состоянии, в котором сейчас находится Россия, о ее советском прошлом, связанным с некоторой мечтой, которой больше нет.

Вопрос из зала: Здравствуйте! По вашему мнению, какое место сейчас занимает экспериментальное кино внутри культурной и региональной повестки нашего государства? И какое место оно должно занимать?

Ольга Корсун: Я думаю, что мы не находимся ни в каком месте этой повестки. Мы абсолютно невидимы для системы. И слава богу, что у нее еще не дотянулись руки до экспериментального кино. Я не жажду никакой поддержки от нашего государства. И не думаю, что кто-то здесь ее особо ищет. Но если чуть-чуть переосмыслить ваш вопрос и трактовать его как вопрос о том, что сейчас происходит в регионах России, то мне сразу вспоминается выставка коллектива «Широта и долгота» на Винзаводе. Этот коллектив занимается наивным искусством, находит никому неизвестных людей в психоневрологических диспансерах или очень отдаленных деревнях. У них нет доступа к культуре, к искусству. Мне кажется, что существует такой же пласт экспериментального кино, о котором мы не знаем. И возможно, если бы такие институты, как фестиваль MIEFF прорастали в региональный кинопрокат, то сейчас в его программе было бы не 11 фильмов людей из Москвы и Санкт-Петербурга, а невероятные, дерзкие, безумные, экспериментальные зарисовки, снятые где-нибудь в деревне. И я думаю, это был бы глоток свежего воздуха для всех нас. Поэтому спасибо за вопрос. Я думаю, что его хорошо было бы переадресовать организаторам фестиваля.

Alina Krylova
Питер Уоттс
Marat Nevlyutov
Comment
Share

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About