Карл Маркс в истории экономической мысли
Заголовок этой статьи звучит банально, но и в нем можно увидеть «второе дно»: Карл Маркс не просто находится в истории экономической мысли, он укоренен в ней и связан с ней неисчислимыми связями. Экономические труды Маркса чрезвычайно контекстуальны — наверное более, чем у
Но, так или иначе, можно указать, по крайней мере, двух авторов, которые сыграли в формировании марксистской политэкономии решающую роль, и на плечах которых Маркс стоит вне всякого сомнения.
Прежде всего, это Давид Рикардо, создатель трудовой теории стоимости.
И второй автор — это основатель школы физиократов Франсуа Кенэ, у которого мы находим три фундаментальных для политэкономии идеи. Во-первых, это идея моделирования всей экономики как циклического процесса воспроизводства — этому посвящен весь второй том «Капитала». Во-вторых, идея о том, что модель экономики есть, прежде всего, система взаимоотношений социальных классов — в экономической науке этот подход, в конце концов, умер, но из него выросла марксистская классовая социология. Наконец, идея о том, что в экономической системе есть одна, привилегированная точка возникновения прибавочного продукта — по Кенэ это земля, а по Марксу это труд рабочих, и это дало М.И.
Идея построения циклической схемы воспроизводства была чрезвычайно плодотворной — и для Маркса, и для экономической мысли вообще. Что же касается остальных базовых заимствований у Кенэ и Рикардо, то они оказались тупиковыми для науки.
Стоимость и цена — сущность и явление
Самые оригинальные концепции Маркса относятся к теории стоимости — разделу экономической науки, которого сегодня не существует в том смысле, какой этому разделу придавали в XIX веке.
Сам факт, что в экономической науке примерно вплоть до начала ХХ в. различалась цена и стоимость, может вызвать определенные сомнения: на основании чего мы считаем, что товар столько стоит, если мы не можем продать его за соответствующую цену? Отчасти, эта коллизия была вызвана несовершенством самой теории: теоретическая цена всегда не совпадает с эмпирической. Однако постановка проблемы уходит корнями в средневековую схоластику, где был поставлен вопрос о «справедливой цене». Вопрос о справедливости возникал, когда на рынке складывались аномально неблагоприятные условия, дававшие торговцам возможность несправедливо наживаться, и когда возникал вопрос о компенсации ущерба. Фома Аквинский в одном из своих текстов даже пришел к выводу, что одним из требований к справедливой цене должна быть возможность компенсировать труд и расходы на создание товара[6]. Существует богатая традиция считать Фому Аквинского предшественником трудовой теории стоимости[7]. Классики политической экономии Адам Смит и Давид Рикардо перешли от понятия «справедливой цены» к понятию «естественной цены» — и в этом можно увидеть глобальный сдвиг познавательных процессов от этики к науке по образцу естествознания.
Уже у Адама Смита естественная цена противопоставляется рыночной, но у Маркса это противопоставление доведено до предела.
Глядя ретроспективно, можно сказать, что проблема стоимости появилась потому, что или ценовые тренды, которые интуитивно усматривались, или столь же интуитивные представления о «правильной» и «должной» цене были «гипостазированы», «субстанционализированы» и в итоге было выработано представление об особой, устойчивой сущности — «стоимости», в отличие от цены — невидимой, но зато имеющей фундаментальное отношение к самой вещи и условиям ее возникновения (чего нельзя сказать о легко наблюдаемых, но куда менее фундаментальных, менее стабильных, и вообще менее важных ценах). В таком подходе к экономическим реалиям сказался характерный для европейской философии стиль мышления, стиль, идущий от Платона и Аристотеля через средневековую схоластику к немецкому идеализму, и предполагающий резкое разделение важной, но невидимой сущности и менее важного, но зато видимого явления, или — если пользоваться термином схоластов — разделение «субстанционального» и «акциденциального» (то есть случайного, несущественного). В теории стоимости — и это было предельно заострено Марксом — стоимость субстанциональна, а цена акциденциальна.
Тот факт, что именно Маркс в предельной степени привнес в экономическую науку этот дуализм сущности и явления (субстанции и акциденции), несомненно объясняется «бэкграундом» Маркса как немецкого философа. Однако и в немецкой классической философии господство этого дуализма было подорвано. Его высшей точкой стала философия Канта, в которой роль «субстанции» играла вещь-в-себе — парадоксальное понятие, означающее истинную реальность, о которой невозможно ничего знать. Как и у Маркса, самая оригинальная и самая известная часть философии Канта была одновременно ее наиболее уязвимым местом, немедленно породившим возражения (например, со стороны Фихте) о том, что такая сущность слишком хорошо сокрыта, чтобы у нас были основания говорить о ее существовании. Дуалистической системе Канта в истории немецкого идеализма наследовали монистические системы Фихте и Гегеля, и далее — система Гуссерля, прямо призывавшего воздержаться от суждений о невидимых сущностях.
Что же касается теории стоимости, то в ней отказ от дуализма начался в 1870-х годах, когда усилиями экономистов Уильяма Джевонса, Леона Вальраса и Карла Менгера началась так называемая «маржиналистская революция». Суть маржинализма сводилась к идее о том, что цена товара зависит не от затраченного на него труда или капитала, а от того, насколько он ценится потребителем, и чем последний готов ради него жертвовать. В этот же период начались математизация экономической науки, ее отход от «гуманитарного», «полуфилософского» состояния. Математическое моделирование могло справиться с хаосом переменчивых цен как таковых, не пытаясь при этом найти — как это делает философское мышление — по ту сторону поверхностной ряби цен устойчивый остров «сущности», то есть стоимости. В результате цена из случайного проявления стоимости становится важнейшим объектом изучения экономической науки. Вместо интуитивной сущности появляются кривые цен, чье поведение определяется прорабатываемыми экономистами формулами и моделями. У Маркса игра спроса и предложения могла приводить лишь к временным отклонениям применительно к стоимости. Маржиналисты же положили спрос и предложение в основу экономического мышления, кривые спроса и предложения, на пересечении которых оказывается цена, сегодня открывают любой вводный курс по экономике.
Труды основателей маржинализма вышли всего через несколько лет после издания I тома «Капитала». По словам Пола Самуэльсона, «дерево экономики раздвоилось» на марксизм и маржинализм[8]. Однако именно маржинализм оказался перспективной теорией, породившей экономическую науку в ее нынешнем виде. Это означало, что теория стоимости Маркса не просто устарела. Произошло нечто большее: была отменена сама проблема, в точном, куновском смысле слова произошел парадигматический сдвиг. Не ответ изменился, но вопрос был снят. И именно поэтому позднейшие западные экономисты, хотя и не могут не замечать, что в истории их науки присутствует такая гигантская политическая и философская величина, как Маркс, но порою не совсем понимают, чем же они ему обязаны. Уже в вышедшем в 1915 г. популярном учебнике Шарля Жида и Шарля Риста говорится, что трудовая теория стоимости «оставлена большинством экономистов, которые все более и более приобщаются к теории “предельной полезности”, или теории “экономического равновесия”» [9].
Рабочая сила, прибавочная стоимость, эксплуатация
Тезис о том, что труд является единственным источником и стоимости, и экономического прироста, как философская идея вполне имеет право на существование — поскольку он отвечает на вопрос, какой из элементов производственного процесса обладает «субъектностью»; можно даже согласиться с тем, что «в основе трудовой теории стоимости — почти теологическая одержимость Маркса идеей человека как творца»[10].
Однако для экономической науки значение имеет не только «что», но и «сколько», и тут фатальным становится то обстоятельство, что трудовая теория игнорирует многие факторы, явно влияющие на производство и ценообразование — затраты капитала, использование в производстве природных ресурсов, соотношение спроса и предложения, качество и субъективная полезность товара. При всем том сама трудовая стоимость является совершенно невидимой и неизмеримой — а неизмеримость ее во многом является следствием концепции, считающейся одним из главных теоретических достижений Маркса — пресловутого различения труда и рабочей силы. Это различение чрезвычайно важно, поскольку именно из него логически вытекает «брендовая» марксистская концепция прибавочной стоимости. Согласно традиционной интерпретации, данное различение появилось для того, чтобы решить одну из проблем трудовой теории: если товар продается в соответствии с затратами труда, и если, таким образом, затраты труда компенсируются, то откуда берется прибыль? Маркс изобретает гениальное решение, у которого был один недостаток: оно делало всю теорию стоимости экономически бессмысленной, превращая ее в чисто философскую интуицию.
Маркс провозглашает, что хотя товары продаются пропорционально количеству затраченного труда, труд не является товаром, не оплачивается и не компенсируется. На рынке труда продается и оплачивается «рабочая сила», то есть жизненные потребности рабочих. Разница между стоимостью рабочей силы и стоимостью товара (пропорциональной количеству труда) и составляет прибавочную стоимость, которую недополучает рабочий — в чем и состоит марксова концепция эксплуатации. Таким образом, «количество труда» было оторвано от размеров зарплаты, но не получило никакой иной понятной меры. Стоимость товара определяется количеством труда, но о последнем мы судить не можем. Цена оказывается единственной формой проявления количества труда для внешнего наблюдателя, а значит, равенство стоимости количеству труда оказывается просто тавтологией. Правда, теоретически количество труда можно измерять рабочим временем, но время должно быть усреднено, а никаких корректных правил его усреднения не существует — в частности, нет никаких рациональных правил редуцирования квалифицированного труда к простому (о необходимости чего теоретически пишет Маркс). Ну, а если вспомнить, что цена может отклоняться от стоимости, то утверждение, что «стоимость пропорциональна количеству труда», оказывается приравниванием двух неизвестных и неизмеримых величин.
К слову сказать, таким же тавтологическим характером обладает марксово представление о цене рабочей силы: зарплата должна соответствовать неким потребностям, но нет никакого иного способа судить о потребностях, кроме как по зарплате, и именно поэтому, как резонно отмечает Раймон Арон, каков бы ни был уровень зарплаты, он не будет выше того минимума, которого требуют коллективное сознание и потребности трудящихся[11].
В сущности такой же тавтологизм был присущ и основателю трудовой теории Давиду Рикардо, в теории которого (как он сам признавал) цены товаров выражает количество труда, но не существует никакого способа оценить количество труда иначе, как через цену. Труд оказывается поистине «вещью в себе» экономической науки.
Для Рикардо этот парадокс не стал проблемой, поскольку труд вообще не играл большой роли в его системе. Между тем, Маркс построил, опираясь на трудовую теорию, целое семейство фундаментальных и оригинальных концепций, в частности, теорию эксплуатации и прибавочной стоимости. Кроме того, из интерпретации труда как единственного источника прибавочной стоимости родилась контринтуитивная и не соответствующая фактам теория о том, что для капиталистической экономики не выгодно увеличение массы неживого капитала (например, машин и оборудования), а прибыльность экономики зависит от доли капитала, идущего на покупку труда, то есть от фонда заработной платы. Из этого следовал прогноз, что рост массы капитала, идущего не на зарплату, будет приводить к постепенному снижению прибыльности всей экономики, на фоне чего единственным выходом для капиталистов является усиление эксплуатации, а из этого следовал прогноз обнищания рабочего класса. Всё это «отягощалось» странным тезисом о том, что норма прибавочной стоимости — т.е. доля неоплаченного труда — является одинаковой во всех отраслях. Тезис этот невозможно доказать хотя бы потому, что количество труда не поддается измерению, но он также контринтуитивен. Как сказал Марк Блауг, «норму прибавочной стоимости невозможно наблюдать и невозможно доказать ее одинаковость»[12]. Или, как заметил Йозеф Шумпетер, невозможно доказать, что рабочие производят одинаковую прибавочную стоимость независимо от оборудования и вида продукции[13].
Что касается понятия эксплуатации, то с ним даже на уровне социальной философии имеются определенные проблемы, поскольку большая часть «неоплаченного труда» идет не на роскошь для капиталистов, а на воспроизводство предприятий, на закупку сырья и запчастей, а дальше — на учреждение новых предприятий, и еще дальше — на содержание государства со всеми его военными и социальными расходами. То есть эксплуатация есть, в сущности, «гнет цивилизации». Как пишет современный немецкий экономист Ульрих ван Зунтум, «вся аргументация Маркса в конечном счете сводилась к тому, чтобы отказать прибыли в праве на существование. Так как машины создаются руками рабочих, рабочие, согласно Марксу, должны получать весь производственный доход в полном объеме. Главную теоретическую ошибку той аргументации позднее вскрыл Ойген Бём-Баверк, а до него ее также увидел Тюнен: для производства машин требуется не только труд, но и временный отказ от потребления для накопления необходимого капитала[14].
Ко всему этому добавлялось обстоятельство, ставшее в конце XIX в. настоящей сенсацией: в III томе «Капитала», изданном по черновикам Маркса через десятилетие после его смерти,
Эта проблема породила гигантскую литературу — дискуссия о ней идет уже более 100 лет. Энгельс объявлял приз за сочинение, согласующее III том с трудовой теорией стоимости, но приз этот так и не нашел победителя. В научный оборот проблема была введена польско-российско-немецким экономистом и статистиком Ладиславом Борткевичем в 1907 г.[15], а ровно через 100 лет появляется книга американского экономиста-марксиста Эндрю Клаймана (2007 г.)[16]. В этой, чисто умозрительной дискуссии на разных этапах принимали участие даже нобелевские лауреаты Василий Леонтьев и Поль Самуэльсон, в 1994 г. Клайманом была создана Международная рабочая группа по трудовой стоимости. Однако данная дискуссия вызывает интерес только в околомарксистских кругах. Леонтьев высказался о ней так: «Современная теория цен ничем не обязана марксистскому варианту трудовой теории стоимости, и ничего, по-моему, не выигрывает от
Впрочем, наверное, можно согласиться с О. Ананьиным в том, что вопрос об «опровергнутости» Маркса нельзя считать завершенным[18], поскольку спекулятивные споры могут продолжаться бесконечно, а прогнозы Маркса бессрочные. Теория трудовой стоимости, как и некогда геоцентрическая система мира, проиграла не потому, что была неистинной, а потому, что ее было невозможно использовать эффективно, не тратя много ресурсов на ее согласование с фактами и другими концепциями.
Отвергнутый мыслитель
Согласно известному «одесскому» анекдоту, тетя Сара — старший экономист, а Маркс — всего лишь просто экономист, но и в его праве на это скромное звание многие «старшие экономисты» высказывают серьезные сомнения.
Все важнейшие слабые места экономической теории Маркса были уже в конце XIX в. подробно разобраны видным деятелем маржинализма Ойгеном Бём-Баверком[19]. В сущности, все важнейшие аргументы против экономического учения Маркса были приведены уже тогда, и в последующие 100 лет противники Маркса разве что по-новому расставляли акценты в старых аргументах. В 1960-х годах Гэрри Норт написал о критике Бём-Баверка: «Марксисты так и не оправились после этого удара, несмотря на их попытки дать ответ в течение семи десятилетий»[20].
Уверенность в ошибочности главных экономических концепций Маркса была общим местом экономической литературы уже в начале ХХ в., и с тех пор мало что изменилось. Тот факт, что несмотря на это в основу экономического образования в СССР была положена не просто марксистская или неомарксистская парадигма, но в значительной степени аутентичная марксова политэкономия, надо считать великим и трагическим недоразумением, поставившим советских экономистов вне мирового контекста и роковым образом сказавшимся на качестве советской экономической теории — при том, что классическая теория стоимости, базировавшаяся на затратах, была вполне гармонична для экономики, игнорировавшей спрос, в которой государство административно рассчитывает цены, исходя из издержек.
Можно проследить, как на протяжении последних 100 лет различные авторы, обращаясь к фигуре Маркса, причем даже уважительно и признавая его гениальность, констатировали ошибочность его экономического учения и невостребованность марксовых идей профессиональными экономистами.
Так, уже в 1910-х годах С.Н. Булгаков говорит в своих лекциях, что в последнюю четверть века развитие экономической науки протекало «вне отношения к марксизму» и «большинство представителей экономической науки в Германии индифферентны к марксизму и мало замечают его»[21].
Через двадцать лет, в 1933 г., Петр Струве коротко замечает о Марксе: «От его экономических учений сейчас мало что осталось»[22]. В это же время самый влиятельный из экономистов ХХ в., Джон Стюарт Кейнс, говорил, что учение Маркса было «непоследовательным, устарелым, неверным с научной точки зрения, не имеющим ни значения, ни применения в современном мире»[23].
Еще через 30 лет, в 1960-е годы, в одном из самых фундаментальных и, наверное, самом популярном учебнике по истории экономических учений Марка Блауга говорится, что «Маркс допускал логические ошибки, искажал факты, делал необоснованные выводы», «едва ли не умышленно закрывал глаза на слабые места в своем исследовании» [24].
Еще через 20 лет, в начале 1980-х, видный английский экономист Лайонел Роббинс, выражая в своих лекциях по истории экономической науки большое уважение к Марксу, признает вместе с тем, что значительная часть его теории до последнего времени оставалась в тени и не получила должного признания [25].
Наконец, уже в XXI в., О. Ананьин, руководитель кафедры методологии и истории экономики Высшей школы экономики, пишет, что, судя по учебникам, «для современного экономиста знание Маркса — это вопрос эрудиции, но не профессии»[26].
Некоторые авторы признают заслугу Маркса-экономиста в том, что он поставил вопрос о механизме воспроизводства, и в частности, о деловом цикле. Так, Василий Леонтьев, говоря о проблеме делового цикла, утверждает, что «Вряд ли было бы преувеличением сказать, что три тома “Капитала” в гораздо большей степени, чем какая-либо другая работа, способствовала выдвижению данной проблемы на передовые рубежи экономических дебатов» [27]. Шумпетер пишет, что одно лишь признание существования циклического движения было огромным достижением своего времени и «многие экономисты до Маркса имели слабое представление об этом» [28].
Однако и Леонтьев, и Шумпетер, признавая заслугу Маркса в постановке вопроса, затрудняются оценить его реальные аналитические достижения в теории цикла: Леонтьев ссылается на сложность проблемы, Шумпетер — на то, что замечания Маркса разбросаны по разным произведениям и не являются цельными[29].
Джоан Робинсон писала, что теории кризиса у Маркса и Кейнса сходны, однако по поводу их близости можно и ошибиться, поскольку соответствующие разделы «Капитала» «довольно непонятны и их можно интерпретировать многими способами»[30].
В учебниках по истории экономических учений положение Маркса крайне странно. Ему посвящают обширные и иногда довольно уважительные (а иногда и наоборот — крайне критичные) главы, и при этом всегда отмечается его чрезвычайно тесная связь с предшествующими и современными экономистами. Однако, эта густая сеть связей обращена исключительно в прошлое. Влияние Маркса на позднейших экономистов почти не прослеживается. Поэтому вполне возможен учебник истории экономических учений, в котором главы о Марксе нет вообще[31].
Это, не значит, что ведущие экономисты ХХ и ХХI веков не писали о Марксе — иногда критически, иногда уважительно. Но оценка личности и теории не означает активного использования концепций. Самым известным случаем обращения видного «мейнстримного» ученого к Марксу стали написанные в 1942 г. «Эссе о марксистской экономике» английского экономиста Джоан Робинсон, в которых отмечалось, что за пределами трудовой теории стоимости у Маркса имеется чрезвычайно много полезных идей о деловом цикле, зарплате и безработице, и что теория Маркса близка и дополнительна к теории Кейнса[32]. Однако демарш Робинсон больших концептуальных последствий не имел — во всяком случае последствий, ясно прослеживаемых. Сегодня в учебниках можно встретить лишь разрозненные замечания о том, что марксово отношение к процентам напоминает Кейнса[33], а представление Маркса о рыночной стоимости — Альфреда Маршалла[34].
Впрочем, отсутствие существенного влияния идей Маркса на развитие мейнстрима не мешает вот уже более, чем вековому существованию школы или секты экономистов-марксистов (в частности, О. Ананьев дает краткий обзор авторов, уже в XXI в. работающих над экономической проблематикой в рамках неомарксисткой парадигмы[35]). Вероятно, самым крупным представителем неомарксистской экономической мысли ХХ в. был итальянский экономист Пьеро Сраффа (1989-1983), друг Антонио Грамши, снабдивший последнего карандашом и бумагой для написания «Тюремных тетрадей». Сраффа пытался возродить в своих работах интерес к теории стоимости, каким он был в III томе «Капитала» и у Рикардо, подход, основанный на издержках, среди которых особый интерес представляют затраты на заработную плату. Сраффу иногда упоминают среди крупнейших экономистов прошлого столетия, но в целом, как отмечает Арьо Кламер, на экономических факультетах западных университетов марксисты считаются учеными «второго сорта», они никогда не могут занимать такие же позиции, как представители «мейнстрима». Марксистскую школу внутри академической науки Кламер характеризует как «крайне немногочисленную, но вечную»[36].
Сравнительно маргинальное положение марксистов на западных экономфаках связано еще и с тем, что марксизм не в полной мере воспринял математизацию экономической науки, и таким образом сегодня между экономическим «мейнстримом» и марксизмом имеется еще и нестыковка на уровне языка и научного аппарата[37]. В сущности, марксизм и неоклассическая экономика взаимно изолировались, примером чего могли служить американские экономисты Роберт и Дэвид Гордоны, родные братья, один из которых был сторонником неоклассических взглядов, а второй — марксистом, в результате чего они читали разную литературу, общались с разными людьми и между собой никогда не обсуждали экономические вопросы[38].
Тут, рассуждая о судьбах марксизма, стоит отметить, что он вообще занимает довольно характерную нишу — поскольку для любой науки в той или иной степени встает вопрос о существовании «архаичного» научного дискурса, использующего «гуманитарные», философские, «качественные» высказывания. Такой вопрос встает даже в физике, когда приходится обсуждать фундаментальные последствия теории относительности и квантовых парадоксов, а в социальных науках — таких как социология и политические исследования — он стоит тем более остро именно благодаря экспансии математизированных аналитических методов из экономической науки в другие дисциплины («экономического империализма»). Но если в социологии качественные суждения могут быть сосредоточены в рамках фундаментальной теории, то в экономике они обречены на статус публицистики, популяризации, либо маргинальных школ. Это, в частности, приводит к тому, что проект, называемый «марксистской политэкономией», сегодня иногда реализуется в рамках не экономических научных институций. В частности, иногда можно прочесть, что самым видным деятелем марксистской политэкономии является Эммануил Валлерстайн — социолог и по образованию, и по занимаемым академическим позициям.
Неомарксизм и «деэкономизация» Маркса
Перед лицом сильнейшей критики экономических идей Маркса в литературе, симпатизирующей марксизму, возникла любопытная традиция — объяснять, что и трудовая теория стоимости, и вообще теория Маркса, не являются экономическими, их нельзя понимать буквально — но исключительно метафорически и философски. Так, еще в начале ХХ в. М.И.
Почти повторяя последнюю мысль, в середине 1950-х видный американский марксист Пол Суизи заявил, что целью первого тома «Капитала» был не анализ стоимости и цен, а «экономико-социальный анализ»[42].
Тогда же французский философ Пьер Биго в своей книге «Марксизм и гуманизм» написал, что Маркс не был экономистом, не внес вклада в политическую экономию, когда он размышляет о собственно экономических проблемах, он темен и противоречив, но его учение о стоимости надо понимать экзистенциально[43].
А уже сравнительно недавно российский философ Вадим Межуев заявляет, что экономическая наука не может ни подтвердить, ни опровергнуть правоты Маркса, поскольку Маркс не был экономистом и не считал себя таковым[44].
В свое время, иронизируя над попытками «деэкономизировать» теорию стоимости, Гэрри Норт писал о Марксе: «Как социолог, у которого отсутствовал всякий интерес к теории цен, он исписал уж слишком много страниц, пытаясь связать классическую теорию стоимости с капиталистическим ценообразовательным механизмом» [45].
Однако, деэкономизация побеждала: ренессанс неомарксизма начиная с 1960-х годов практически не сопровождался сколько-нибудь значимым интересом видных марксистов к экономике — хотя они демонстративно интересовались «Капиталом». Как выразился Перри Андерсон, в этот период марксисты больше занимались «надстройкой» — причем именно теми разделами надстройки, которые наиболее удалены от базиса[46]. И среди французских левых, и во Франкфуртской школе марсксизм тоже стал инструментом критики культуры. По словам Бьюкенена, немецкие радикалы (Адорно, Хоркхаймер, Маркузе, Фромм) превратили марксизм из экономической доктрины в инструмент ниспровержения морали[47].Самый верный марксист среди известных французских философов второй половины ХХ века, Луи Альтюссер выражал уважение к «Капиталу», опирался на него — но почти не брал оттуда сколько-то важных концепций, кроме брендового понятия «прибавочной стоимости». По словам Раймона Арона, Альтюссер почти не интересуется содержанием «Капитала» и не идет в нем дальше «Введения», при этом в изложении Альтюссера «Капитал» перестает быть работой по политэкономии[48].
По меткому замечанию Арона, философов интересуют интеллектуальные конструкции «Капитала», отвергнутые экономистами[49]. Кстати, аналогичная история произошла с концепцией «кондратьевских волн» — если экономисты считают, что их достоверность не подтвердилась, то социальные философы и политические активисты часто продолжают считать их важной объяснительной теорией. Но в работах европейских, и, прежде всего, французских мыслителей мы видим, как термины и понятия, заимствованные из марксовой политэкономии, совершенно меняют свой смысл, лучшим примером чего может служить книга Жака Бодрийара «К критике политической экономии знака». Название книги явно отсылает к «Капиталу», в ней в качестве некой метафоры используется устаревшее название экономической науки, в ней есть такие главы как «Эскалация политической экономии» и «Об осуществлении желания и меновой стоимости» — и все же книга крайне далека от любой политэкономии, это прежде всего усиленная психоанализом критика культуры, хотя и подчиненная марксову импульсу находить за фасадом жизни скрытые и аморальные сущности, порожденные капиталистической системой.
Между экономикой и историей
Мы сталкиваемся с очень интересным парадоксом. Если, с одной стороны, главные произведения Маркса посвящены именно экономической теории, то, с другой стороны, в самой экономической теории влияние Маркса отслеживается слабо.
Однако, вообще во влиятельности Маркса, и в частности, его главного экономического труда сомневаться не приходится. Это влияние реализуется за пределами экономической науки, но в связи с экономикой. Маркс оказался автором самого влиятельного междисциплинарного прорыва — или междисциплинарного синтеза — заставившим социальные науки, такие, как философию, социологию и историю, уважать экономику и интересоваться экономическими фактами.
При этом с начала ХХ века в литературе повторяется одна и та же мысль: что самым ценным элементом экономического учения Маркса является его историчность.
Если важнейшие идеи Маркса, связанные с трудовой стоимостью, прибавочной стоимостью, эксплуатацией и т.д., все 100 лет ругают как ошибочные и ненужные науке, то одновременно все говорят, что величайшей заслугой Маркса является соединение политэкономии с историей, и в особенности, постановка вопроса о формировании и судьбе капитализма как исторического явления.
Так, уже в начале ХХ века американский экономист Эдвин Селигмен написал, что хотя экономическое учение Маркса не верно, это не дает оснований отвергать его философию истории[50].
В 1915 г. в популярном учебнике Риста и Жида говорилось: самое «солидное» в произведениях Маркса — «историческое изложение развития капиталистического строя»[51].
Йозеф Шумпетер торжественно провозглашает, что хотя Маркс — автор многих неверных концепций, но он предложил экономическую теорию будущего[52], и все ошибки Маркса компенсирует одна идея: «Идея теории, построенной не на некотором числе отдельных индивидуальных форм или на логике развития количественных экономических показателей в целом, но на действительной последовательности этих форм, на развитии экономического процесса как такового, движимого собственной энергией, в условиях исторического времени порождающего в каждый данный момент такое состояние, которое само определяет, что будет следовать за ним» [53]. Другие экономисты смешивали экономическую теорию и историю механически, а Маркс приготовил их «химическую смесь» [54].
Наконец, в XXI веке в статье ведущих российских либеральных экономистов Егора Гайдара и Владимира Мау подчеркивается, что наиболее ценным и актуальным в наследии Маркса являются философия истории и теория экономической истории[55], причем открытая Марксом зависимость общественных отношений от уровня развития производительных сил сегодня представляется несомненной[56].
К этому стоит добавить, что сегодня актуальны не столько конкретные взгляды Маркса, сколько его постановка вопросов. Так, по мнению американских социологов Майкла Бурового и Эрика Райта, хотя подтверждения научной ценности марксовых прогнозов о судьбе капитализма нет, но в рамках марксизма
Удивляться таким оценкам не приходится, поскольку Маркс пришел в экономику с немецким философским бэкграундом, а немецкая культура XIX века, несомненно, обладала приоритетом в деле осмысления истории — она уже знала и «Философию истории» от Шлегеля до Гегеля, и «Идею всеобщей истории» Канта, и теорию эволюции религии Шеллинга и т.д. В связи с этим стоит обратить внимание на еще один теоретический проект, который был одновременно и одним из «неучтенных» Лениным «источников марксизма», и одним из каналов посмертного влияния марксова учения. Речь идет о т.н. немецкой исторической школе — направлении немецкой политэкономии, специализирующемся, прежде всего, на экономической истории и изучении конкретных социально-экономических ситуаций. Маркс хорошо знал принадлежавших к ней авторов, активно полемизировал с такими видными представителями исторической школы как Вильгельм Рошер и Фридрих Лист, и хотя отношение Маркса к ним было крайне негативным, но, повторимся, полемика иногда является каналом подспудных влияний. Обращает на себя внимание, в частности, тот факт, что авторы исторической школы — Фридрих Лист, Бруно Гильдебранд — разрабатывали теорию стадий экономического развития, и тут их мысль по меньшей мере шла параллельно теории формаций Маркса.
С другой стороны, несомненным фактом является посмертное влияние Маркса на т.н. «юную» или «новейшую» немецкую историческую школу, лидерами которой были Макс Вебер и Вернер Зомбарт — авторы, вошедшие в историю, прежде всего, как великие социологи, но активно интересовавшиеся историей хозяйства. Зомбарт в молодости был марксистом и изучал «Капитал», Бём-Баверк называл его «горячим и остроумным апологетом» Маркса[58], впоследствии Зомбарт полемизировал с марксизмом, но сохранил интерес к его ключевым темам — в частности, к теме формирования и к исторической судьбе капитализма. Главный, фундаментальный, трехтомный труд Зомбарта называется «Современный капитализм» — в некотором смысле тут можно видеть соревнование с «Капиталом», и до сих пор можно прочесть разные версии — о том, благодаря ли Зомбарту или же благодаря Марксу стал популярен сам термин «капитализм». Параллельно марксовым формациям Зомбарт выдвинул понятие «хозяйственной эпохи».
Связь с Максом Вебером менее очевидна, однако позднейшие авторы обращали внимание на то, что Вебер анализировал взаимное влияние экономики и других сфер социальной жизни, изучая, в частности, экономические условия возникновения религии. По мнению Шумпетера, «вся система Макса Вебера отлично вписывается в систему Маркса» [59], историк экономических учений Бен Селигмен замечает более осторожно: «Хотя Вебер часто выступал против философии исторического материализма, но многие приемы его исследования свидетельствуют о влиянии марксистского метода»[60].
В определенном смысле историческая школа, из которой в ХХ веке выросли и история экономики, и экономическая география, была альтернативным «мейнстриму» взглядом на экономическую науку, и эта «развилка» была ознаменована знаменитой в свое время дискуссией между представителем исторической школы Густавом Шмоллером и основателем маржинализма Карлом Менгером о том, какие методы для экономики важнее — абстрактное теоретическое моделирование или же собирание исторических фактов. Любопытно, что Густав Шмоллер был, кроме прочего, еще и сторонником государственного социализма.
«Мейнстрим» экономической науки выбрал абстрактные модели, но любопытно, что ведь и «Капитал» Маркса состоит прежде всего из абстрактных теоретических обсуждений — однако, особенно ценной признана его историческая ориентация.
О Марксе вспоминают всякий раз, когда экономика сближается с историей или социологией. В частности, оценки требует влияние Маркса на формирование французской исторической школы «Анналов».
«Анналы» и Маркс прежде всего совпадают в своем интересе к экономической истории, во Франции основоположником этой дисциплины и предшественником «Анналов» был Анри Пиренн, которого обвиняли в марксистских симпатиях[61]. Один из основателей «Анналов», Марк Блок, признавался, что восхищается трудами Маркса, и занимался, в частности, такой характерно «марксистской» темой, как различие между феодализмом и рабством[62]. О другом лидере «Анналов», Фернане Броделе, историк Аггире Рохас пишет так: «По мере того, как Бродель все большее внимание уделял социально-экономическому подходу к истории, он все активнее изучал, анализировал и применял в своих работах работы Маркса»[63]. Впрочем, «Анналы» — школа уникальная, по мнению Аггире Рохаса, значение экономических фактов для социальных процессов — это как раз тот урок марксизма, который хуже всего выучен историографией ХХ века[64].
Также Маркс вспоминается при разговоре об институционализме — направлении в
В последней трети ХХ века о Марксе стали вспоминать в связи с трудами неоинституционалистов, в частности Дугласа Норта и Рондо Камерона. «Несмотря на то, что неоинституционалисты подчеркнуто дистанцируются от марксова наследия, их взгляды на экономическое развитие близки к марксистским», утверждают Гайдар и Мау[65]. Дуглас Норт, получивший Нобелевскую премию «за возрождение исследований в области экономической истории», говорил, что Маркс до недавнего времени был единственным экономистом, кто пытался связать технологические и институциональные изменения[66].
Маркс вспоминается всякий раз, когда ставится вопрос о взаимном влиянии экономики и других сфер общественной жизни, например, как в трудах английского социолога Майкла Манна, поставившего в основу своей теории разделение экономики, политики и культуры как трех фундаментальных, автономных сфер с собственными системами власти внутри себя. Тут нет доминирования базиса — но структурное влияние теории базиса и надстройки несомненно. Маркс
[1]Булгаков С.Н История экономических и социальных учений. М.: Астрель: 2007. С. 665
[2]Шумпетер И. Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. М.: Изд. Института Гайдара, 2011. С. 46
[3]Роббинс Л.История экономической мысли: лекции в Лондонской школе экономики. М.: Изд-во Института Гайдара, 2013. С. 320-121
[4]Шумпетер, И. Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. С. 49
[5]Туган-Барановский М.И. Очерки из новейшей истории политической экономии. СПб.: Издание журнала «Мир божий». Типография И.Н. Скороходова, 1903. С. 380
[6] См.: Зунтум У. ван. Невидимая рука: экономическая мысль вчера и сегодня. М.: Мысль, 2017. С. 52-53
[7] Нуреев Р.М., Петраков П.К. Учение о «справедливой цене» Фомы Аквинского: предпосылки возникновения, закономерности развития и особенности интерпретации // Journal of Institutional Studies (Журнал институциональных исследований). 2015. Т. 7. № 1. С. 6
[8] Самуэльсон П. Экономика. М., 1992. Т. 2. С. 397
[9] Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. М.: Экономика,1995. С. 367
[10] Норт Г. Марксова религия революции. Возрождение через хаос. Екатеринбург: Изд-во «Екатеринбург»,1994. С. 185
[11] Арон Р. Воображаемые марксизмы. М.: Книжный дом «Либроком», 2010 . С. 279
[12] Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело Лтд, 1994. С. 215
[13]Там же. С. 265
[14] Зунтум У. ван. Невидимая рука: экономическая мысль вчера и сегодня. С. 89
[15] Bortkiewicz L. von. On the Correction of Marx’s Fundamental Theoretical Construction in the Third Volume of “Capital” // Jahrbuch für Nationalokonomie und Statistik. 1907. Vol. 34. No 3. P. 370—385
[16] Kliman A. Reclaiming Marx’s Capital: A Refutation of the Myth of Inconsistency.Lanham: Lexington Books. 2007
[17] Леонтьев В.В. Экономические эссе: теории, исследования, факты и политика. М.: Политиздат, 1990. С. 100
[18] Ананьин О. Карл Маркс и его «Капитал» // Вопросы экономики, 2007, № 9. С. 80-81
[19] См.: Бём-Баверк О. Критика теории Маркса. Челябинск: Социум, 2002
[20] Норт Г. Марксова религия революции. С. 228
[21] Булгаков С.Н. История экономических и социальных учений. С. 678
[22] Струве П. Карл Маркс и судьба марксизма // Исследования по истории русской мысли: Ежегодник за 2000 год. М.: ОГИ, 2000. С. 332-333
[23] Цит. по: Вин Ф. Карл Маркс: «Капитал». М.: АСТ, 2009. С. 171
[24] Блауг М. Экономическая мысль в ретроспективе. С. 265
[25] Роббинс Л. История экономической мысли. С. 317
[26] Ананьин О. Карл Маркс и его «Капитал. С. 75
[27] Леонтьев В.В. Экономические эссе. С. 102
[28] Шумпетер, И. Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. С. 84
[29] Там же. С. 79
[30] Цит. по: Вин Ф. Карл Маркс: «Капитал». М.: АСТ, 2009. С. 172
[31] Например: Делепляс, Г. Лекции по истории экономической мысли. Новосибирск : НГУ, 2000
[32] Robinson J. An Essay on Marxian Economics. London: Macmillan, 1942
[33] Негиши Т. История экономической теории. М.: Аспект пресс. 1995 .С. 261
[34] Там же. С. 270
[35] Марксово наследие и современная экономическая наука (Круглый стол журнала «Вопросы экономики») //Вопросы экономики, 2005, №1. С. 90-91
[36] Кламер А. Странная наука экономика: приглашение к разговору. М.; СПб : Изд-во Института Гайдара; Издательство «Международные отношения», Факультет свободных искусств и наук СПбГУ, 2015. С. 31
[37] Там же. С. 140
[38] Там же. С. 33
[39] Туган-Барановский М.И. Очерки из новейшей истории политической экономии. С. 373
[40] Там же. С. 379
[41] Там же. С. 380
[42] Sweezy P.M. Professor Cole’s History of Socialist Thought //The American Economic Review, Vol. 47, No. 6 (Dec., 1957). P. 990
[43].Bigo P. Marxisme et humanisme — introduction a l’oeuvre economique de Marx. — Paris. P.U.F., 1953. p. 248
[44] Марксово наследие и современная экономическая наука (круглый стол журнала «Вопросы экономики») //Вопросы экономики, 2005, №1. С. 90-91
[45] Норт Г. Марксова религия революции. С. 239
[46] Андерсон П. Размышления о западном марксизме; На путях исторического материализма. М.: Интер-Версо, 1991. С. 87-88
[47] Бьюкенен П. Смерть Запада. М.: АСТ, 2007. С. 130-134
[48] Арон Р. Воображаемые марксизмы. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. С. 271
[49]Там же.С. 308-309
[50] Seligman E. R. A, The Economic Interpretation of History. N.Y.: Published by Columbia University. 1961. P.24
[51] Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. С. 368
[52] Шумпетер, И. Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. С. 90
[53] Там же. С. 90
[54] Там же. С. 90-91
[55] Гайдар Е., Мау В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией» // Вопросы экономики. 2004. No 5 .С. 6
[56] Гайдар Е., Мау В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией» // Вопросы экономики. Окончание. 2004. No 6 .С. 28-31
[57] Буровой М., Райт Э.О. Социологический марксизм // Социс, 2010, № 9. С. 24-25
[58] Бём-Баверк О. Критика теории Маркса. С. 116
[59] Шумпетер, И. Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. С. 28
[60] Селигмен Б. Основные течения современной экономической мысли. М.: Прогресс, 1968. С. 40
[61] Аггире Рохас К.А. «Анналы» и марксизм // Французский ежегодник 2009: Левые во Франции. М.: URSS, 2009. C. 371
[62] Там же. C. 373
[63] Там же C. 381
[64] Аггире Рохас К.А Историография в ХХ веке: История и историки между 1848 и 2025 годами. М.: Кругъ, 2008.С. 77
[65]Гайдар Е., Мау В. Марксизм: между научной теорией и «светской религией» // Вопросы экономики. Окончание. 2004. No6 .С. 34
[66] НортД.К. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики.—М.: Фонд экономической книги «Начала»,1997.С. 168
Источник публикации: http://istorex.ru/page/frumkin_kg_karl_marks_v_istorii_ekonomicheskoy_misli
