50 строф об украденной любви
В последние дни уходящего года в Издательстве книжного магазина «Циолковский» вышла новая, может быть, немного неожиданная книга. А именно — небольшое собрание разных переводов любовной поэмы средневекового индийского поэта Бильханы «50 строф об украденной любви», вместе с оригинальным текстом на санскрите и самым известным переводом на английский. Поэма удивительной красоты.
Ниже публикуется сопровождающая издание статья, посвященная историческому и литературному значению произведения. Максим Русаков к.ф.н., доцент, научный сотрудник учебно-научного центра сравнительного изучения культур Востока и Запада, заведующий кафедрой Истории и филологии Южной и Центральной Азии Института восточных культур и античности РГГУ.
Короткий стихотворный текст, известный под названием «Чаурапанчашика» («Caurapañcāśikā» — «Пятьдесят [строф] вора»), — вероятно, одно из самых загадочных произведений санскритской литературы. Любое утверждение, касающееся этого необычного образца средневековой индийской поэзии, оказывается спорным.
«Чаурапанчашика» существует в двух редакциях — одна представлена в рукописях, распространённых в Гуджарате и Карнатаке, вторая сохранилась на территории Махараштры. Проблема состоит в том, что в этих двух версиях текста совпадают лишь пять строф из пятидесяти (ещё две обнаруживают некоторое сходство). В ходе развития любой рукописной традиции, конечно, накапливаются изменения, появляются всевозможные разночтения, интерполяции и т. д. Но как может одна поэма фактически превратиться в два разных произведения? При этом существование единого названия, общих строф и одного имени автора не оставляют сомнений в том, что обе редакции восходят к некоему общему прототипу.
Ещё одна проблема связана с авторством «Чаурапанчашики». Во всех рукописях текст приписывается Бильхане, известному санскритскому поэту и драматургу второй половины XI в., иногда встречается даже называние «Бильханапанчашика» («Пятьдесят [строф] Бильханы»). Однако и здесь возникают сомнения. Дело в том, что одну строфу «Чаурапанчашики» (из числа тех немногих, что представлены в обеих редакциях;) цитирует Бходжа, знаменитый поэт, прозаик и теоретик литературы. Бходжа не указывает источник своей цитаты (что обычно для средневековых научных текстов), т. е. он не упоминает ни имени Бильханы, ни названия «Чаурапанчашика». Однако Бходжа жил несколько раньше Бильханы и, стало быть, стихов этого автора знать не мог. Кто был автором этой строфы? Была ли она частью некого произведения и, если — да, то кто его создал, почему имя этого поэта не сохранилось, и как текст был приписан Бильхане? Все эти вопросы пока остаются без ответа [Warder 1992, p. 620–625; Bronner 2015, p. 494].
К какому жанру санскритской поэзии относится «Чаурапанчашика»? Присутствие в названии произведения числительного — обычный признак сборника стихов одного автора (например, «Шрингарашатака» — «Сто [стихов] о любви» Бхартрихари, «Сурьяшатака» — «Сто [стихов] о Солнце» Маюры и т. д.). Поэтому и «Чаурапанчашику» нередко рассматривают как собрание отдельных стихотворений (американский индолог Барбара Столер Миллер неслучайно назвала свой английский перевод: «Bilhana’s Poems. Fantasies of a Love-Thief» [Miller 1990]). Такой взгляд полностью соответствует традиционному индийскому восприятию памятника. С другой стороны, всякий современный читатель строф «вора» увидит в них скорее монолог одного героя, мотивированный единой лирической ситуацией и посвящённый одной героине. Иными словами, «Чаурапанчашика» прочитывается как цельное произведение. Именно в этом состоит замечательное новаторство загадочного поэта XI века.
Лирическая поэзия не получила заметного развития в санскритской литературе. Основные усилия древнеиндийских авторов были направлены на создание эпических поэм и драматических произведений. Поэзия малых форм была представлена прежде всего дидактикой и
Элементы этой традиции мы без труда обнаруживаем в «Чаурапанчашике» — она содержит немало описательных строф, воспевающих героиню, а также воспоминания об эпизодах, связанных с любовной историей персонажей.
Всё это вполне обычно для классической индийской литературы. Более того, произведение развертывается как череда конвенциональных образов и поэтических формул, ставших к XI в. совершенно избитыми. Такие сравнения, как «лицо, подобное лотосу» (строфы 1;4), «груди, подобные кувшинам» (23;46), «глаза, подобные глазам лани» (19;23;28) имеют в санскритской литературе тысячелетнюю историю. Поэтические клише не просто используются, они повторяются многократно. Так, уподобление лица луне, без которого не обходится ни одно древнеиндийское описание красавицы, встречается в «Чаурапанчашике» шесть раз (2;7;10;26;32;41). Можно было бы составить список формульных выражений, которыми автор заполняет текст, таких, как распространенные в санскритской поэзии эпитеты героини āyatakṣī «длинноглазая» (3;5;6;9) или sudatī «с прекрасными (т. е. сияющими) зубами» (19;30). Прибегает Бильхана и к старым мотивам.
В строфе 30 читаем:
«И сегодня я вспоминаю ту, что [даже] при короткой разлуке подобна яду, а при свидании — обильному дождю амриты (напиток бессмертия)…».
Одно из стихотворений древней антологии «Саттасаи» начинается так:
«В разлуке пагубна, словно яд, при свидании полностью состоит из амриты…» [Саттасаи, 3.35].
Среди любовных стихов Бхартрихари (IV в.) есть такое:
«Нет никакой амриты и яда, кроме прекрасной женщины: она влюбленная — лиана амриты, равнодушная — ядовитый вьюнок» [Bhartṛhari, p. 36].
Казалось бы, в тексте, столь изобилующем поэтическими банальностями, нет ничего интересного, и «Чаурапанчашика» должна была попросту затеряться среди великого множества гораздо более изощренных памятников средневековой индийской словесности. Вместо этого пятьдесят строф сначала прославили имя Бильханы в Индии, а затем и за её пределами. Читатель — неважно знаком ли он с особенностями индийской культуры — переходя от строфы к строфе, чувствует нарастающую эмоциональную напряжённость поэтической речи. Строфы «Чаурапанчашики» образуют единство более высокого порядка, формируя нечто до этого неизвестное санскритской литературе — лирическую поэму. Использование абсолютно традиционных средств оборачивается неожиданным новаторством, по сути — созданием нового литературного жанра.
Чтобы получить некоторое представление о культурном контексте, в котором возникли «пятьдесят строф», имеет смысл сказать несколько слов о творчестве их предполагаемого автора — Бильханы. Возможно, мы никогда не узнаем, каким было его участие в создании «Чаурапанчашики». Тем не менее, его подлинные, гораздо более привычные для специалиста произведения создают тот фон, на котором ярче заметны особенности «вора», лирического героя маленькой поэмы.
Бильхане несомненно принадлежит одна махакавья (придворный эпос) — большая поэма в восемнадцати главах. Она называется «Викраманкадевачарита» («Vikramāṅkadevacarita» — «Жизнь царя Викраманки») и повествует о начальных годах правления современника Бильханы — царя династии Западных Чалукьев (столица — Кальяни на территории Карнатаки) — Викраманки, больше известного как Викрамадитья VI. Этот правитель, остававшийся у власти 50 лет (1076–1126), привёл государство к наивысшему расцвету, выиграл ряд сложных военных кампаний, подчинил многих своих соседей и значительно расширил территорию своего царства [Алаев 2011, с. 368–369].
Однако первый период его биографии нельзя назвать безоблачным. Викраманка был средним из трех братьев, и право наследования престола принадлежало не ему. Чтобы взойти на трон, юному царевичу пришлось свергнуть и заключить в тюрьму старшего брата, а затем изгнать из царства младшего. Демонстрируя блестящее поэтическое мастерство и искусство рассказчика, Бильхана в своём повествовании о юности Викраманки создает образ идеального правителя и человека, любящего братьев, заботящегося о благе подданных, постоянно стремящегося приумножить славу своего рода. Его отец Ахавамалла перед смертью хотел возвести на трон именно Викраманку. Но юный царевич, постоянно уравниваемый в поэме с легендарным Рамой, отказался от помазания, не желая нарушать порядок наследования. Лишь глупость и порочность двух его братьев, их многократный отказ прислушаться к увещеваниям, вынуждают добродетельного Викраманку к оборонительным действиям, завершившимся обретением единоличной власти. Помимо батальных сцен, Бильхана демонстрирует своё мастерство и в любовной поэзии. Женитьба Викраманки на царевне Чандралекхе изображена в поэме со многими романтическими подробностями.
Нет сомнений, что произведение Бильханы было не просто образцом изящной словесности. Успешный правитель нуждался в выигрышной биографии, все возможные обвинения со стороны современников и потомков в узурпации власти должны были быть устранены раз и навсегда. Индийцы хорошо знали силу поэзии — в санскритской литературе нередко повторяется мысль о том, что построенные царями храмы когда-нибудь обветшают, накопленные богатства будут потрачены, и лишь стихи великих поэтов навечно сохранят славу былых правителей. Вряд ли реальное воцарение Викрамадитьи VI представляло собой сплошное торжество добродетели. Борьба за власть в Индии, как и везде, редко велась чистыми руками. Наверное, проигравшие сторонники Сомешвары II (так звали старшего брата Викраманки) могли рассказать о драматических событиях в царстве Чалукьев много подробностей, о которых предпочел умолчать Бильхана. Но нам крайне мало известно о политических распрях того времени. В отсутствии исторических хроник история быстро забывалась, она просто не могла оформиться в качестве специфического повествования. Память о придворных интригах исчезла, когда ушли из жизни их свидетели и участники. А блестящая поэма Бильханы осталась и стала почти единственным источником наших сведений о давно канувшей в Лету царской династии. Эта династия и её самый яркий представитель, Викрамадитья VI, навсегда сохранят в наших глазах ореол эпического величия. Талантливый автор хорошо справился со своей задачей.
Однако «Викраманкадевачарита» представляет интерес ещё в одном отношении. Поэма имеет небольшую сюжетную рамку. В первой и восемнадцатой главах своего произведения Бильхана рассказывает о себе. Мы узнаем, что наш поэт родился в брахманской семье в Кашмире. Там же он получил весьма разностороннее традиционное образование, после чего покинул родные края. Он был движим желанием встретиться с прославленными учеными, чтобы в ходе дискуссий доказать своё превосходство над ними — мечта, вдохновлявшая многих амбициозных молодых пандитов (ученых брахманов) в древней и средневековой Индии. География путешествий Бильханы была весьма обширной — он посетил Матхуру, Каньякубджу (Канаудж), Праягу (Аллахабад), Варанаси, Сомнатх, много других священных мест и важных центров культуры. Разные правители оказывали ему покровительство — одним из них был и воспетый в поэме Викраманка. В конце своей поэмы Бильхана сообщает о намерении вернуться в Кашмир, но неизвестно, осуществил ли он эти планы.
Ещё одно произведение, бесспорно принадлежащее Бильхане — это пьеса «Карнасундари» («Karṇasundarī» — имя героини). Произведение создано в излюбленном жанре придворного театра — натика (nāṭikā, гаремная комедия). Всё действие пьесы (как и действие любой натики) развивается на территории антахпура (внутренняя часть царского дворца, закрытая для посторонних, где находился гарем и проживала многочисленная женская прислуга).
Царь Карна (реальный правитель Гуджарата, также современник Бильханы, ум. 1073) занят поисками удивительной красавицы, которую он увидел во сне. Девушка оказывается небожительницей, совершившей проступок и «сосланной» на землю. Ревнивая царица препятствует соединению влюбленных. С помощью хитроумных интриг, переодеваний и обманов герою удается добиться руки своей избранницы, после чего героиня становится (ещё одной) супругой царя. Подобная сюжетная схема повторяет фабулу натик, созданных предшественниками Бильханы. В прологе сообщается, что пьеса была поставлена во время праздника при джайнском храме в Анахиллапатане (Гуджарат). Представление было профинансировано одним из царских министров [Granoff 2014, p. 526–549].
Какой образ Бильханы возникает в результате знакомства с этими памятниками? Это хорошо знакомый медиевистам образ придворного поэта. Виртуозно владеющий литературной техникой, прекрасно и всесторонне образованный, великолепно знающий труды своих предшественников и умеющий использовать их достижения, способный развлекать и прославлять царственных меценатов — такой поэт необходимая часть всякого придворного общества. Правда, в отличие от многих товарищей по цеху, Бильхана не проводит всю жизнь в одном царстве, пользуясь щедротами одного властителя, — он много путешествует, меняет покровителей, возможно, в поисках места, где его талант и ученость получат более высокую оценку. Но в этом нет ничего уникального, и наша оценка остается неизменной: перед нами крупный придворный поэт.
Если бы с именем Бильханы были связаны только махакавья «Викраманкадевачарита» и натика «Карнасундари», он бы всё равно остался в истории санскритской литературы, занимая достойное место среди поэтов и драматургов своего времени. Но вряд ли его произведения пользовались бы известностью вне узкого круга специалистов, изучающих средневековую индийскую словесность. Его тексты читались бы на санскрите, но они едва ли выдержали бы череду переизданий в переводе на европейские языки. Настоящая мировая слава пришла к Бильхане благодаря тем пятидесяти строфам, с которыми знакомится читатель этой книги.
И здесь мы вновь должны обратиться к повествованию, к сюжету, который создает несколько иной образ придворного поэта Бильханы. Дело в том, что обе версии поэмы — сохранившаяся в Гуджарате и Карнатаке, а также известная в Махараштре — имеют своего рода предисловия. Это написанные в стихах сообщения об обстоятельствах создания поэмы. Имена героев, место действия и даже стилистика этих вступительных частей различны, но главные обстоятельства рассказов совпадают. Бильхане было поручено обучать дочь царя санскриту, учитель и ученица полюбили друг друга, их отношения развивались, пока вся история не стала известна отцу девушки. Разгневанный монарх отправил провинившегося педагога в тюрьму, где тот, ожидая предстоящей казни, и создал «Пятьдесят [строф] вора». Прекрасные стихи тронули сердце отца, поэт получил прощение и женился на принцессе. Согласно одной из версий, эти события имели место в Анахиллапатане, там, где Бильхана создал свою пьесу, и царевну звали Шашикала, другая версия помещает действие в неизвестный современной индологии город Лакшмимандира, а царскую дочь наделяет именем Яминипурнатилака [Warder 1992, p. 621–622].
Несомненно, здесь мы имеем дело с одной из многочисленных средневековых легенд. Конечно, Бильхана, рассказывая в «Викраманкадевачарите» о своих странствиях, ни словом не упоминает о тюремном заключении и счастливом вхождении в царскую семью. Однако легко заметить, что стихотворное предисловие присоединено к «Чаурапачашике» совсем не случайно. Можно сказать, что сюжет о внебрачной любви «вычитан» из самой лирической поэмы. Герой именует свою возлюбленную «дочерью царя» (rājaputrī, строфы 11 и 45), в одной из строф описана сцена ареста — схватившие героя царские слуги уподоблены вестниками бога смерти Ямы (31), и наконец, очевидно, что герой прощается не только с любимой, но и с жизнью, причем его ждёт насильственная кончина (27;49). Именно эти детали и способствуют, как уже говорилось, превращению собрания отдельных стихотворений в лирическую поэму. Лирическая ситуация, созданная в произведении, превратилась в эпизод биографии предполагаемого автора.
Героем подобной легенды, конечно, мог стать только человек пользующийся известностью, вхожий в высшие круги общества и в тоже время не являющийся обычным царедворцем, имеющим круг определённых обязанностей. Бильхана — странствующий придворный поэт, побывавший при многих дворах своего времени, прославленный ученостью и умеющий изображать любовь на страницах своих книг, представляется идеальным кандидатом. Возможно, такой человек, общение с которым высоко ценилось среди элиты, действительно, мог иметь доступ — разумеется, под строгим контролем — к некоторым обитательницам царского антахпура. Можно сказать, что Бильхана соединён с «Чаурапачашикой» прежде всего как герой легенды, а уж затем — в качестве автора.
Каковы же возможные истоки загадочной поэмы?
Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся к названию памятника. Почему строфы представлены как монолог некоего «вора»? Дело в том, что санскритское слово cora «вор, разбойник» приобрело также значение «тайный любовник». Истоки такого расширения семантики можно обнаружить в «Саттасаи» («Sattasaī» — «Семь сотен [строф]»), древнем собрании стихов на среднеиндийском диалекте — махараштри. Короткие (в одну строфу) стихотворения, составляющие этот сборник, создавались, вероятно, придворными поэтами Декана. Но сама традиция поэзии на махараштри существенно отличается от санскритской литературы, истоки этой традиции восходят к фольклору, возможно к женским фольклорным песням. Место действие стихов из «Саттасаи» — деревня, персонажи — деревенские жители. Слово cora неоднократно используется в этом собрании и имеет там два основных значения. Во-первых, cora — это «вор, разбойник», но «воры» в поэзии «Саттасаи» похищают не деньги и драгоценности, объект их воровства — деревенские женщины.
Вот пример:
Воры (corā) с желанием и страхом снова и снова бросают взгляды на высокую грудь жены героя, словно на горшок с кладом, охраняемый змеёй [Саттасаи, 6.76].
Из этого значения, очевидно, возникает и другое — «тайный любовник». Воровская любовь» становится обозначением внебрачных отношений:
С задутым светильником, со сдерживаемыми вздохами, с разговорами украдкой, с губами, защищёнными сотней клятв — дарует счастье воровская любовь [Саттасаи, 4.33].
«Чаурапанчашика» построена как
Я вспоминаю её лицо, опутанное локонами, трепещущими на дрожащей голове, когда губы схвачены [в поцелуе], подобное лотосу, усыпанному пчёлами, взволнованными ароматом [Саттасаи, 1.78].
Или:
Я вспоминаю, как возлюбленная с раскрасневшимися щеками, с дрожащими губами, прерывисто выговаривая слова, в гневе убегала, повторяя: «Не трогай!» [«Саттасаи», 2.92]
Именно такие стихи позволяют строить догадки об истоках «строф вора». Как и поэзия малых форм, собранная в «Саттасаи», «Чаурапанчашика» могла опираться на неизвестную нам фольклорную традицию, развивавшуюся не на санскрите, а на живых языках, использовавшихся в средневековой Индии. Ведь всё, что мы знаем об этой поэме: наличие совершенно разных вариантов текста, язык, изобилующий повторами и клише, легенда о любви к царевне, приведшая героя сначала в темницу, а затем к счастливому браку, сомнительное авторство, приписанное знаменитому поэту — всё это чрезвычайно напоминает фольклор.
К XI веку санскрит уже давно превратился в язык книжной учености, подобный латыни в средневековой Европе. Чтение, а тем более создание произведений на нём, было уделом культурной элиты. В то же время уже начали появляться первые образцы словесности на новоиндийских языках, которым предстояло в будущем стать языками нового литературного канона. При этом песенный фольклор будет играть огромную роль в формировании жанров позднего индийского средневековья. Возможно, «Чаурапанчашика» одна из первых попыток освоения этого нового для высокой культуры материала. Неожиданное сочетание «баллады» о любовнике царевны с риторикой придворной санскритской поэзии породило редкий сплав лиризма «личных» трагических переживаний и конвенциональных, имеющих многовековую историю образов и фигур ученой поэзии.
Этот опыт оказался необыкновенно удачным. О популярности «Чаурапанчашики» в Индии говорят её средневековые переложения на другие языки (телугу, тамильский, маратхи) [Bronner 2014, p. 494], включение отдельных строф из неё в поэтические антологии [Warder 1992, p. 625], большое количество сохранившихся рукописей с достаточно широким ареалом распространения, а также попытки продолжить текст, приписываемый Бильхане. Существует, например, небольшая (42 строфы) поэма, представляющая собой монолог царевны и, соответственно, излагающая её воспоминания о «воровской» любви.
В XX веке «строфы вора» вышли за пределы Индии, череда многократно переиздававшихся английских переводов свидетельствует об устойчивом интересе к ней в европейской культуре. Пожалуй, сегодня мы вправе говорить о том, что представляем русскому читателю «Чаурапанчашику», лирическую поэму, ставшую частью мировой литературы.
Литература
Алаев 2011 — Л. Б. Алаев. Южная Индия. Общинно-политический строй VI — XIII веков. М.
Кама-сутра. Ватсьяяна Малланга. Кама-сутра. Перевод с санскрита А.Я. Сыркина. М. 1993.
Махабхарата. Адипарва. — Махабхарата. Адипарва. Книга первая. Перевод с санскрита и комментарий В.И. Кальянова. М., 1992.
Саттасаи — Хала Сатавахана. Саттасаи. Антология пракритской лирики. Перевод, предисловие, комментарий и словарь М.А. Русанова. Orientalia et Classica. Выпуск X. М., 2006.
Bhartṛhari — The Epigrams Attributed to Bhartṛhari. Critically edited by D.D. Kosambi. Delhi 2000 (First ed. 1948).
Bronner 2014 — Yigal Bronner. The Poetics of Ambivalence: Imagining and Unimagining the Political in Bilhaṇa’s Vikramāṅkadevacarita. // Innovations and Turning Points. Toward a History of Kāvya Literature. New Delhi. P. 493–524.
Granoff 2014 — Phyllis Granoff. Putting the Polish on the Poet’s Efforts. Reading the Karṇasundarī as a Reflection on Poetic Creativity. // Innovations and Turning Points. Toward a History of Kāvya Literature. New Delhi. P. 525–549.
Menon 2000 — Subhadra Menon. Trees of India. Delhi.
Miller 1990 — Barbara Stoler Miller. Bhartrihari and Bilhana. The Hermit and the Love-Thief. Calcutta 1990 (First ed. Oxford 1967).
Warder 1992 — A.K. Warder. Indian Kāvya Literature. Volume six. The Art of Storytelling. Delhi.
