Create post
Music and Sound

Маленькая музыка в безграничном пространстве

полина
Aleksandra Verkhoshanskaya
panddr

Егор Клочихин — музыкант из Бердска, пригорода Новосибирска. У себя дома, в комнатке он записывает музыку, сотканную из кассетных петель, звуков природы и игрушечных музыкальных инструментов (Foresteppe).

В феврале этого года Егор с соратницей по DIY-сцене, музыкантом и иллюстратором Белой UncleCat запустили домашний лейбл Шалаш. Используя старые кассеты и катушки, ребята выпустили тиражами 15-20 копий музыку, очень близкую тому, что они играют сами. В конце декабря выходит 10-й, финальный релиз лейбла, который представляет собой большой двухкассетный сборник треков друзей Шалаша.

В преддверии выхода этой компиляции Константин Самоловов, петербургский музыкант, один из основателей кассетного лейбла SPINA!records поговорил с Егором о географии, пространстве и среде.


КС: Егор, история с Шалашом, получилась крайне быстротечной, при этом очень выверенной по времени, то есть неслучайной. Она насыщенная всеми этими прекрасными атрибутами DIY-лейбла, но не перенасыщенная, то есть точная и по наполнению в том числе.

Насколько для тебя лейбл имеет самодостаточную ценность, или все же музыка гораздо важнее? Изменилось ли что-то в твоем отношении к музыке и творчеству вообще за год существования лейбла? Почему все–таки это всего лишь год, и что будет дальше? Такие вот три вопроса в одном!

ЕК: попробую рассказать всю историю с самого начала, ну или может не с самого… Мысли о лейбле, как мне кажется, появляются у любого (ну или почти у любого) музыканта, который так или иначе является активным участником некой музыкальной среды, у которого есть желание эту среду развивать. У меня мысли о лейбле возникали года с 2010, но я долгое время себя останавливал, понимая, что это очень большая организационная нагрузка, пока в конце 2015 года не сошлись несколько обстоятельств, подтолкнувших меня к действию.

Во-первых, у меня скопилось очень много музыкального хлама в виде кассет, которые я никогда бы не использовал по своему назначению.

Во-вторых, в августе мне написал мой друг Кирилл Мажай с просьбой сделать что-то со звуком для записанного им материала. И я подумал, ну ок, сделаю, конечно, но что это будет — очередной релиз для страницы имени самого себя в бэндкэмпе?

А финальной точкой стало то, что мы с Белой записали 23-минутный материал, который пробовали предлагать на разные лейблы, но там странный формат, и мы в общем-то особо непонятно кто такие… Одним словом, в декабре 2015 года я сказал Беле: все, надо уже делать! Наложились вот эти три конкретные обстоятельства. И на эти обстоятельства пришло слово “шалаш”, в первую очередь просто красивое, оно не несло изначально какой-то идеологический смысл. Я понял, что Шалаш — это не на века, наверное, ближе к маю, когда готовили наш совместный релиз с Вовой Лучанским.

Сначала я думал, что это будет все–таки не на один год, а потом пересчитал свои кассеты и понял, что больше, чем на десять релизов меня просто не хватит. Кто-то говорил мне, что можно ведь купить новые кассеты и продолжить, но это был бы уже не Шалаш, конечно. В итоге изначально просто красивое слово обрело идеологический смысл. Что Шалаш — это попытка обозначить во времени какое-то место, но не строить памятник до небес. Возможно, это громкие слова какие-то, но на самом деле я очень рад, что в некотором смысле все это заканчивается. Я узнал про тягости записи и рассылки. Правда, промоушеном я не занимался, но по-хорошему и это надо делать… В общем, я понял, что то ли я сильно ленивый, то ли я любитель не придавать какого-то пафосного значения тому, что я делаю, не знаю…

КС: то есть получается, что ты все–таки до конца представил себе, как функционирует лейбл, только начав делать все это?

ЕК: я интуитивно представлял себе, скажем так. Я не знаю, на чем я основывался, кто-то, наверное, делился как-то…

Я знаю по себе, что я совсем не предприниматель, вот, наверное, с чего стоило бы начинать. Я рад, что этот опыт с Шалашом случился, и знаю теперь, что в случае чего могу сделать что-то подобное опять. Мне нравится подход, что я что-то обозначил, что-то сделал и пошел дальше. Не предал, не забыл это, а оставил как некий пройденный этап.

КС: Насколько Бердск — это часть Новосибирска? И существует ли какая-то музыкальная среда в Бердске?

ЕК: про Бердск и Новосибирск… Ну, если изначально ставить задачу найти различия, безусловно, они найдутся. Хотя если незамутненным взглядом посмотреть на Бердск, то по-хорошему это отдаленный район Новосибирска. Мытищи, Балашиха, если проводить аналогию с Москвой. Петергоф!… В этом смысле это не Волжский и Волгоград, скажем.

В Бердске, конечно, встречаются такие забавные картинки повседневности. Ну вот одна из них — это бердский рок-клуб, который существует с 90-х. Это параллельная реальность, которая не меняется с тех времен. Мне эта рокерская тусовка иногда напоминает исторических реконструкторов — есть такие, которые на мечах бьются, а эти рок играют. Или например, есть в пятистах метрах от моего дома ДК “Родина”, который совсем недавно отремонтировали. Последние привозы туда были следующие — певица Максим, бывший солист «Бутырки», новосибирский симфонический оркестр с программой «популярная классика». То есть в Бердске есть с одной стороны (псевдо)аутентичные реконструкторы-рокеры, с другой — привозная “популярная классика” в ДК “Родина”.

Но есть и третья сторона! Такие ребята как Никита Бондарев или Виталя Смирнов, который в молодости поиграл во всяких панк-группах, а сейчас делает очень качественную клубную электронику. И хочется верить, что таких ребят в городе на сто тысяч человек еще больше.

КС: отчасти я уже спросил об этом, но все–таки. С появлением Шалаша что-то изменилось в твоем даже не столько творчестве, сколько в ощущении пространства, и творческого в том числе? Ну например, у тебя появились новые контакты. То есть ты вышел за границы ареала своего существования, Бердска, Новосибирска, и находишься уже в другом поле.

ЕК: конечно, когда у тебя покупает кассету чувак, не знаю, из Австралии или Аргентины, возникает некое особенное ощущение. Но с появлением Шалаша оно, скорее, усилилось, чем возникло для меня вновь. Когда я выпустил “Диафильмы” в 2015 (альбом Foresteppe, вышедший на сибирском лейбле Klammklang), был какой-то резонанс, статьи в зарубежных блогах, еще где-то. Так что я уже испытывал подобное ощущение.

Недавно в Красноярске прошел фестиваль Frontier. То, как организаторы позиционируют данный фестиваль, на мой взгляд, это попытка преодолеть комплекс провинциальности, «сибирскости». Как ребята поясняли, главная их цель — показать, что никаких границ вообще-то нет. Как делают музыку где-нибудь в Дании или Мексике, так же делают ее и здесь в Сибири, и хватит уже быть такими зашоренными. Но мне кажется, что сама постановка вопроса о границах означает, что эти границы существуют.

С Шалашом несколько другая картина. У меня это национальное измерение, я бы не сказал, что совсем исчезло, но… Если у меня выходит трек на компиляции чикагского лейбла, я пишу об этом. Не потому, что вот где-то там у нормальных людей в Америке слушают мою музыку. Это как точка на карте, мы просто расставляем наши маленькие шалашики на карте.

На финальной компиляции будет по-моему 23 артиста из России. В общей сложности планируется 30 треков, то есть всего семеро иностранцев, но география тем не менее обширная — Германия, США, Аргентина, Япония и т.д. Я иногда, конечно, иронизирую, что Шалаш — это интернациональный лейбл. Но таких лейблов в разных жанрах — тьма, про какие-нибудь дарк-эмбиент или блэк я даже говорить не буду, эта сцена очень мощно развита. Сейчас все настолько атомизировано, что любой лейбл можно назвать интернациональным и не соврать. Вот есть Федор в России, а есть Федерико в Аргентине, и не то что они равны, идентичны и т.д., но мне кажется, нужно мыслить не категориями стран, а категориями людей. Меня всегда напрягало, что когда привозы какие-то случаются зарубежные, на афише в скобках напротив артиста подписывают страну, откуда он приехал…

КС: да, мы всегда подписываем страны на афишах!

ЕК: ну вот если в совсем радикальном ключе рассуждать, я против этого. Есть люди, а страны как таковые, ну они что-то значат, конечно, но по сути не важны. Вот это ощущение мне подарил опыт Шалаша, что это про людей, а не про страны.

КС:…если снова вернуться к среде, меня еще немного другой аспект интересует. Я приведу пример из собственных ощущений. Рассказываю я студентам в университете о примерах организации дворового пространства где-нибудь в Европе, скажем. Дома я сижу за компьютером, анализирую эти примеры, потом встаю и подхожу к окну — а “там лужа во дворе, как площадь двух Америк”, и в ней машины стоят. И эта ситуация меня каждый раз расстраивает, хотя я понимаю, что это бессмысленно…

Вот у тебя есть такие тонкие моменты взаимодействия со средой, которые тебя, не знаю, заставляют больше дома находиться, больше проводить времени в интернете, общаясь с коллегами в Аргентине, и ты на улицу лишний раз носу не покажешь? Или тебе все равно — выходишь на улицы Бердска и вообще об этом не думаешь?

ЕК: я бы хотел, наверное, про это не думать совсем, но не получается. Иногда даже выходить никуда не надо, окошко открыл и…

У меня был пример этой осенью, когда я готовился к очередному концерту. Днем с открытой форточкой я не в наушниках, а с открытым звуком что-то репетировал, и в какой-то момент стало громко, ну или громковато, тут у каждого свои параметры. Когда я закончил и стал все выключать, слышу обрывок фразы женским голосом откуда-то из–за окна, в котором матом мне дают понять, что давно бы уже пора…

Вроде бы мелочь бытовая, как лужа у подъезда, да? Но я потом всю неделю ходил и думал, что вот я себе такую комнатку в Бердске обустроил, обставил разными катушечниками и прочим, но шаг-два из этой комнаты, не выходя даже из здания — и все, среда достаточно недружелюбна и местами даже враждебна. И ты особо-то ей не нужен вот такой какой ты есть.

Но меня спасает, наверное, то, что я склонен видеть во всем все–таки больше хорошего. Надеваю наушники и иду гулять один по городу, иду и наслаждаюсь такими полу-сельскими, полу-городскими пейзажами, которые есть у нас в Бердске.

Я школьникам всегда объясняю относительно разных исторических событий, что стакан всегда наполовину полон, наполовину пуст. Конечно, легче всего видеть плохое и жаловаться на это, но способность видеть хорошее во многом зависит от человека. Я не то чтобы хочу иллюзию построить относительно Бердска, спальник он и есть спальник, но это не значит, что люди, которые там живут… что на них можно поставить крест. Можно жить в суперхайповом Нью-Йорке и вести совершенно обывательскую жизнь… Это банальная мысль в общем-то.

КС: то есть то, чем ты занимаешься, это все–таки выход определенный.

ЕК: да, да.

КС: а ты хоть раз выступал в Бердске?

ЕК: если считать комнатные концерты, то да!

КС: а в Новосибирске.

ЕК: да, не раз. В барах. Один раз в маленьком кинотеатре на 50 мест, где идеально смотреть документальное кино — есть у нас один такой. Однажды даже в театре “Глобус”, куда я маленьким ходил на представления!

Нет, в Новосибирске есть, где выступать. Но как это говорят: с одной стороны, мир тесен, с другой, слой тонок. В данном случае, мне кажется, скорее, слой тонок. По словам Миши и Жени Гавриловых, вокруг которых в Новосибирске существует сообщество Эхотурист, после тридцати люди у нас вообще перестают слушать музыку. То есть ее не воспринимают, как самодостаточное занятие, не фоновое. Все начинают заниматься взрослыми делами, тратить время на музыку — это не серьезно. Отсюда вот такая грустная статистика, что на полуторамиллионный город если найдется сто пятьдесят человек, то уже хорошо…

В сентябре мы играли концерт с Белой как раз в одном из баров, это был четверг, то есть середина недели. И пришло семьдесят человек. Миша тогда сказал, что если в Новосибирске в четверг на эмбиент пришло столько людей, то город еще не совсем потерян!

Что мне еще дал Шалаш, так это то, что я перестал обращать внимание на цифры. Если у меня тираж двадцать экземпляров, то для меня и три человека — это публика. У меня были комнатные концерты в Бердске. Это была серия из 6 концертов, которую я ехидно назвал “Турне по комнатке”. Я играл их в течение недели.

На первый концерт, в понедельник, пришел один человек. Будний день, начало недели, нужно еще доехать до Бердска после работы… На второй пришло пять-семь человек. В сумме на все шесть концертов пришло около тридцати человек.

Наверное, я максималист и перфекционист в какой-то мере, но вот эти комнатные концерты с точки зрения того, какую атмосферу мне удалось создать, как удалось настроить людей, поместить их в эту атмосферу — это были лучшие концерты. Как задумывал, так все и получилось! На других площадках к такому полному соответствию задуманного и осуществленного я не приближался.

КС: какие у тебя ощущения от Москвы? В связи с твоим отношением к среде, к границам. Есть ли для тебя разница, где играть концерт: в Москве или в Новосибирске? Есть ли особое ощущение там в отличие от дома или с твоей позиции это одно и тоже?

ЕК: не сказал бы, конечно, что не чувствуется никакой разницы. Я тут так Frontier покритиковал, но было бы лукавством сказать, что у меня у самого в каком-то виде нет этого комплекса, что я живу где-то непонятно где, скажем так. Мне всегда в этом смысле хочется сказать: а вот и нет! А если мне хочется так сказать, значит я действительно чувствую, что живу где-то не там… Я сейчас готовлюсь к концертам в Петербурге и Москве и, с одной стороны, всегда хочется сделать хорошо, без всяких скидок, или наоборот, ставок — что это столица, но, с другой стороны, было бы нечестно говорить, что я вообще про это не думаю. Это места, где я не часто бываю, и мне хочется более ответственно что ли подготовиться, чем я делал бы это для концерта дома. Я сейчас уже не помню, что я думал про самый первый московский концерт — наверное, что-то еще хуже!

КС: я не случайно задал такой, возможно, банальный вопрос на первый взгляд. В нашем довольно маленьком и замкнутом музыкальном комьюнити в Петербурге бытует мнение, что в Москве в отличие от СПб есть тусовка, которая так или иначе объединяет людей из несколько разных сред. Я говорю, конечно, про экспериментальную и импровизационную сцену, в которой мы в общем-то обитаем, но в том-то и дело, что в Москве существует эта сцена в более широком смысле, там есть некое перекрестное опыление, так сказать. В то время как у нас существует какое-то количество небольших групп по интересам, которые в основном варятся в собственном соку, в последние годы особенно. Может быть, в какой-то мере это такое впечатление извне, хотя мы общаемся с московскими коллегами, и там в целом публика лучше ходит на концерты. У нас лишний раз никто на концерт не пойдет.

ЕК: я могу сказать, что Новосибирск в этом смысле гораздо больше похож на Петербург, чем на Москву. Относительно тусовочности… Я очень хорошо помню чувство, которое я испытывал на фестивале СТМ год назад, гнетущее чувство. Да, все здорово, много классных артистов. Но когда я был на запуске фестиваля, здесь у нас в библиотеке, с фуршетом в конце, меня не покидало ощущение, что я присутствую на какой-то научной конференции. Где жесткий корпоративный регламент, как с кем нужно общаться. Я бывал несколько раз на научных конференциях, и вот эта корпоративность, в самом плохом смысле этого слова, она у меня с тусовочностью напрямую ассоциируется…

Хочется быть и везде, и нигде. И это опять же к вопросу о Шалаше, что это этап, и мы не собираемся делать из этого какой-то бренд. Мне меньше всего хотелось бы ненужных наслоений. Ну вы хвалите, нравится — ок, здорово, но… Хотя, я, конечно, тот еще лицемер, потому что сейчас всем этим по накатанной пользуюсь, тем, что меня приняли в какую-то там тусовку молодых русских музыкантов…

Я не знаю, насколько моя позиция может быть связана с тем, почему люди не ходят на ваши концерты. Может быть, кому-то просто лень, не хочется… Но я вот точно также по отношению ко многим моим Новосибирским коллегам себя ощущаю, далеко не на все мероприятия хожу, которые здесь проходят.

КС: я тебе даже больше скажу. Я кроме наших мероприятий вообще почти никуда не хожу! Кроме тех, которые мы устраиваем или где я сам играю. Но тут две стороны одной медали, как мне кажется, в этом отсутствии тусовки или в отсутствии погружения в нее: для бизнеса — плохо, для творчества — в каком-то смысле, наверное, хорошо.

Давай о школе! Ты чуть раньше уже сказал несколько слов о том, как ты общаешься со своими учениками. У каких классов ты преподаешь историю?

ЕК: в этом году у меня исключительно старшие школьники, 11-й класс. Один только девятиклассник на спецкурс ходил. Это физмат школа при НГУ, школа-интернат, в которой учатся способные молодые ребята.

КС: я позволю себе сказать несколько слов о том, что я ощущаю в связи с преподаванием. Для меня это прежде всего такая концентрация, определенное состояние, которое невозможно испытать в другой ситуации. Кроме того, что это саморазвитие — поскольку ты вынужден переваривать гораздо большее количество информации и общаться с большим количеством людей, формулировать свои мысли, которые вне этого ты, возможно, не сформулировал бы, — это еще и определенный драйв, когда на протяжении какого-то времени ты видишь некий результат, как развиваются люди, как у них формируется мировоззрение, как они начинают высказывать свои мысли. И дело тут не столько в твоем непосредственном участии, сколько в совместной деятельности на протяжении нескольких лет, что опять-таки имеет ценность и для преподавателя тоже, безусловно.

При этом ты существуешь в некой системе образования со своими формальностями, догмами, структурой, в которые приходится так или иначе вписываться. И вот это пограничное состояние между тем, что ты можешь и хочешь дать им со своих позиции и опыта, и тем, что зафиксировано этой системой — оно не то чтобы очень болезненно ощущается, но остро, скажем так. А в случае с историей как предметом, особенно в нашей стране, так это вообще очень сложно, как мне кажется. Что ты об этом думаешь и как с этим работаешь?

ЕК: это специализированная школа, и я работаю на гуманитарной кафедре, где никакого ужасного формализма нет. Мой начальник дает максимальную свободу инициативам, которые ты готов проявить. Никто не ходит и не проверяет, что ты сказал на каком-то конкретном уроке. Я мог бы наверное чувствовать себя в каком-то таком заповеднике, где имею возможность свободно общаться со школьниками и говорить то, что я хочу. И дело не в том, чтобы говорить что-то вразрез с общепринятым мнением, а в том, что школьники в большинстве своем приходят из школы с таким багажом, что история — это только даты, фамилии и события. Мы вместе стараемся учиться читать тексты, я достаточно часто призываю их задумываться, для чего им нужна история, зачем мы вообще этим занимаемся. Мне кажется, лапшу начинают вешать на уши с самого раннего детства, и вопрос в том, что хорошо бы эту лапшу уметь распознавать. Эта лапша, конечно, разной степени вреда, но умение ориентироваться во множестве дискурсов, которые нас всегда окружают, понимание того, к чему могут привести события, в которых мы так или иначе участвуем — это, мне кажется, самое важное.

КС:… можешь описать свой обычный день?

ЕК: обычный день… к сожалению, он достаточно ленивый… В последние месяцы постоянно думаю о том, что, с одной стороны, много всего нужно делать, с другой, что очень много суеты в этих делах. И вместо того, чтобы как-то их организовать, чтобы не чувствовать этой суеты и не покрывать один дедлайн другим, я просыпаюсь в день, когда у меня нет пар, и по три часа залипаю на Симпсонов. И это вообще не здорово, вообще…


---

Декабрьские концерты Шалаша состоятся:

// в Санкт-Петербурге 18 декабря в Музее Звука, Лиговский пр., 53

facebook

vk

// в Москве 24 декабря в Центре МАРС, Пушкарев пер, 5

facebook

vk

// в Минске 26 декабря в книжном магазине Сон Гоголя



Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
полина
Aleksandra Verkhoshanskaya
panddr

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About