В издательстве «РИПОЛ классик» вышло «Введение в литературную герменевтику» — сборник работ историка литературы и доцента СПбГУ Екатерины Ляпушкиной (1963-2018). В книгу вошли заглавное учебное пособие и три статьи о творчестве русских писателей: Тургенева, Островского и Достоевского.

О герменевтике — одном из магистральных направлений немецкой мысли — на русском языке пишут мало. Среди хороших, основательных работ можно вспомнить книгу выдающегося культуролога и музыковеда Александра Викторовича Михайлова «Историческая поэтика и герменевтика» или советский, 1985 года издания, сборник «Герменевтика: история и современность».

Однако ни ту, ни другую книгу нельзя назвать полноценным источником знаний о предмете. «Историческая поэтика» Михайлова рассказывает не столько о герменевтике как самостоятельной философской дисциплине, сколько о её — безусловно важных, но не единственных — представителях: Вильгельме Дильтее и Мартине Хайдеггере. Сборник 85-го года отмечен советской идеологией, — авторы поставили себе цель исследовать «одно из ведущих направлений буржуазной мысли», вскрыв его «мировоззренческий смысл и идеологическую направленность». Ни из той, ни из другой книги почерпнуть цельный образ «науки о понимании смысла» не получится.

Скуп российский книжный рынок и на первоисточники. «Герменевтика» Фридриха Шлейермахера, родоначальника герменевтической мысли, издавалась в России один раз — в 2004 году в переводе А.Л. Вольского. Работы его последователя и оппонента, Вильгельма Дильтея, можно найти только в шеститомном собрании его сочинений (переводчики — всё тот же Михайлов и Владимир Бибихин). Что касается ХХ века, то на русском языке неплохо представлен Ганс-Георг Гадамер: переведены две его главные книги, но обе они — и «Истина и метод», и сборник статей «Актуальность прекрасного» — были опубликованы 30 лет назад, в 1989 и 1991 гг. соответственно. Кажется, хорошо себя чувствует только Мартин Хайдеггер, чьи работы продолжают издаваться у нас с завидной — для его коллег — регулярностью. О всех остальных приходится узнавать из энциклопедических статей или учебных пособий, циркулирующих в полузакрытых стенах университетов.

Одним из таких пособий и было в своё время «Введение в литературную герменевтику» Екатерины Ляпушкиной. Ныне оно переиздаётся вместе с тремя большими статьями о творчестве русских писателей под видом единого курса. Забегая вперёд, надо отметить, что поводом к переизданию, скорее всего, послужила смерть автора.

Перед Ляпушкиной стояла непростая задача как можно более полно, не задерживаясь в то же время на отдельных местах, рассказать о появлении и развитии одной из ключевых дисциплин гуманитарной области, — о науке, чьей целью было найти и определить способы максимально адекватной интерпретации произведений искусства и, чуть позже, самой реальности. Справиться с этой задачей Ляпушкиной помогла её способность к аналитическому типу письма, который редко встречаешь в отечественной гуманитаристике: ни изобилия образов, ни насыщенной риторики, ни хождений по кругу, — только выверенная композиция, сжатый и строгий стиль, подчеркнуто логичное построение текста и, как следствие, неслыханная ясность.

Своё повествование Ляпушкина начинает с «универсальной герменевтики», чей автор, немецкий богослов и философ конца XVIII века Фридрих Шлейермахер, первым «перешел от предмета понимания к природе понимания как такового, концептуально поставив вопрос о том, что такое понимание и что такое смысл». В поисках ответа на него Шлейермахер предложил разделять два вида интерпретации: тот, что занимается стилем произведений искусства, и тот, которого интересуют намерения и психология автора. Вслед за этим он выделил два метода интерпретации: первый — аналитический, а второй — интуитивный, основанный на прозрениях и догадках. По мысли Шлейермахера, адекватное истолкование может быть достигнуто только в том случае, если интерпретатор обеспечит в своей работе циклическую смену и взаимодействие двух этих методов: догадки о намерениях и психологии автора необходимо сверять с точным анализом индивидуально-авторского стиля, и наоборот.

Эту герметичную схему сломал ученик Шлейермахера Вильгельм Дильтей. По его мнению, анализ как метод интерпретации пригоден лишь для естественных наук, в науках же «о духе», то есть гуманитарных, исследователь должен располагать интуицией и чутьём. Именно с их помощью, считает философ, можно понять человека в его историческом бытии, — никакой скрупулезный анализ здесь не пригоден. Отсюда — разные парадоксы, вроде того, согласно которому «понять творческую личность возможно только при условии понимания духовного мира эпохи, которое, в свою очередь, осуществимо лишь через понимание отдельных проявлений этого мира, отдельных “объективаций жизни” (то есть, по Дильтею, текстов) творческой личности».

Этот парадокс, основанный на взаимоотношениях части и целого и известный ещё в античности, получил название герменевтического круга. На протяжении XIX века философы смотрели на него как на проблему, требующую решения. Но, как показывает Екатерина Ляпушкина, когда дело доходило до практики, этот круг не решали, а просто ломали, отказываясь либо от «части», как это делал Рудольф Унгер, представитель духовно-исторической школы, либо от «целого», как Юлий Айхенвальд, русский литературный критик и представитель интуитивизма. Виной этому был, конечно, сам Вильгельм Дильтей, отвергнувший анализ как метод интерпретации и тем самым лишивший себя возможности самопроверки и саморегуляции.

Своё «решение» герменевтического круга в ХХ веке предложил Мартин Хайдеггер, — именно ему посвящена большая часть «теоретического» раздела книги. Но перед тем, как броситься с головой в его философию, Ляпушкина предлагает познакомиться с двумя его предшественниками, не связанными напрямую с герменевтической традицией, но без которых Хайдеггер остаётся чёрным ящиком, выдающим красивые, но малопонятные фразы. Эти люди — Иммануил Кант и Эдмунд Гуссерль.

Гуссерль открыл в начале ХХ века «интенциональность» человеческого сознания, говоря простыми словами — его постоянную «предметность», невозможность думать просто так, в воздухе, не держа в голове объект мысли. Своим открытием он превратил герменевтику из методологической проблемы в проблему онтологическую: оказалось, что человек осуществляется в этом мире именно что через понимание, оно — способ его бытия. Кант — а вместе с ним и вся философия Нового времени — считал, что субъект и объект в этом мире разведены, но Гуссерль показал, что это не так, что субъект и объект сливаются в едином акте понимания.

Для Хайдеггера это будет свидетельством того, что человек — единственное существо, способное не только понимать отдельные вещи и сущности, но и ухватывать сам этот процесс, осознавать своё движение и пребывание в нём. Эта мысль может получить своё более конкретное выражение в таком примере: лишь одному человеку, в отличие, например, от животных, свойственно не просто обладать историей, но и осознавать свою историчность. Это-то и будет герменевтическим кругом в философии Хайдеггера, и попытки вырваться из него, решить его как «проблему», просто бессмысленны. «Отказаться от истории для человека значило бы отказаться от самого себя, от собственного бытия, поскольку, как показал Хайдеггер, бытие — это и есть время». Тому, как с этой мыслью будут справляться последователи Хайдеггера — от Ганса-Георга Гадамера и рецептивной эстетики в лице Ганса Роберта Яусса и Вольфганга Изера до Жака Деррида, — Ляпушкина посвятила вторую половину «теоретической» части книги.

Особого внимания заслуживают включённые в сборник статьи, выходившие до этого отдельным изданием в 2009 году. В них Ляпушкина анализирует три классических произведения русской литературы, причём в каждом из них её интересует всегда конкретный, довольно частный аспект. В «Рудине» Тургенева — механика афоризма, в «Своих людях» Островского — поэтика финала, а в «Бесах» Достоевского — эпатаж Ставрогина. Но, подвергая разбору эти частности, Ляпушкина обязательно выходит на большие темы.

Так, работа о противоречивом нраве Ставрогина оборачивается анализом различных кодов поведения с попутным, почти философским, рассуждением о категориях индетерминизма и воли; статья о пьесе Островского переходит в диагноз культурного раскола в XIX веке, черта которого проходит между нарождающимся индивидуализмом и распадом традиционного, «общинного» уклада жизни; а текст об афоризмах Тургенева становится исследованием природы афоризма как такового, в частности — его связи с восприятием мира («Откликаясь на афоризм, читатель получает возможность взглянуть на свою временную жизнь с точки зрения вечности и пережить свою причастность к единому, цельному первоначалу бытия, в котором так сказать «учтена» и его, частная, жизнь»).

В этих статьях, как и в лекциях, Ляпушкиной свойственны основательность и тщательный подбор инструментария: бинарные оппозиции, работа с языками культуры или, в случае Тургенева, анализ маргинального жанра. Причём в каждом из этих текстов можно проследить развёртывание всё той же модели герменевтического круга, основанной на взаимоотношениях части и целого. Жаль только, что сюда не вошли другие, такие же ценные, публикации Ляпушкиной о русской литературе, как например: статья о коммуникативных стратегиях в «Сне Обломова», статья о философской и литературоведческой рецепции «Бесов» или статья о мотиве молчания у Набокова, Хайдеггера и Витгенштейна, — все они, так или иначе, связаны с герменевтикой.

Необходимо сказать ещё пару слов о самом издании. В отличие от первых книг серии «Лекции PRO», книга Ляпушкиной оформлена хуже: обложка и бумага не такие плотные, страницы отливают желтизной, а по краям обложки исчезли «завороты», спасающие от повреждений и быстрого износа. Если это следствие того, что издатели стали выпускать больше книг, и потому им пришлось уменьшить свои затраты, то с этим недостатком можно смириться, — в целом, сборник остаётся обычной книгой в мягкой обложке. Но если у издательства на это другие, менее серьёзные, причины, то остаётся лишь пожалеть.

Во всём остальном «Введение в литературную герменевтику» Екатерины Ляпушкиной — образец строгой и последовательной мысли. Это, возможно, одна из первых книг на русском языке, ставящих своей целью проследить историю герменевтики как движение одного, связного процесса, — со всеми её противоречиями, подводными течениями и особенностями каждого отдельного ответвления — от духовно-исторической школы до постструктурализма. И главная заслуга Ляпушкиной заключается в том, что ей удаётся просто и ясно растолковать самый сложный и туманный предмет, будь то трансцендентальный субъект Канта или онтология Хайдеггера. Екатерина Ляпушкина делает то, что давно пора было сделать: она приближает к нам, русским читателям, немецкую мысль.

телеграм-канал автора: «костя напечатал»