Когда вода ушла («Н.Т.», отрывки ч.4)
Вереница красивых черных автомобилей медленно выезжала на грунтовую дорогу, ведущую в давно затопленный Котлован. Измученное сытой скукой лицо, выглядывало из открытого окна одной из машин. Вслед за процессией: торопился, газовал, кашляя выхлопами — старый желтый «пазик», битком набитый людьми и надутыми шариками, с повязанными на него снаружи цветными ленточками: одни — развевались на ветру, другие — волочились позади, третьи — стягивали разболтанный кузов, с проглядывающей на боку наспех замазанной надписью: «НАШЕ БУДУЩ…»
Люди выходили из автобуса, — Была помойка и останется. Студентов на сегодня освободили… — часть тут же разбрелась по Котловану, — Покурить! Само собой! Пять минут! — уверяли они старичка с затравленным взглядом ответственного лица , а за его спиной — оставшиеся надували ярко-алые воздушные шары, привязывали их в большим кускам слюды на земле, — О, смотри! Да, ага. Вяжи их! — ко всем выступающим арматурам, — Опаздываем, Алексей Никодимыч, опаздываем. Через десять минут начинаем! — привязывали шары к лежащим трубам, — Сам уже спрашивал… Не тяните резину! — привязывали к самим себе, бегая по насыпи — поплавками в воздухе: верх-вниз-верх-вниз: кого-то унесло дальше остальных — к ржавой громаде самосвала — это же, как в детство вернуться — привязывали шары ко всему, что могло удержать их у земли, — А это у нас: выходной день или рабочий? Ну что вы?! Я?! — привязывая шары к железным кованым воротам на въезде в заброшенный когда-то котлован, — А поесть, будет?… Нет! — привязывая шары к привезенным и расставленным заранее по обе стороны от ковровой дорожки — саженцам в пластмассовых кадках, — Я! Да! А, ты? Не?! Опаздываем!
…Парень стоял на берегу водоема, у деревянной сцены…
По длинной красной ковровой дорожке, с вершины Отвалов, от символической арки сваренной из арматуры и криво врытой в землю — шел к водоему, не торопясь, в окружении отутюженных костюмов — «Сам», аргальский глава. И под их начищенными, не запятнанными еще ботинками ковер продавливался в грунт.
…Парень смотрел на их костюмы, их лица, считал их шаги и сбился. Он пошел навстречу, не оставляя следов.
А люди с шарами, люди и саженцы в кадках — живым коридором, почти незаметным шелестом голосов и листвы, нетерпеливыми взглядами провожали идущих вниз.
* * *
Вода ушла из Котлована за одну ночь. В тот, последний день воды — праздновали открытие Зоны Культурного Досуга: с красной дорожкой, со всей доступной Аргальску помпой — всё оно осталось на берегу вчерашнего дня.
А на следующее утро Костя, стараясь передвигаться по кухне на цыпочках, тихонько делая бутерброды — перевернул ненароком пустую кастрюлю («И что она тут вообще делала?!»). Зевс презрительно махнул хвостом и продолжил грызть когти. Василиск радостно побежал к жене: топтаться, урчать глядеть на нее во все свои огромные глаза, постоянно вопрошающие любви к ближнему, к себе.
Масло отказывалось ровно ложиться на подсохший хлеб, Лера хмурая, не проснувшаяся, растрепанная, стояла в проеме кухонной двери. Василиск, терся о ее голые ноги.
— Люблю тебя, жена, — прервал Костя молчание и надкусил бутерброд, — Во всем виновата кастрюля. Честно.
— Не шуми, ладно?… — попросила она и вернулась в темноту коридора.
Суббота. Через два часа Лере вставать на работу. Первая смена, восьмые классы. Литература.
— Завтрак готов! — оправдывался Костя, вслед уходящей в спальню жене, — я пойду, погуляю, ладно?
И его «ладно» — услышал, наверное, только Зевс отвлекшийся на секунду от покусывания своей лапы.
* * *
Костя успевал на Котлован к рассвету. С собой, в рюкзаке фотоаппарат, но понадобится он — позже. Сильно позже.
Каждый раз, уходя с водоема, на десятом шагу от воды, он резко оборачивался, щелкал затвором — забирая с собой, на просроченной пленочной эмульсии: сиюминутный, тихий воздух и тотчас — прятал камеру, забывая о ней до следующего приезда.
Узкоформатная пленка, найденная случайно, в старом шкафу чужой квартиры — неумело заправлена в старинный «Зенит», оставшийся от тестя. Тридцать шесть кадров. Май: «1А». Июнь: «2А». Июль: «3А». Август: «4А».
Сегодня — сентябрь.
Воздух оставался беззвучен. Воздух вонял. Вода из Котлована — ушла. Совсем. Костя стоял на осиротевшем берегу.
На расстоянии шага — неприкрытое дно водоема.
Все: оставленное в глубине Котлована, еще до его затопления, по сути в другой стране, все брошенное, забытое в мутной толще — людьми, чьи имена не за чем и вспоминать — теперь выступало из–под ила — высыхало на солнце, обдуваемое ветром: ржавое, сломанное, несуразное — оставленное водой, но, словно бы, торопившееся уползти ей вслед. Догнать. Проволока, на своем пути, вплела в себя все, до чего дотянулась: бетонные балки, остовы самосвалов и тракторов. Рванулась она во все стороны разом и надорвалась. Замерла.
Тихая вонь. Щелкнул затвор. Остаток — тридцать один кадр.
Костя разглядел выступающую из глины покрышку гигантского колеса. За ней начинался резкий обрыв: по дороге, спиралью спускающейся к самому центру, виднелся ржавый караван прогнивших самосвалов: как неслись они вниз, за рудой, так и замерли, лет сто с гаком назад, замерли на полпути. Открыты двери и пусты их кабины. А кузова еще полны водой.
* * *
Дорога вела. По дороге, по спирали бежал Парень. Вниз. На самое дно. Выхватил свет фар его желтую куртку. Сигналит самоcвал. Голоса Котлована. Протяжно.
« — Сучий…ты-ы-ы потрох!»
Бежать. Влево. Вправо. Прижаться к камню. Крепкая рука тянет за ворот и молния врезается в горло. Больно.
« — Жить надоело, пацан! Сука. Чуть не обосрался! Смотрю — идет. Бл. Откуда?!»
« — Че молчишь?!» — отпустил.
По дороге, по спирали. Бежать. Вниз. К Шагающему. К памяти. Воет сирена.
« — Бери его и вези его отсюда нах!»
« — Куда-а-а!!!»
« — А чего ты его не держал? Куда он рванул?»
« — Сообщи по смене, бл…»
Вниз.
Дорога вела.
* * *
По скользким камням, балансируя, перепрыгивая с одного на другой, Костя двинулся к выступающей из земли трехметровой резиновой покрышке, и почти у самой цели — не удержался, соскользнула подошва, рухнул в грязь. Пальцы легко вошли в жижу — она убежала сквозь пальцы, в кулаке, погруженном в мягкое дно, не осталось ничего. Костя оттолкнулся, приподнялся на четвереньки, перевернулся, уселся в грязь, попытался утереть лицо — вымарался сильнее, плюнул, встал, огляделся: вроде обошлось без зрителей и пошел по чавкающей массе прямиком к покрышке, а дойдя — устало плюхнулся на твердую, бурого цвета резину. С каждым неловким движением все больше на нем оставалось грязи, тины и
Костя попытался вспомнить: каких фраз они с Лерой избегали с самого начала, чего они сейчас не обещали друг другу. Какие фразы заранее вымараны из их разговоров.
* * *
(текст отсутствует)
* * *
«…Вот, если это «орудие» стрельнет и я оседлаю снаряд, не, не… на Луну, не сегодня, давай, на Луну лучше — завтра? А сегодня — прямиком во двор, к подъезду. Потом, соскакиваю я со снаряда, и бегом, на пятый этаж, дверь — налево, к Лере. По коридорчику, не наступить на Зевса, погладить Василиска и тихонько, на носочках пробраться в душ, смыть с себя это все (Но как??? Услышит же! Давай решим — у нее громко поет магнитола : «Мгновения! Мгнове-е-е-ения! Мгновения!») И вот, ты — чистый, в халате, идешь на кухню. Лера уже отвела все уроки, суббота, день в школе короткий. И Лера сейчас готовит борщ. И блины. Почему сразу — борщ? Точно, точно, борщ! Вчера покупал свеклу. Стоит там Лера ко мне спиной, и солнце проливается в окно, омывает свет плечи и шею Леры. Обнять. Крепко. Урвать горячий блин со стола, не получить по рукам. Поделиться сметаной с Зевсом. Выдохнуть. Убрать туалет за Василиском. И позвонить этим, вчерашним, с воздушными шариками, красной дорожкой и лентой перерезанной: «Алло, говорит Дно. Вы хорошо меня слышите? Ваша Зона Аргальского Досуга — того… А как правильно называть? Не Аргальского, а Культурного? Да, без разницы уже. Вышла ваша зона. Ночью. Вместе с водой. Утекла вся. Что? Да, верно! А дно? Дно — оголено. Сохнет. Как же мы все это дно зас… Дно — воняет. Чем? А вам?… Да? Ладно. Тиной и… Я не очень уверен, но. Привык я уже. С закрытием вас, еще раз »
