Фрагментарный марксизм
В предыдущих статьях мы ввели, но иезуитски умолчали о содержании термина «фрагментарный марксизм» (или «марксистские фрагменты»). Для уяснения смысла нашего проекта по «критической картографии» мысли после Маркса и нового шага на этом тернистом маршруте мы подробнее остановимся на логическом и историческом наполнении «марксистских фрагментов».
Фрагментарный марксизм — это необходимая дескриптивная предпосылка, которая, продолжая нашу картографическую метафору, находится в легенде будущей карты. Истоки подобного состояния марксистского дискурса скрываются в грозовых бурях и кровавых потоках середины прошлого столетия.
Оттого начало фрагментации марксизма не содержится в некой одной точке совпадающих историй идей и вещей, а проваливается в насыщенный процесс столкновений и переходов двадцатого столетия. Прежде всего в ходе адаптации капиталистической системы к, собственно, наличию в ней марксизма в виде социалистического лагеря и радикальных мыслителей и движений в странах непосредственно воспроизводящих систему капитала.
Вторая мировая война, фактическое поражение революции в Советском Союзе (в виде консервации «мутантного социализма» [1], разрыва революционной поддержки, взаимодействия и критической коммуникации между авангардом западных стран и Советами, перерождения и вырождения в рамках советской мутации последних островков коммунизма в мещанское сознание [2] и реставрационную поступь капитала), распад мирового коммунистического движения и отмирание потенциала для хотя бы общеконтинентальной революционной трансформации, деиндустриализация западных стран, потребительская идеологизация и становление технической базы для общества спектакля — все это лишь малая часть перечня факторов для перехода марксизма в его нынешнее фрагментарное состояние.
Этими бесконечными перечислениями сегодня сложно удивить публику, искушенную регулярной аналитикой изыскания причин краха марксистского или левого движения, его общего кризиса, от разных авторов. Но далеко не все эти исследователи замечают, во-первых, положительный момент в этом трагическом положении дел, а, во-вторых, сущностный исток всех этих причинных рядов, расщепивших политическое движение и интеллектуальный инструментарий марксизма. Притом оба этих пункта диалектически совпадают.
Речь идет о развитии логики капитала до такой стадии, что последняя проникает в области, ранее не возможные для капитализации. Идея и силы рынка проникают вслед за развитием материальных общественных сил, не по вине сознательных инициатив и коммерческих заговорщиков, в ранее нерыночные сферы: политические институты [3] и демократические выборы [4], науку [5] и искусство [6], религию [7] и философию [8].
Сам революционный проект, практика и мысль марксизма стали одной из таких жертв рынка, т. е. рынком среди прочих рынков. Но система капитала как достойному и ранее сильному противнику отвела марксистским фрагментам место не просто на рынке интеллектуальных продуктов или философии. Марксизму достался свой собственный, именной рынок. Таким образом, революционное единство теории и практики расщепилось на множество услуг и продуктов активизма и интеллектуальной продукции, со своими многочисленными частными производителями и кооперативными потребительскими клубами.
«Рыночный марксизм» одинаково (а, значит, безопасно для Системы) работает на недавних американских протестах, в левых университетах развитых стран, в марксистских сообществах внутри соцсетей и на гоблинском тупичке. Рынок марксизмов активно используется и противниками марксистов для собирания идеального чучела для избиения и эффективной победы. Рыночный марксизм базируется на потребительской свободе выбора товара или услуги, т. е. того или иного осколка марксизма посредством доната, рубля, доллара или просмотра. Преследуется ли цель индивидуального психотерапевтического релакса [9] или выплеска недовольства в сторону примата капитала и государства, рынок марксизмов предоставит своим покупателям одинаковые возможности для удовлетворения «революционной» потребности. Как бы кто не хулил "1984" (обоснованно) как мимикрирующую под антиутопию гипертрофированную критику советского общества, случайный прогноз о встроенном в тотальный порядок якобы Сопротивлении можно считать сбывшимся именно в виде рыночного марксизма.
Притом рыночная вольница в выборе и даже создании своего персонального марксизма (или, шире, левого «жизненного проекта») как операция априори иррациональна и случайна. Это произвол, тождественный абсолютному отсутствию критичности у потребителя. Покупатель не доискивается истины, не стремится ступить на каменистые тропы науки. Для него истина кроется в конечном результате этого самого выбора, а не в союзе процесса и его итогов. Марксистский же покупатель самим фактом этого выбора движется не к истине коммунизма, а движет истину капитала, материализуя ее своим активным присутствием на рынке марксизмов.
Потребительствующим марксистам нет дела до того, что марксизм прежде всего есть проект открытой критики [10], а не единоразовой акции покупки по скидке метода из разряда “it works”. Поэтому сама логика марксизма преодолевает капиталистическую рациональность в этом моменте вместе с овеществленной иллюзией рыночного марксизма. В этом разрезе трагического абсурда забавно то, что сама доминирующая «экономикс» разрушает миф о рациональном потребителе [11], вгоняя критический гвоздь в гроб марксистских рыночников.
Вместе с тем этот процесс фрагментации и перехода этого множества абстрактно равных осколков и анклавов марксизма в собственный рынок дают важную подсказку в выходе из рыночой гегемонии. А именно практика капитализма уничтожает одну бинарную догму марксистов, бесправно живущую последние семьдесят лет. Мы говорим о существовании ранее «западного марксизма» и «марксизма советского». Разрушительная сила капиталистической абстракции необходимо показывает, что существовали скорее не две некие большие системы марксистской мысли, а множество традиций, школ и отдельных авторов, которые находились как в сложных цепочках прямых, косвенных, опосредованных влияний, так и в изоляционизме или конвергентной эволюции (или деградации). Эклектиков, отрицателей и прочих «друзей» в наследии Маркса после победы Октября хватало по обе стороны от Берлинской стены. И число сохранивших ортодоксальность, т. е. стремление к поиску и практике истины (и признанию метода), одинаковыми темпами уменьшалось на Западе и Востоке. Поэтому логичнее говорить о множестве традиций, которые во многом, но в разных пропорциях утеряли свою истинность в силу остановки революционного процесса и разрыва прямого критического взаимодействия между марксистами Запада и Востока.
И как раз критической картографии этого рынка больших тупиков и редких внерыночных истин необходимо отыскать вторые и отринуть первые. Притом из кусочков истины надо не произвести бриколажную сборку, а вывести единую марксистскую теоретическую практику. Это означает также отсутствие эмоциональной или идеологической привязки к одной из мифических систем (восточного или западного марксизма) и следование проекту Энгельса и Маркса, развернотому в «Святом семействе». Критика современной философии в нем, особенно наиболее схватившей дух времени (и капитализма) в лице Штирнера [12], позволила проникнуть в сущность самого капиталистического базиса. Критика же наличной нам ситуации рыночного марксизма и/или марксистских фрагментов должна привести не просто к выходу за пределы потребительского гроба для мысли Маркса, но и к пониманию изменений в структуре самого капитала.
Таким образом, в этом пункте процесс возрождения повторяет процесс создания марксизма же. От критики философии, отражающей в себе капиталистический инвариант, мы идем к критике марксистских философий, отразивших в себе проникновение новейшей вариации капитализма. От надстройки мы пройдем к базису и снова вернемся в надстройку с обновленным и революционно усиленным единством практики и теории.
В следующих заметках мы скажем, какие современные исследовательские проекты уже удачно начали работы по выявлению истинностных моментов разных традиций. А также больше остановимся на отражающей роли философии для изучения капитализма, коснемся иных граней бинарных догматов, которые сковали разные школы, движения и проекты, (не)пытающиеся выйти за пределы рыночного марксизма. Опять же, по последним столкновениям мифологических систем Востока и Запада [13] до сих пор возникает необходимость в деконструкции подобных представлений.
Единственным вопросом и встречной критикой в этом затянутом рассуждении к нам остается одним. Почему мы как распоследние снобские мудрецы и доморощенные интеллектуалы встаем в позицию метатеоретика? Почему мы уверены, что наш выбор выходит за пределы рыночного марксизма?
Ответ прост и не лишает нас скромного места в начатой дискуссии и устанавливаемом дискурсе. Мы вместе со всеми остальными находимся в ситуации рычного марксизма, как и все человечество до сих пор существует в клетке капитала. Но для преодоления иллюзий надо хотя бы признать их наличие. Встать в позицию Сократа [14], как нам советует (советовал) один польский марксист, который своей жизнью, идеями и творчеством показывает аморфность и избыточность западно-восточных границ марксизма. Их давно пора снести так же, как и другую стену в недавнем 1989 году…
Источники:
1. «Мутантный социализм» придуман современным левым экономистом и социологом А.В. Бузгалиным, но в данном случае мы все же ссылаемся на его дополненное понимание Л.К. Науменко из статьи «Революция и дилектика» (вошедшая в авторский сборник «Диалектика гуманистического материализма»):
"Способность мутировать — гарантия выживания. Эта способность «предусмотрительно» заложена природой в фундамент всего живого, это ее эволюционный резерв. Но это же свидетельствует о фундаментальной творческой роли случая и хаоса. Никакое созидание, выстраивание порядка невозможно без разрушения, ассимиляция без диссимиляции. Разрушая, жизнь создает и непрерывно воспроизводит предпосылки своего восхождения по ступеням эволюции… Без распада и хаоса не может быть жизни. Хаос и создает тот «рынок случайностей», который использует эволюция, генерируя новую ветвь биосферы… Хаос питает нестабильную, неравновесную систему, сообщает ей гибкость, обеспечивает наращивание нового, т.е. эволюцию, развитие, прогресс. В живой природе эволюция никогда не катит по одной наезженной колее, она «любит» обходные пути, накапливает потенциал вариантности. В сущности вся история жизни на Земле в широком смысле есть история творческих мутаций. Изменчивость, наследственность, естественный отбор — вот слагаемые эволюции. Среда всегда враждебна жизни и катастрофична…
Но этого не скажешь о термине «мутантный». Плох этот термин потому, что с ним легко ассоциируется представление о «мутанте», монстре, ублюдке, вроде змеи с двумя головами… Вместо добровольной ассоциации — принудительная коллективность, вместо социального творчества снизу — симуляция социальной активности, вместо самоуправления — жесткая регламентация, вместо человека-творца — исполнитель, вместо человека-субъекта — человек «винтик»… Идеократия, тотальный политический и идеологический контроль над всем населением, закрепощение крестьянства, вождизм, репрессии, гулаги и многое, многое другое. Все верно, все это отвратительно, подло, жестоко, бесчеловечно…
Но попробуем взглянуть на вещи вот с какой стороны. А без этого «завинчивания гаек», без мобилизации всех сил и ресурсов, без армейской дисциплины и единоначалия, без стоглазого контроля за каждым кирпичом, каждым центнером цемента, каждой тонной стали, выстояла бы страна в смертельной схватке с фашизмом? Не была ли эта «деформация» социализма той самой мутацией, которая и обеспечила выживание страны в чрезвычайных обстоятельствах? Разве существовала реальная альтернатива «догоняющей модернизации»? Имела ли страна время для естественного развития «ростков социализма»?… Взять и рассмотреть социализм в одной, отдельно взятой стране… Так этого-то как раз и нельзя делать! Нельзя рассматривать социализм вне среды… Угроза войны и война — фактор, который никак нельзя сбрасывать со счетов" (Науменко Л.К. Революция и диалектика. http://aleksandr-kommari.narod.ru/naumenko.htm).
2. А.Н. Тарасов не раз отмечал роль мещанского сознания и его постепенного распространения в Советской России как основного фактора гибели революции. Во многом с ним в этом и других пунктах согласиться необходимо, но обратим внимание, что простое приписывание крестьянским массам статуса носителя этого сознания, а также особое акцентирование на сталинском Термидоре как факторе активизации этой идеологии (ясное дело, что в этом абзаце мы даем сжатое и оттого грешащее абстрактностью описание) не могут быть полноценным теоретическим разъяснением произодшего с Советами. В дальнейшем мы еще обсудим важные начинания в теоретической практике Тарасова вместе с ее слабыми местами, а пока приведем цитату о мещанском сознании из него же:
«Вот здесь и сработал тот фактор, что сам режим уже был контрреволюционным, подавляющая часть населения была носителем мещанского (то есть мелкобуржуазного) сознания, а официальная идеология превратилась в квазирелигиозный набор ритуалов и в нее не верили ни население, ни руководство. Если бы мы имели дело с революционной страной, то и власть, и население смогли бы мобилизоваться, затянуть пояса — и, прибегнув к экстраординарным мерам, продержаться и преодолеть этот сложный период. Но мещанин не способен на жертвы во имя идей и общих целей, он думает исключительно о благополучии собственной задницы. А поскольку мещане были снизу доверху, они предпочли капитулировать — и СССР не стало» (Тарасов А.Н. Интервью журналу «Новая литература». http://saint-juste.narod.ru/musahibe.html).
3. Погребняк А.А. Философский смысл экономики. https://youtu.be/j2aTxPP4pes?t=1022.
4. «Я говорил об обожествлении. Это происходит даже с рынками. Они были у человечества всегда, но со временем возникла новая идея рынка. Она заключалась в том, чтобы избавиться от рынков во множественном числе и создать абстракцию — Рынок. И этот абстрактный рынок подобен богу. Рынок, словно бог, должен охватить и превратить в товар всё на свете. В прошлом существовали институции, ограничивавшие рынок. Но теперь мы можем говорить о рынке тех самых институций. В прошлом рынки были более человечными, сегодня задача заключается в том, чтобы убрать людей из рынка. Вместо того, чтобы говорить о знании рынка, мы говорим о рынке знания. Вместо того, чтобы говорить о политике, о политике рынков, человеческом контроле за рынками, мы говорим о рынке политики. Все пытаются что-то продать: даже идеи представляются по принципу их позиций на рынке» (Гордон Л. Другая география разума. https://doxajournal.ru/lewis_gordon_lecture).
5. Левин Р., Левонтин Р. Коммодификация науки. https://commons.com.ua/uk/kommodifikatsiya-nauki/
6. «Действительно, надо признать, что чувства и способности, переживания, любовь — все это в настоящий момент является не неким автономным островком свободы, но таким же объектом эксплуатации, как и, допустим, работа на конвейере. Искусство — привилегированная область такого «имматериального труда». Представление об автономии этой области, не учитывающее рынок как объективное условие современного художественного производства, кажется мне иллюзорным. Такая автономия представляет собой что-то вроде заповедников для редких видов, опекаемых благотворителям» (Пензин А., Тимофеева О. Наша коммунистическая Античность, или От нормализации — к потенцированию. http://moscowartmagazine.com/issue/36/article/705).
7. «Главное следствие плюрализации для религии заключается в том, что она разрушает сакральный космос: единая целостная религиозная система ценностей, регулировавшая все сферы общества, распадается на множество несовместимых осколков, среди которых религия — один из таких осколков. Плюрализация приводит к релятивизации религиозных убеждений, они утрачивают свой абсолютный характер; возникает критический настрой по отношению к любому монопольному притязанию на истину. Кроме того, плюрализация оказывается связанной с возникновением «рынка религий»: отныне религиям приходится соревноваться друг с другом ради привлечения внимания потенциальных клиентов. Отсюда складывается потребительская установка по отношению к религии, человек начинает рассматривать религиозные традиции как товар, который он начинает оценивать по принципу «что это мне может дать». Не религия диктует человеку, каким ему быть, но человек религии» (Узланер Д.А. Конец религии? История теории секуляризации. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2019. С. 106).
8. Безмолитвенный А., Сафронов П. Потребление философии. https://censura.ru/articles/philosophycons.htm.
9. «Мы со спокойной душой готовы отдать эту роль тому же “Рабкору», тем более что зрители его стримов честно признаются, что воспринимают их исключительно как «психотерапевтическую таблетку» и потому «иногда смотрят по два раза» (как некая Елена Агеева написала в комментарии на YouTube к стриму «Приключения телеграма»)» (Редакция «Сен-Жюста”. Мы не
10. Фостер Дж. Марксова открытая критика: почему марксизм не догма. https://commons.com.ua/ru/marksova-otkrytaya-kritika/.
11. Оверченко М., Райбман Н. За что Ричард Талер получил Нобелевскую премию по экономике. https://www.vedomosti.ru/economics/articles/2017/10/09/737100-nobelevskaya-ekonomike.
12. Интересную реактуализацию заочной полемики Маркса и Штирнера приводят товарищи из сообщества ARRATEIA. Согласившись далеко не со всеми ходами, мы солидарны в необходимости подобных критических исследованиях, а также том, что наша собственная критическая коммуникация должна выходить из чистого рыночного марксизма и полемизировать с анархическими и правыми дискурсами в поисках различий и общего, ситуативного и постоянного: Кучинов Е. Маркс/Штирнер: анархеология стихий упразднения. https://akrateia.info/marks-shtirner-anarkheologiia-stikhii-uprazdneniia/.
13. Дебаты. Что такое материализм? (Сергей Ребров, Михаил Балбус). https://www.youtube.com/watch?v=scKc4xg5ccM.
14. «Но признать своё собственное незнание — не значит принять его. Критицизм не скептицизм, сомнение не приводит к
