Текст впервые опубликован в журнале Лаканалия #19 Todestrieb.

«Логика Фрейда неумолимо направила его по ту сторону принципа удовольствия, в область категорий, безусловно, метафизических; он вышел за пределы области человеческого, в органическом смысле этого слова. Что это, концепция мироздания? Нет, перед нами категория мышления, с которой любой опыт конкретного субъекта волей-неволей обязательно соотносится».

 Ж. Лакан (1954/55)

1

Понятие влечение смерти впервые появилось в 1920 году в тексте Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия», то есть почти сто лет тому назад. Стоит сказать о довольно сложной судьбе этого понятия. Оно либо отбрасывается (в строгом психоаналитическом смысле), то есть часть психоаналитиков ведет себя так, словно это понятие не существует вовсе, либо обнаруживается в логике вытеснения, и забвение объясняется, к примеру, контекстом, либо происходит смещение на другое понятие, которое как будто бы призвано его заместить, к примеру, на влечение к агрессии. Так, в Римской речи, в контексте тех метаморфоз, что происходили с психоанализом на американской почве, Лакан говорит о том, как «вся сложнейшая конструкция, движущаяся от открытия миграций либидо в эрогенных зонах к метафизическому переходу обобщенного принципа удовольствия в инстинкт смерти, превращается вдруг в двучлен из пассивного эротического инстинкта и инстинкта разрушения, идентифицируемого просто-напросто с двигательной функцией» [1]. Лапланш в тексте «Жизнь и смерть в психоанализе» говорит о различных вариантах защитной реакции по отношению к этому понятию, которые обнаруживаются в психоанализе: «Мотивированный отказ у одних, чисто схоластическое одобрение этого понятия, а также дуализма Эроса и Танатоса у других, одобрение в видоизмененной и оторванной от ее философских оснований форме у такого автора как Мелани Кляйн, а, чаще всего, умолчание или полное забвение» [2]. Лакан же замечает: «Но даже те, кто готов вслед за Фрейдом его слова об инстинкте смерти повторить, разобрались в них не лучше, чем яковиты, послужившие Паскалю в Провинциалах столь славной мишенью, разобрались в понятии достаточной благодати» [3]. Действительно, прочитывают это понятие по-разному. К примеру, из философской парадигмы с опорой на фразу — «целью всякой жизни является смерть» [4] и у каждого свой, несводимый к другому путь к смерти, и тогда концепт влечения смерти обретает налет стоической логики, или мыслей Монтеня, Шопенгауэра, Хайдеггера. Кто-то прочитывает это понятие в логике всеобщей тенденции, некоей универсальной силы, в целом наличествующей в природе, которая неизбежно приводит все более организованное к менее организованному. Людвиг Бинсвангер усматривает близость Фрейда Якобу Беме, Францу фон Баадеру и Шеллингу в признании «относительно положительного значения зла, зла, рассматривающегося как активная онтологическая сила», утверждая, что «позиция Фрейда прямо противоположна таковой Августина и Фихте, которые понимают зло как ограничивающее и негативное» [5]. Франсуаза Дольто рассматривает влечение смерти как нечто возникающее в момент недостаточности влечений к жизни, которые проявляют себя каждый раз, когда завязываемый узел бессознательного образа тела как признака эротической связи с другим дает сбой, к примеру, в коме, в глубоком сне.

По словам Лакана, сказанным в 1954 году, работа «По ту сторону принципа удовольствия» так и находится за семью печатями. Вряд ли что-либо другое можно сказать по прошествии почти ста лет с момента ее написания, она все также не прочитана. Лапланш называет эту работу «самым загадочным и самым любопытным текстом во всем творчестве Фрейда» [6]. «Никогда Фрейд не проявлял себя столь свободно и смело, как в этой замечательной метапсихологической, метабиологической и метафизической фреске» [7]. Лакан продолжает: «Нет другого текста, в котором так глубоко ставился бы под вопрос самый смысл жизни» [8]. По мысли Лакана, этот текст призван «наше восприятие данных психоаналитического опыта, восприятие, начавшее было понемногу притупляться, заново обострить» [9]. Этим он все же недвусмысленно заявляет, что влечение смерти — понятие основополагающее для психоанализа, это не простое следствие привнесения его из философии, или биологии. Влечение смерти — «это не признание в бессилии, не остановка перед чем-то последним, неизреченным, непреодолимым: это понятие» [10]. Стоит извлечь это понятие из всего кружева аналитических концептов, как вся несущая конструкция рухнет, также как каждое «новое» прочтение этого понятия производит радикальные метаморфозы и смещения в возможных смысловых пристежках, что отдается моментальным эхом на способ связывания всех других понятий.

Продвижение по тексту «По ту сторону принципа удовольствия» скорее напоминает движение по ленте Мебиуса, каждый раз остается некий остаток, заставляющий браться за текст вновь и вновь в прослеживании неуловимости перехода из одного принципа работы психического аппарата к другому, от одного влечения к другому. Интересным образом разворачивается сама ткань этого текста: от введения небольшого зазора уже в первой главе, в которой господство принципа удовольствия ставится под сомнение, и за ним подразумевается лишь тенденция, Фрейд движется к обнаружению странных стремлений в психическом, к примеру, стремлений повторять неприятное переживание, будь то в игре, в которой ребенок вовсе не играет в возвращение матери, а, напротив, повторяет ее уход, или в снах травматических невротиков, которые вновь и вновь возвращают их в состояние перенесенной травмы, или в загадочном «неврозе судьбы», когда человек оказывается в одной и той же ситуации, приносящей страдание. Этот небольшой зазор, который поначалу связан лишь с торможениями и расколами в психическом аппарате, ставит под сомнение главенство принципа удовольствия, что в конечном итоге выливается в обнаружение принципа, потустороннего удовольствию, и собранные по ходу продвижения элементы все вместе указывают на это потустороннее, на что-то важное, некую тенденцию в психическом, которая выходит по ту сторону господства принципа удовольствия, демонстрируя работу еще одного принципа — принципа навязчивого повторения как первичного и независимого.

И вроде бы введение новых принципов приводит к встряхиванию всей системы, трансформируя логику их взаимного соотнесения. Напомню: до 1920 года Фрейд говорит о трех принципах функционирования психического аппарата, а именно, о принципах удовольствия, реальности и постоянства. С введением принципа навязчивого повторения, а также принципа Нирваны, предыдущие принципы, очевидно, не отменяются, но меняется логика их взаимосвязи. На исходе третьей главы можно было бы поставить точку, в силу того, что потустороннее принципа удовольствия обнаружено. Фрейд точку не ставит, и не без некоей доли интереса движется в направлении того, что он сам называет «спекуляцией, иногда далеко заходящей, которую каждый, в зависимости от своей личной установки, может принять или опровергнуть» [11]. Этим Фрейд как будто дает право не принимать эту часть, и именно об этих последних главах, в которых и вводится понятие влечение смерти, Лакан говорит как о тех, которые «никто так и не попытался прояснить» [12].

Сам Лакан приступает к комментированию текста Фрейда на семинаре сезона 1954/55 годов. На протяжении всех встреч он настойчиво призывает слушателей «прочесть этот удивительный, невероятно двусмысленный и запутанный текст, и прочесть несколько раз» [13]. Порой просьбы обретают характер императивного требования: «И даже продолжая поклоняться золотому тельцу, не выпускайте из рук маленькую книжицу заповедей — прочтите «По ту сторону принципа удовольствия» [14]. Можно сказать, что нет ни одного семинара Лакана, в котором он так или иначе не касался бы понятия влечение смерти. Оно предстает узловым, к которому сходятся разные нити и клинического, и теоретического планов. Лакан не раз дает понять, что игнорировать влечение смерти в теории Фрейда — значит не понимать ее вовсе. Представленный ниже текст предлагается как еще одно прокладывание пути к возможному прочтению этого понятия.

Вместе с Фрейдом

Тезис первый: «Нельзя установить общего влечения к высшему развитию в царстве животных и растений, хотя такая тенденция в развитии бесспорно существует» [15].

Это существеннейший момент, который радикальным образом выводит мысль Фрейда из парадигмы того времени, тяготеющей к идеям эволюционизма, прогрессивизма, то есть к представлениям об априорно наличествующей тенденции к усложнению. Фрейд говорит: «Многим из нас было бы тяжело отказаться от веры в то, что в самом человеке пребывает стремление к усовершенствованию, которое привело его на современную высоту его духовного развития и этической сублимации, и от которого нужно ожидать, что оно будет содействовать его развитию до сверхчеловека. Но я лично не верю в существование такого внутреннего стремления и не вижу никакого смысла щадить эту приятную иллюзию» [16]. Лакан уточняет: «Все построение Фрейда направлено против представления, будто существует в жизни что-то такое, что стремится к прогрессу — противонаправлено перспективе традиционного оптимизма и эволюционизма» [17].

Фрейд утверждает, что общее влечение к высшему развитию как в природе, так и в человеческом мире отсутствует, «хотя такая тенденция в развитии бесспорно существует» [18]. Впрочем, тут же Фрейд разбивает и эту идею, в силу того, что выделение разных эволюционных ступенек — во многом результат нашей оценки, и возникает вопрос, почему одну ступень мы рассматриваем выше другой, да и если присмотреться, то «наука о живых организмах показывает нам, что прогресс в одном пункте очень часто уравновешивается регрессом в другом. Имеется также достаточно видов животных, исследование ранних форм которых говорит о том, что их развитие скоро приобретает регрессирующий характер» [19]. Лакан резюмирует: «Идея жизненной эволюции, представление, будто природа производит все более организованные формы, все более цельные, развитые, совершенные организмы, вера во внутренне присущий жизни прогресс — все это чуждо Фрейду, все это откровенно его отталкивает» [20]. Действительно, эта радужная перспектива непререкаемой тенденции к усовершенствованию, которая якобы имеется в природе, а также свойственна человеку, не могла удовлетворять Фрейда, имеющего дело с субъектом, оно «несовместимо с его видением сущностного конфликта, который, разыгрываясь в человеческом существе, выходит при этом за его границы» [21].

При этом перед Фрейдом неминуемо встает вопрос: если все же не исходить из эволюционных идей, и если исходить из того, что «трансцендентного стремления к сублимации» в человеке нет, также как нет никакой тенденции к прогрессу и усложнению в природе, и «все формы жизни сами по себе удивительны и чудесны, никакого стремления к высшим формам не существует» [22], то каким образом, не исходя из эволюционистских концепций, можно объяснить становление и усложнение системы?

Тезис второй: «Нам кажется заманчивым проследить до последних выводов то предположение, что влечения стремятся восстановить прежнее состояние» [23].

Зачастую, эта мысль предстает настолько непонятной, что различные лазейки для признания тенденции к объединению, усложнению все же обнаруживаются. К примеру, Эрос или влечение жизни и рассматривается как несущее эту самую тенденцию к усложнению и развитию. Но если настаивать на мысли об отсутствии тенденции к усовершенствованию, к сборке более сложных единств, то становится очевидным, что дело совсем не в том, что есть влечение смерти, которое нацелено на разрушение единств, и симметричное ему, противонаправленное по действию влечение к жизни, нацеленное, напротив, на собирание, объединение. В противном случае сказанное Фрейдом было бы лишь своего рода перепевом, к примеру, мыслей Эмпедокла Агригентского о силах любви (Philia) и силах вражды (Neikos), определенное взаимодействие которых и превалирование той или иной силы приводит то к разрушению, то, напротив, к рождению более сложных и организованных единств. Если оставаться верным мысли Фрейда об отсутствии стремления к высокоорганизованным формам, то речь может идти исключительно об одном влечении — влечении смерти. И тогда прорисовывающаяся конструкция влечений будет далека от симметричной. Интересно, что в момент обсуждения текста на семинаре сезона 1954/55 годов один из участников семинара, Ипполит, как раз говорит о том, что Фрейд противопоставляет влечению смерти — Эрос, либидо, на что Лакан парирует: «Заметьте, однако, что стремление к единению — Эрос — обнаруживается всегда лишь в сопряжении с тенденцией противоположной, тенденцией к разрушению, разрыву, рассеянию, причем особенно это относится к материи неодушевленной. Строго говоря, тенденции эти друг от друга неотделимы» [24]. Действительно, Эрос невозможно выделить как «отдельную» самостоятельную тенденцию. Влечения жизни — те же влечения смерти, но как бы в замедляющем темпе, в удлиненном пути. Точнее — существует только одно влечение, влечение смерти, все остальные сводятся вновь к влечению смерти, только на отложенных путях, в замедленном ритме. «Пусть это покажется чересчур “глубокомысленным” или пусть прозвучит мистически, но все же мы стремились к чему-либо подобному» [25], говорит Фрейд. Вопреки имеющимся представлениям, внимательное следование мысли Фрейда позволяет сказать об отсутствии в психоанализе бинарной модели влечений.

Тезис третий: «У биологов понятие о смерти вообще остается неуловимым» [26].

Именно к такому выводу приходит Фрейд, направляя свой интерес к биологии в попытках понять то, как именно в этом дискурсе прописывается смерть. В тексте «По ту сторону принципа удовольствия» вопросу смерти в биологии посвящен довольно большой пассаж, который зачастую наводит на ложный след: само влечение смерти уравнивают с биологической смертью как переходом живого в неживое. Если внимательно отнестись к этому интереснейшему фрагменту, то стоит сказать, что и с биологической точки зрения представление о смерти перестает быть однозначным: оно смещается, флуктуирует, ускользает от определенностей. Фрейд предупреждает «мы будем удивлены, узнав, как расходятся биологи в вопросе о естественной смерти» [27]. Фрейд пытается обнаружить через биологию смерть «как абсолютную необходимость, обоснованную сущностью жизни» [28], рассматривая наличие смерти среди многоклеточных и одноклеточных организмов. В этом фрагменте, в котором представление о смерти отклоняется от схватывания, Фрейд незаметно перетекает из биологической в философскую гавань. Выясняется, что фигура смерти в биологии предстает отнюдь не такой устойчивой, как кажется поначалу. Фрейд весьма недвусмысленно отставляет этот фрагмент, говоря о непригодности биологического осмысления смерти в поле психоанализа.

Между тем, непрекращающиеся попытки помещения представлений о смерти в биологические координаты, как представляется, могут быть связаны с тем, что принцип удовольствия рассматривается как наличествующая тенденция к снижению количества энергии психического аппарата. Тут на помощь и приходит биологическая подсказка, которая говорит о смерти живого существа. Лакан ставит под сомнение такого рода мысль. Действительно, почему именно переход из живого в неживое должен рассматриваться как наиболее низкий уровень? И как быть с тем процессом разложения, который может происходить после смерти живого существа, с материальным разложением трупа? И не предстает ли это разложение проявлением жизни, возможной ее формой? Ведь «ничто не доказывает при этом, что тогда, после уничтожения всего, что возникло и считается у нас жизнью, воцарится внутри полная неподвижность, что в глубине бытия не кроется боль. Ведь и неживая природа оказалась теперь, как мы знаем, средой настолько по-своему одушевленной, бродящей, гниющей, кипящей, даже взрывоопасной, что еще недавно мы не могли ничего подобного и вообразить» [29].

В связи с этим у Лапланша есть крайне ценное замечание: работу «По ту сторону принципа удовольствия» «можно будет, с некоторой долей вероятности, диалектически «преодолеть» лишь тогда, когда смысл этого биологизма будет выяснен» [30]. Нас же во всем этом еще с большей силой интересует другое: что в таком случае вообще подразумевается под смертью у Фрейда, если не биологическая смерть?

2

Итак, Фрейд постулирует отсутствие любых тенденций к усовершенствованию как в природном, так и в человеческом мире: любое влечение регрессивно. При этом, трудно не заметить, что излагаемое Фрейдом имеет отношение к некоей логике усложнения системы, все сказанное предстает как своего рода претензия на выстраивание какой-то совершенно особой модели становления, при том, что никаких тенденций, априори существующих и нацеленных на развитие, в системе нет. Порой складывается ощущение, что Фрейд сам не намеревался сказать то, что получилось, скорее, сказанное предстает как ошибочное действие, оговорка, промах, когда производится нечто, относительно чего сам субъект находится в неведении. На протяжении всего текста Фрейд как будто бы занят поиском того, что как раз опровергнет его догадку. К примеру, он в какой-то момент восклицает: «для нас было бы облегчением, если бы все наше построение оказалось ошибочным» [31]. Также Фрейд, оправдываясь, говорит: «редко можно быть беспристрастным, когда дело касается последних вопросов, больших проблем науки и жизни. Я полагаю, что каждый одержим здесь внутренне глубоко обоснованными пристрастиями, влиянием которых он бессознательно руководствуется в своем размышлении» [32]. Попробуем подобраться к этой имплицитно наличествующей в тексте модели становления.

Вместе с Лаканом

Тезис первый: Функция восстановления не равна функции повторения.

Чтобы наметить хоть какие-либо ориентиры в подходе к влечению смерти, необходимо различить эти две функции: с одной стороны, постулируемую Фрейдом тенденцию к восстановлению прежнего состояния, с другой — не столь явную, но настойчиво о себе заявляющую во всех фрейдовских изысканиях функцию повторения. Фрейд исходит из принципа постоянства Фехнера, принципа, главенствующего в биологической и физиологической парадигме того времени. С этим принципом связана идея гомеостаза как поддержания количества энергии в психическом аппарате на максимально более низком и постоянном уровне. В этом смысле и принцип удовольствия как тенденция к снижению количества энергии в психическом аппарате, и принцип реальности, который предстает тем же принципом удовольствия, но на отложенных путях с той же тенденцией, функционируют в логике гомеостаза. С написанием работы «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд концептуализирует место травмы, того, что, повторяясь, выводит из–под власти гомеостаза всю систему. Есть что-то, что обнаруживается вне гомеостаза: «Что-то в ней асимметрично. Что-то не сходится. Есть в ней что-то такое, что ускользает от систем уравнений и от очевидностей, позаимствованных у форм мышления, которые характерны для сложившихся к середине 19-го столетия представлений об энергетике» [33]. Обнаруживается некая тенденция по ту сторону гомеостатического принципа удовольствия. За функцией стремления к восстановлению неизменно проступает что-то еще, некий остаток, который и проявляет себя как стремление к повторению. Это позволило Лакану сказать о том, что «фрейдовская биология не имеет с биологией ничего общего. Речь идет о манипуляции символами с целью решения проблем энергетического характера, о чем и свидетельствуют ссылки на гомеостаз, позволяющие охарактеризовать не только живое существо как таковое, но и функционирование важнейших его механизмов» [34].

Тезис второй: Человеческое существование вовлечено одной своей частью в тенденцию, которая не имеет отношение к природности.

При том что вроде бы, действительно, складывается ощущение, что Фрейд пытается выстроить почти универсальную, космогоническую модель, постулируя наличествование сил, стремящихся к регрессу, к восстановлению прежнего состояния как в природе, так и в человеческом порядке, необходимо, в силу провала всей биологической задумки Фрейда применительно к понятию влечение смерти, произвести более интенсивное разделение биологического и культурального измерений. Начиная со второго семинара, Лакан производит это различение через регистры символического и воображаемого. При том, что в человеческом порядке работа воображаемой функции, на первый взгляд, аналогична природной, ее действие отягощается работой языка, включенностью человека в символический регистр.

Во втором семинаре Лакан говорит: «Символический порядок, одновременно бытия лишенный и на бытии настаивающий, — вот что стояло перед мысленным взором Фрейда, когда он говорил об инстинкте смерти как о чем-то основоположном. Символический порядок в муках рождения, готовый явиться на свет, настаивающий на том, чтобы осуществиться» [35]. Человеческое существование вовлечено одной своей частью в тенденцию, которая не оставляет ничего от этой пресловутой природности. По мысли Лакана, именно введением понятия влечение смерти Фрейду удается обнаружить в человеке то, что выходит за границы природного порядка.

Тем не менее, зачастую, говоря о влечении смерти, пытаются вписать это понятие в некую единую тенденцию, пытаясь мыслить психическое по аналогии с природным. К примеру, так, как это делает Роже Кайуа, который говорит о мимикрии, с одной стороны, и психастении, с другой, как о проявлениях единого принципа стремления всего к единообразию, как в природном мире, так и в порядке человеческого существования, что проявляет себя как слияние с окружающим пространством. Роже Кайуа говорит о желании уподобиться пространству или о растворении любого индивида в мировом целом, ссылаясь на психоанализ, и на «ностальгию о бессознательности зародышевого состояния» [36] в сведении на нет разницы между органикой и неорганикой, живым и неживым. В этом упоминании психоанализа трудно не узнать отсылку к влечению смерти, хотя и понятому на свой собственный лад.

Между тем, строгое следование психоаналитической мысли как раз не позволяет нам смешивать порядки природного и человеческого. Элемент, который вводит радикальное различение между этими порядками — это слово. Уже в Римской речи Лакан призывает к строгости мыслительных конструкций, которые бы вскрыли «глубокую связь между понятием инстинкта смерти и проблемами речи» [37]. Можно сказать, что весьма недвусмысленно Лакан связывает понятие влечение смерти с измерением слова уже здесь. Смерть связана с работой символического порядка, который вносит разлад в гомеостаз. «Человек — это “природа, тоскующая по смерти», потерпевшая крушение, сошедшая с рельсов, соблазнившись смертоносной Вещью» [38]. Человек радикальным образом отделен от природы, от гомеостаза. «Жизнь вбирается в символическое лишь расчлененной, в состоянии разложения. В какой-то части своей человеческое существование находится вне жизни, оно причастно инстинкту смерти. И для подхода к регистру жизни именно это должно послужить нам исходным пунктом” [39]. Это нечто проявляет себя как навязчивое стремление к повторению «со стороны чего-то такого, что исключено из субъекта, или никогда не входило в него» [40]. И именно здесь, в радикальном разрыве с природным, возможна диалектизация влечения смерти.

Тезис третий: Повторение возможно в силу отклонения.

В пятой главе текста «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд говорит: если «все органические влечения консервативны, приобретены исторически и направлены к регрессу, к восстановлению прежних состояний, то мы должны все последствия органического развития отнести за счет внешних, мешающих и отклоняющих влияний» [41]. Лакан во втором семинаре подхватывает эту мысль: «Жизнь, пленниками которой мы оказались, жизнь по самой сути своей отчужденная, вне-существующая, жизнь-в-другом, сопряжена как таковая со смертью, она всегда возвращается смерти, а если и кружит по все более широким и удаляющимся от нее орбитам, то лишь под действием того, что Фрейд называет элементами внешнего мира» [42]. Итак, саму возможность развития Фрейд соотносит с отклоняющими влияниями, и именно они оказываются ключевыми в вопросе становления для Лакана. В 11 семинаре Лакан связывает функционирование означающей цепочки (automaton) с встречей с Реальным (tuche), которое обнаруживается по ту сторону навязывающих себя знаков, то есть по ту сторону того, на что обрекает нас принцип удовольствия. Реальное, говорит Лакан, всегда по ту сторону automaton, «и чем больше читаешь Фрейда, тем очевиднее становится, что именно оно, Реальное, и является предметом главного его интереса» [43]. Понятие влечение смерти связано с тем структурным элементом, «в силу которого стоит нам начать иметь в этом мире дело с чем-то таким, что предстает нам в виде цепочки означающих, как тут же где-то, но только разумеется, вне природного мира, налицо оказывается нечто в этой цепочке потустороннее, то ex nihilo, на основе которого она как таковая, собственно, и артикулируется» [44]. Встреча с Реальным предстает двигателем и душой развития. Лакан приводит аналогию с философией досократиков и с понятием clinamen Демокрита, отклонением, которое необходимо, чтобы получить возможность говорить о становлении.

3

Перечислим основные фигуры мысли, с которыми мы подошли к понятию влечение смерти. Во-первых, это повторение, которое противоположно стремлению к восстановлению, оно несет новизну, во-вторых, это идея отклонения как того, что позволяет повторению состояться, и, наконец, это идея резкого раскола между природным и человеческим порядком, и невозможность размещать их в единый регистр.

Модель становления

В семинаре «Этика психоанализа» Лакан утверждает, что фрейдовская артикуляция влечения смерти предстает «подозрительной». «Вполне достаточно того, что она показалась Фрейду необходимой, что она привела его к краю той пропасти, которая в принципе представляет собой проблему, поскольку именно она выявляет структуру всего поля в целом. Она указывает на тот самый порог Вещи. Здесь, на этом пороге, и выстраивает Фрейд сублимацию, имеющую дело с инстинктом смерти, поскольку она, сублимация эта, является по сути своей креационистской» [45].

Итак, Лакан утверждает, что посредством влечения смерти Фрейд выстраивает свою сублимацию, и называет ее креационистской. Это может показаться странным, но если учесть противопоставление между креационизмом и эволюционизмом, то становится очевидным, что это крайне важный поворот мысли, именно о креационизме, а не об эволюционизме может идти речь, и в этом трудно не согласиться с Лаканом. При том, что мысль Фрейда и эволюционизм принадлежат одному времени, Лакан справедливо замечает, что гипотезы эволюционизма несовместимы с мыслью Фрейда, и доверять эволюционизму не стоит. Но что позволяет говорить о креационизме? Мое предположение связано с тем, что речь, по сути, идет о сотворении субъекта, сотворении, которое подразумевает разворачивание психической ткани вокруг пустоты, которую Лакан концептуализирует в «Этике психоанализа». Лакан говорит: «Вначале было Слово, то есть — означающее. Не будь в начале означающего, невозможно было бы артикулировать влечение в качестве исторического. Одного этого соображения достаточно, чтобы включить ex nihilo в структуру психоаналитического поля» [46]. В конечном итоге, можно сказать, что Фрейд выстраивает модель сотворения субъекта.

Второй момент, благодаря которому речь может, действительно, идти о креационизме, может показаться парадоксальным: только креационизм «является единственной перспективой, в которой возможно становится радикальное устранение Бога» [47]. В эволюционистской концепции Бог везде, и только в перспективе креационизма «можно рассчитывать на избавление от непрестанно возрождающегося представления о творческом замысле, носителем которого является личность» [48]. Эволюционизм, ставящий себе задачей представить «непрерывный процесс как движение, восходящее к вершинам мышления и сознания, предполагает волей-неволей наличие этого сознания и этой мысли в самом начале» [49]. Многочисленные теории развития остаются в рамках эволюционизма, выпадая из психоаналитических координат мысли. Представленное же Фрейдом являет собой уникальную модель, которая прописывает становление психического, его усложнение. Революционность этой модели предстает таковой и сейчас, в силу тотального главенства в современных дискурсах применительно к психическому идей предустановленных стадий и этапов развития.

Все сказанное Фрейдом в последних главах работы «По ту сторону принципа удовольствия» имеет смысл только в том случае, если эти размышления поместить в регистр психического порядка, а не всеобщих тенденций вне различий человеческого и природного. Иного рода прочтение (вне психического) остается непонятным, влечение смерти — это не движение к трупу, или к переходу живого в неживое, не реализация некоей тенденции, главенствующей в природном мире и распространяющейся также на мир человеческий, не простое затухание жизни. Эта концептуализация касается понятия «влечение», которое уже одним своим появлением в психоанализе вводит раскол между миром человеческим и природным. Влечение отлично от природного инстинкта, если инстинкт функционирует в логике исключительно воображаемого регистра, то влечение функционирует в разных регистрах, точнее, это понятие и предстает тем, что связывает в единый узел работу всех регистров.

Второй немаловажный момент заключается в том, что другим именем влечения могло бы быть отвлечение. Действительно, судьба влечения, которую можно проследить на четырех характеристиках влечения, определяется логикой отвлечения, точнее, отклонения от объекта или от цели. «Именно здесь лежат истоки фрейдовских размышлений о функции утраченного объекта» [50]. На мой взгляд, понятие влечение смерти прочитываемо сквозь более поздние идеи Фрейда, изложенные в работе «Отрицание», где речь идет об утрате инцестуозного объекта и настойчивом стремлении вернуть его вновь, вокруг чего разворачивается судьба влечения. Фрейд пишет: «первая и ближайшая цель поверки реальностью состоит не в том, чтобы отыскать в реальном восприятии объект, который соответствовал бы тому, что субъект в данный момент себе представляет, а в том, чтобы этот последний обрести вновь, чтобы убедиться, что он по-прежнему в реальности налицо» [51]. В семинаре «Этика психоанализа» Лакан вновь повторяет эту мысль: «Мир Фрейда, то есть мир нашего в вами психоаналитического опыта, строится на предположении, что именно этот объект, das Ding, как абсолютно Иное субъекта предстоит найти заново» [52]. Но в силу того, что объект утрачен, впрочем, утраченным мы его называем, потому что его необходимо найти, а по сути, «утрачен он собственно, никогда не был» [53], найти его можно только «в облике сожаления. Находят не его вовсе, а место его в координатной системе удовольствия. Именно в состоянии пожелания и ожидания стремится субъект отыскать, во имя принципа удовольствия, то оптимальное напряжение, ниже которого нет больше ни восприятия, ни усилия» [54]. Влечение обречено на движение только вперед за объектом. Путь назад закрыт, никакой объект не может восполнить нехватку в силу того, что он опосредован словом. Слово убивает вещь, кастрация производит наслаждение, тот несимволизируемый остаток, который может давать о себе знать по последствиям как точки сбоя символизации, в ретроактивном эффекте. Лакановское «вначале было слово» в контексте креационистской модели довольно строго описывает суть происходящего: слово порождает субъекта, конституирует его вокруг пустоты, означающее и предстает причиной субъекта. Слово, идущее от другого, «вмешательство другого откроет ему существование влечения по ту сторону принципа удовольствия» [55].

Стоит сказать, что Фрейд, провозглашающий наличествующую в психическом аппарате тенденцию на снижение количества напряжения, оказывался перед тупиком, подобном тому, с которым сталкивались исследователи в совершенно иной области — в физике. К примеру, Больцман, также исходящий из второго закона термодинамики как существующей тенденции к диссипации и распаду любых единств, встал перед тем же вопросом: каким образом при главенстве тенденций, описываемых вторым законом термодинамики, не происходит полного распада и диссипации? Также как мы в психоанализе не устаем вопрошать: за счет чего происходит усложнение психического, разворачивается судьба влечения, если все постулируемые тенденции в психическом регрессивны и направлены на снижение напряжения? Для Фрейда самым простым выходом из кажущегося тупика было бы признание наличие сил Эроса наряду с влечениями смерти. Но в том то и дело, как было сказано выше, у Фрейда вообще нет второй группы влечений, влечение одно — это влечение смерти. Радикальность мысли Фрейда в том, что он нигде не допускает существование влечений, в основе которых лежит усовершенствование и усложнение. Трудно представить, насколько эти размышления не вписывались в главенствующие парадигмы прогрессистского толка, существующие в изобилии на тот момент, впрочем, также как и в современный контекст. Фрейд настойчив, постулируя существование только тенденций на снижение напряжения в психическом аппарате, до самого конца оставаясь верным этой мысли. Стоит сказать, что в физике Больцман дает слабину, предполагая во Вселенной существование тех областей, в которых превалирует тенденция к формированию крупных единств. Это то же самое, если бы Фрейд все же вновь ввел Эрос, наряду с влечениями смерти.

Итак, разговор о влечении смерти в психоанализе, как уже было сказано, касается не смерти как таковой, он не имеет отношение к смерти как прерыванию жизни, к некоторому жизненному сроку, или некому стремлению к самоубийству, это не смерть, помещенная в биологическую однозначность, каковой просто нет. Понятие влечение смерти кое-что проявляет относительно структуры желания, его устройства!

Незаметно в такого рода размышлениях, как в движении по ленте Мебиуса, мы оказываемся в логике не столь влечения, а желания, что требует разведения двух понятий — объекта желания и объекта-причины желания. Лакан часто подчеркивает, что, говоря о желании, Фрейд не говорит об удовольствии. Удовольствие предстает как ограничивающее начало, сам принцип удовольствия предстает в качестве принципа гомеостаза. «У желания свои границы, свои точки опоры, свои пределы — пределы, держась которых, оно утверждает себя, преодолевая порог принципа удовольствия» [56], желание обнаруживается по ту сторону принципа гомеостаза.

Желание возможно только в сопряжении с означающим, что и явилось сутью открытия Фрейда, которое прописано в трех текстах: «Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни», «Остроумие и его отношение к бессознательному». И если в первых семинарах Лакан постулирует связь между влечением смерти и символическим порядком, настаивая на необходимости различения воображаемого и символического регистров и работы цепочки означающих, то позже эта нацеленность на работу цепочки означающих сохраняется, но при этом Лакан говорит о том, что позволяет цепочке циркулировать. Символический порядок стремится к сохранению гомеостаза, но в его сердцевине, в самом центре, существует некий странный травматический элемент, который не может быть символизирован, интегрирован в символический порядок — это das Ding/Вещь. Тогда символический порядок стал отождествляться с принципом удовольствия, а все, что лежит за этим порядком, за этими пределами, имеет отношение к ядру реального, к травматической сердцевине, к которому причастно человеческое существование. О реальном мы узнаем ретроактивно, по сбоям в символизации. Психическое событие никогда не дано в своей позитивности и может быть сконструировано лишь задним числом, в механизме последействия, исходя их своих структурных последствий. И в этом смысле влечение смерти и предстает как то, что, напротив, поддерживает напряжение. Это позволило Жижеку сказать, что смерть — это избыточествующий остаток, болезненный излишек жизненности, остаток, что не может вписаться в символический порядок, остаток по ту сторону биологического цикла жизни-смерти. Инстинкт смерти, говорит Лакан «выражает, в сущности, предел исторической функции субъекта» [57], но этот предел отнюдь не случайный срок индивидуальной жизни, как это может показаться несведущему в психоанализе, а «согласно формуле Хайдеггера, абсолютно собственная, безусловная, неизбывная, достоверная, и как таковая, неопределенная возможность субъекта, где субъект понимается как обусловленный своей историчностью» [58]. Вот куда помещается смерть — в историчность субъекта, в игры сокрытия-обнаружения, прописанные гениальной интуицией Фрейда в наблюдении за игрой своего восемнадцатимесячного внука, которая дает нам понять «что момент, когда желание становится человеческим, совпадает с моментом, когда ребенок рождается в язык» [59].

«Символ с самого начала заявляет о себе убийством вещи, и смертью этой увековечивается в субъекте его желание» [60]. Способ рождения субъекта в язык, устроение его желания — именно это и предстает чертой, меткой историчности, которая отделяет человека от животной смерти. «Как не увидеть, насколько превосходит она жизнь, унаследованную от животного, где особь целиком исчезает в роде, и где и одна памятная черта не отличает ее эфемерного явления на свет от того последующего, которому суждено воспроизвести род, сохраняя неизменность типа» [61]. Завершая, хочется вновь напомнить слова Лакана, вынесенные в качестве эпиграфа к этому тексту, о том, что выстраиваемое Фрейдом в «По ту сторону принципа удовольствия» — это отнюдь не концепция мироздания, это «категория мышления, с которой любой опыт конкретного субъекта волей-неволей обязательно соотносится» [62], и без которой, добавлю, психоаналитический дискурс невозможен.

Иллюстрации Павла Гражданского

Примечания

[1] Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Издательство «Гнозис», 1995. С. 17.

[2] Лапланш Ж. Жизнь и смерть в психоанализе. СПб: «Владимир Даль», 2011. С. 322.

[3] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/1955). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 1999. С. 58.

[4] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. // Психология бессознательного. М.: Просвещение, 1989. С. 405.

[5] Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. Избранные статьи. Я. Нидлмен. Критическое введение в экзистенциальный психоанализ. М.: «Рефл-бук»; К.: «Ваклер», 1999. С. 22.

[6] Лапланш Ж. Жизнь и смерть в психоанализе. С. 320.

[7] Там же.

[8] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 38.

[9] Там же. С. 57.

[10] Там же. С. 105.

[11] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 394.

[12] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 58.

[13] Там же.

[14] Там же. С. 89.

[15] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 407.

[16] Фрейд З. Там же. С. 408.

[17] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 382.

[18] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 408.

[19] Там же.

[20] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа С. 117.

[21] Там же. С. 118.

[22] Там же. С. 461.

[23] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 405.

[24] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 118.

[25] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 408.

[26] Там же. С. 410.

[27] Там же.

[28] Там же. С. 411.

[29] Лакан Ж. Семинары. Книга 5. Образования бессознательного (1957/1958). Пер. А. Черноглазова. М.: «Гнозис/Логос», 2002. С. 286.

[30] Лапланш Ж. Жизнь и смерть в психоанализе. С. 321.

[31] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 409.

[32] Там же. С. 421.

[33] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 91.

[34] Там же. С. 113.

[35] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 462.

[36] Кайуа Р. Мимикрия и легендарная психастения. // Миф и человек. Человек и сакральное. М.:ОГИ, 2003. С. 103.

[37] Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 86.

[38] Жижек С. Возвышенный объект идеологии. М.: Художественный журнал, 1999. С. 183.

[39] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 133.

[40] Там же. С. 245.

[41] Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. С. 405.

[42] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 332.

[43] Лакан Ж. Семинары. Книга 11. Четыре основные понятия психоанализа (1964). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2004. С. 61.

[44] Лакан Ж. Семинары. Книга 7. Этика психоанализа (1959 — 1960). М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2006. С. 276.

[45] Там же. С. 277.

[46] Там же.

[47] Там же.

[48] Там же.

[49] Там же. С. 278.

[50] Лакан Ж. Семинары. Книга 17. Изнанка психоанализа (1969 — 1970). М.: Гнозис/Логос, 2008. С. 54.

[51] Фрейд З. Отрицание // Зигмунд Фрейд. Психоанализ и культура. Леонардо да Винчи. СПб. Алетейя, 1997. С.и283.

[52] Лакан Ж. Семинары. Книга 7. Этика психоанализа. С .71.

[53] Там же. С. 78.

[54] Там же. С. 79.

[55] Лакан Ж. Семинары. Книга 11. Четыре основные понятия психоанализа. С. 195.

[56] Там же. С. 37.

[57] Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. С. 87.

[58] Там же. С. 88.

[59] Там же.

[60] Там же. С. 89.

[61] Там же.

[62] Лакан Ж. Семинары. Книга 2. «Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа. С. 118.