Текст впервые опубликован в журнале Лаканалия № 16 «Еще». Текст публикуется в новой редакции.

Вновь и вновь берусь за эту тему, и каждый раз толчком для того, чтобы приступить к ней, предстают те или иные слова Лакана о любви. Слова трогают, беспокоят, и только начинающееся кружение означающих вокруг них позволяет погасить накал, обжигающую «интенсивную глубину слов». На этот раз таковым оказалось лакановское осмысление любви в семинаре «Ещё» (1972/1973), которое вносит целый ряд особенностей и нюансов, которых не было в предыдущих семинарах. В данном семинаре, посвященном разным видам наслаждений, — фаллическому и женскому, которое является в корне иным, — разговор о любви предстает чуть ли не центральным.

Впрочем, что нового может быть в этом? Ведь в аналитическом дискурсе, по словам Лакана, только и делают, что говорят о любви [1], да и можно сказать, что вопрос, как именно говорить о любви, пожалуй, и предстает двигателем психоанализа! Напомню, что этим вопросом, — вопросом поиска особенного способа говорения о любви, который бы отличался от поэзии, задавался и Фрейд. Маршруты поэтизации любовного опыта проторены человечеством бесчисленное количество раз, сам же психоанализ порой рассматривается как единственная со времен Платона глубочайшая попытка концептуализации любви [2]. Интересно, что в ХХ семинаре, по прошествии почти двух десятилетий еженедельных встреч, Лакан намечает еще одну возможность схватывания любви, на этот раз посредством формул, которые, по его словам, он «не взял с потолка» и которые предстают результатом строгой логической операции. Суть этой логической операции — перестановка квантора отрицания, что позволяет прописать место любовного опыта в новых координатах. Применяет эту операцию Лакан к формуле «перестать писаться», записывая при этом следующие модальные категории: «не перестать писаться», «перестать не писаться», и «не перестать не писаться». Каждый раз, как мы видим, новые нюансы привносятся квантором отрицания, что, кстати, позволяет Лакану поставить довольно серьезный вопрос «о том, что представляет собой отрицание, когда оно заменяет собой отсутствие — отсутствие того, что существования лишено» [3].

В основе всех модальных категорий, образующихся в результате перестановок логического квантора отрицания, лежит идея записи в психическом того опыта, что связан с первыми метками прочерчивания символического порядка на плоти, попавшейся в сети слов и в пространство тела Другого, то есть того, что станет впоследствии основой бессознательного знания. Именно оно оказывается задействовано в каждом очередном любовном опыте, который и предстает его распознаванием. Любовный выбор всегда целит не просто в отношения двух субъектов, он выстраивается в пространстве между двумя бессознательными знаниями. Точнее, любовный опыт ведет к их обнажению в проступании основ фантазма.

Бессознательное знание пишется, переписывается (в строгом фрейдовском смысле слова) пока субъект жив и пока он пребывает в состоянии желающего субъекта. Актуализация всех меток записи, связанных с наслаждением телом Другого и тела Другого, в логике возвращения травмы, стремящейся себя избыть в сетях представлений, прочерчивает траектории и судьбы влечений. Обратимся к четырем модальным категориям, которые образуются за счет перемещения квантора отрицания.

Первая пропозиция — «не перестает писаться» — имеет отношение к необходимости, то есть к логике функционирования множественно детерминированных сетей означающих. Лакан предлагает читать слово необходимое, necessaire, «как то, что ne cesse par, не прекращает — что делать? Писаться» [4].

Формула — перестает не писаться — имеет отношение к случайности, которая производит отклонения в множественной детерминации сетей символического, являясь при этом залогом новизны в повторении. Речь идет о случайности встречи с чем-то, что имеет отношение к следам первичных (инцестуозных) объектов. Эта встреча создает иллюзию того, что происходит остановка этой невозможности записи и того, что нечто, напротив, все же получает возможность вписаться в судьбу влечения, что определит его дальнейшие пути трансформации.

Сами же сексуальные отношения предстают как то, что «не перестает не писаться», то есть они несут в себе измерение невозможного, того, что никогда полностью не впишется в сети означающих, ведь «ничто этого не в силах высказать», сексуальных отношений нет «в том, что поддается высказыванию» [5].

Всякая любовь возникает благодаря тому, что что-то «перестает не писаться», то есть благодаря некоей случайности встречи. При этом любовь предстает всегда уже повторением, страстной тягой по восполнению утраченного инцестуозного объекта. Мы любим, говоря словами Лу Саломе, всегда уже свет давно погасшей звезды [6], память о которой погружает в накал любовных отношений. Механизм любовного переживания запускается обнаружением некоей черты в другом, которая связана с утраченным объектом, при этом сам субъект остается в неведении по отношению к причине своей любви.

Объект а, или объект-причина желания, который связан с функционированием означающего в логике кастрации и отрыва от материнского тела, а значит связан с утраченной Вещью, кружение вокруг которой и формирует желание, помещается в другого. С объектом а связано экстимное ядро бытия субъекта, и, будучи недосягаемым, тем не менее частью своей он становится доступным в любовном опыте. Нечто предстает случайностью, которая вызывает в памяти этот свет давно угасшей звезды, вновь потрясая субъекта в любовном опыте. Испытанием для любви, говорит Лакан, и предстает эта безысходность реального.

Любовный опыт задействует момент, когда «случайное чудесным образом становится пространством глубочайшей истины субъекта, знаком судьбы, дарованным Другим» [7], — говорит Младен Долар. Миг любви — миг, в котором проявляется фантазм субъекта, когда реальное начинает проступать, «его непрозрачность превращается в прозрачность, бессмысленный знак становится воплощением самого высокого смысла» [8]. Остановка в этом повторении, зависание, переход от случайности к необходимости, — и есть миг, за который цепляется любовь.

Вопрос любви для Лакана имеет отношение к распознаванию того, каким образом сексуальные отношения как то, что не перестает не писаться, в какой-то момент все же перестают не писаться. В этом смысле сама любовь и есть тот экран, который предохраняет от вторжения реального. Более того, любовь предстает в качестве того воображаемого скрепляющего сюжета, который призван восполнить невозможность сексуальных отношений. Это позволило Лоренцо Кьеза, вопреки известной лакановской формуле о несуществовании сексуальных отношений, сказать о том, что в какой-то мере они все же есть, «если мы понимаем их как асимметричное “взаимоналожение» или пересечение, которые «производят одно” благодаря иллюзорной вуали/сублимированию воображаемой любви» [9].

Любящий помещает свою нехватку в другого, обнаруживая себя как желающего субъекта. Любимый же — это тот, у которого есть что-то, о чем он сам в неведении, что и делает этот опыт иногда невыносимым. Здесь кроется вечное несовпадение: между тем, чего не хватает любящему, и тем, что есть у того, кто любим. При этом эти две позиции — любить и быть любимым — асимметричны. Они не предстают в качестве нарциссических зеркальных аналогий в регистре воображаемого. Именно поэтому быть желающим значит не допускать никаких мыслей по поводу того, что ты можешь быть желанным, говорит Лакан в «Этике психоанализа». Как только субъект в поле своей любви направляет усилия на то, чтобы стать желанным, утрачивается чистота этой позиции. Давайте присмотримся внимательнее. Если другого я люблю постольку, поскольку в нем распознается утраченный объект желания, то метафора любви связана с желанием в другом не его самого, а того, что в нем больше, нежели он сам. То есть, в любовных отношениях другой любим за то, что превышает его самого. Это принципиально важный момент! Также стоит сказать, что любовные отношения разворачиваются в поле шрама кастрации как следа от встречи с означающим у кромки эрогенной зоны, что изгоняет наслаждение из тела, трансформируя его в фаллическое. Оргазм прерывает желающего субъекта. В этом смысле места, в котором происходило бы пересечение сексуального наслаждения и любви, нет.

И вроде бы все сказанное очень хорошо укладывается в прежние размышления Лакана о любви. И все же в семинаре «Еще» Лакан по-новому говорит о любви. Он делает попытки обнаружения места, где любовь и наслаждение пересекаются! Это и явилось для меня довольно серьезным открытием из прочтения этого семинара. И именно этот момент позволяет обнаружить новый ракурс разговора о любви, к примеру не в привычной логике противопоставления любви нарциссической и любви истинной: такое противопоставление, хоть и прорисовывается с завидным постоянством в психоанализе, все же теоретически несостоятельно. Также уходят на задний план способы концептуализации любви в логике различения сублимационной любви и той, что лишена сублимации. Впрочем, уже исходя из VIII семинара, как замечает Кьеза, явно наличествующее в отдельных пассажах «различие между двумя перспективами любви» — одной, которая «отвлекает, маскирует, аннулирует, сублимирует все, что есть конкретного в опыте», и другой, которая «вращается вокруг этой привилегии, уникальной точки агальмы, которую мы обнаруживаем в бытии, лишь когда мы реально любим, — можно считать излишне поспешным» [10].

Итак, как уже было сказано, лакановская концептуализация любви в логике ХХ семинара позволяет наметить место, в котором встречаются наслаждение и любовь. Лакан детализирует позицию любящего, о которой ранее в его семинарах речи не шло. Для этого он обращается к любви к Богу, замечая, что данный вопрос занимает в философских размышлениях центральное место, при этом сразу оговариваясь, что «люди самые благонамеренные были немало удивлены, прослышав, что я помещаю между мужчиной и женщиной некоего Другого, весьма напоминающего Бога» [11]. Дабы не провоцировать подобное удивление у читателя, еще раз уточню — Лакана интересует поиск особой позиции любящего, которая проявляется в любви к Богу.

Если метафора любви связана с желанием в другом не его самого, а того, что в нем больше, нежели он сам, то в любви к Богу такая постановка вопроса становится бессмысленной. Направляя любовь к Богу, к тому, в котором ничего не превышает его самого, то есть к единственному объекту, который любим за самого себя, субъект не может это делать через помещение объекта причины желания в Другого. Более того, желание Бога замкнуто на самого себя, от него нет смысла ждать взаимности: «Бог как любимый объект разрушается самим требованием взаимности, — говорит Миран Божович, — или присутствует больше, чем взаимность, а именно — идентичность: любовь Бога к людям и познавательная любовь души к Богу — unum et idem, одно и то же» [12]. Или Бог как единственный объект, которого любят за него самого, не может ответить взаимностью, он «любит нас отнюдь не в ответ на нашу любовь к нему» [13]. Тогда в какой позиции по отношению к этому нечеловеческому партнеру оказывается субъект?

Сама постановка данного вопроса намечается Лаканом в перспективе размышления о радикально другом наслаждении, том, что не исчерпывается фаллическим, концептуализация которого требует особой логики. Вопреки ожиданиям, что необходимое, то есть то, что не прекращает писаться, сопряжено с возможным, с тем, что прекращает писаться, Лакан говорит о сопряжении необходимого с невозможным, то есть с тем, что не прекращает не писаться. «Это и есть коррелят отсутствия сексуальных отношений, в этом вся суть фаллической функции» [14]. Здесь уместно вспомнить вопрос Лакана об особом отрицании, которое «заменяет собой отсутствие — отсутствие того, что существования лишено» [15]. Движение к женскому наслаждению Лакан производит в такого рода особой логике, в которой отрицание выстраивается не в привычной пропозиции «а/не-а», а по принципу модифицированного отрицания, которое можно записать как «а/не не-а».

Вернемся к вопросу любви. При том, что любовь неизменно затрагивает и изменяет отношение субъекта к наслаждению, вопрос любви к Богу обостряет многие поставленные вопросы. Как именно детализировать эту позицию любящего? Ведь мы уже почти усвоили из предыдущих семинаров, что к любовному переживанию можно приблизиться через подобие, и дело не только в нарциссическом регистре как неизменном спутнике любовного переживания, но и в необходимом помещении объекта а в партнера, и здесь мы вновь выходим на след воображаемого, ведь «объект-причина желания, — говорит Лакан, — облачен в образ нас самих: именно им поддерживается чаще всего … объектная связь» [16].

С нечеловеческим партнером субъект не может любить на тот же манер, как это возможно в любовных отношениях в изложенной выше логике. Любовь по отношению к Богу может быть причастна к позиции Другого пола, к правой стороне таблицы сексуации Лакана, к женской стороне, она может обнаруживаться в поле того, что Лакан называет мистическим экстазом, где обнаруживается наслаждение, которое полностью в фаллическое не умещается. Мистики свидетельствуют о чем-то, что испытывают, при этом сами о нем ничего не знают. Женское наслаждение лежит в основе одного из ликов Другого, того, что именуем мы Богом, говорит Лакан. Оно связано с «желанием Блага во второй степени, блага, которому маленькое а не служит причиной» [17].

В связи с этим для меня интерес представляет небольшая книга Пьера Адо «Плотин, или Простота взгляда», в которой речь идет о различиях в концептуализации любви у Платона и Плотина, при том, что для обоих философов взлет души берет начало от пережитого любовного переживания. По словам Адо, любовное отношение, о котором говорит Платон, — это связь, которая в античности устанавливалась между учителем и учеником. «Любовное отношение влюбленного к любимцу не разрушается, а только сублимируется». Любовные отношения по Платону выстраиваются в мужском мире: «у Платона любовь имеет мужскую тональность: она беспокойна, стремится к обладанию, к действию, к плодотворности… в то время как Плотин не живет в исключительно мужском мире», говорит Адо [18]. Плотин, по словам Адо, описывает человеческую любовь через мистическое переживание: «любовь у Плотина, будучи, прежде всего мистической, имеет женственную тональность». «Если душа “ищет», «стремится», «бросается навстречу», то это как если бы супруга из «Песни Песней» искала возлюбленного; это напоминает влюбленных женщин Рильке, перед которыми открывается «бесконечный путь”. «В то время как любовь у Плотина ожидает экстаза, прекращая всякую деятельность, приводя все силы души в состояние полного отдыха, и забывая обо всем, чтобы быть полностью свободной для прихода Божества. Самое высокое состояние души — полная пассивность. И это состояние стремится к продолжению» [19].

Представляется, что Адо очень точно воспроизводит это различие, говоря, по сути, о двух возможностях любви — любви из женской позиции и любви из мужской позиции. Напомню, что Лакан говорит о том, что мистик может вполне обнаружить себя и на мужской стороне, на стороне фаллической функции. К примеру, Лакан говорит об Ангелусе Силезиусе в позиции отождествляющего свой собственный созерцающий взгляд со взглядом взирающего на него Бога.

Итак, мистик входит в отношения с Богом из женской позиции. При этом сам он, будучи причастным к наслаждению, которое является в корне другим, становясь отбросом фаллического порядка, может стать воплощенным объектом а (или, как скажет Лакан в «Телевидении», «объектом а во плоти») для других, позволяя принять его за причину собственного желания. В этой позиции любить — это желать наслаждения. В ней пересекаются наслаждение и любовь. Это то, что невозможно на стороне фаллического, где наслаждение прерывает желание.

Как замечает Аленка Зупанчич, позицию «желать наслаждения» не надо путать со стремлением наслаждаться, то есть с тем, что большинство людей «хочет наслаждаться»: «Желать наслаждения для себя и быть в состоянии действительно “наслаждаться” им не значит подчиняться безусловному требованию наслаждения, скорее это значит ускользнуть от него» [20].

Именно, — ускользнуть от фаллического наслаждения, при этом обнаружив доступ к радикально иному наслаждению. Собственно, это и есть крайне важный момент, который предстал для меня новым в ХХ семинаре — возможность обнаружения места, в котором любовь и сексуальное наслаждение пересекаются, в связи с чем обнаруживается особая позиция любящего как желающего наслаждение.

Иллюстрации Павла Гражданского

Примечения

[1] «Говорить о любви — что ж, в аналитическом дискурсе только этим и занимаются» (Лакан Ж. Семинары. (1972/1973) Книга 20. Ещё. М.: Гнозис/Логос, 2011. С. 99).

[2] Ален Бадью Этика. Очерк о сознании Зла. СПб: Machina, 2006.

[3] Лакан Ж. Семинары. (1972/1973) Книга 20. Ещё. М.: Гнозис/Логос, 2011. С. 172.

[4] Там же. С. 71.

[5] Там же. С. 172.

[6] «То, что мы любим, схоже со светом тех звезд, которые от нас так далеки, что их свет мы видим только после того, как они сами уже погасли» (Лу Саломе. Эротика. М.: Культурная революция, 2012. С. 48).

[7] Долар М., Божович М., Зупанчич А. Лакановские тетради. Истории любви // Под ред. В. Мазина и Г. Рогоняна. СПб.: Алетейя. С. 17.

[8] Там же.

[9] Кьеза Л. «Le ressort de l’amour»: Лакан и Платон // Новое литературное обозрение No 112 (6, 2011).

[10] Там же.

[11] Лакан Ж. Семинары. (1972/1973) Книга 20. Ещё. М.: Гнозис/Логос, 2011. С. 81.

[12] Долар М., Божович М., Зупанчич А. Лакановские тетради. Истории любви // Под ред. В. Мазина и Г. Рогоняна. СПб.: Алетейя. С. 98.

[13] Там же. С. 97.

[14] Лакан Ж. Семинары. (1972/1973) Книга 20. Ещё. М.: Гнозис/Логос, 2011. С. 72.

[15] Там же. С. 172.

[16] Там же. С. 110.

[17] Там же. С. 91.

[18] Адо П. Плотин, или Простота взгляда. М.: Греко-латинский кабинет Ю.А. Шичалина, 1991. С. 55.

[19] Там же. С. 60.

[20] Долар М., Божович М., Зупанчич А. Лакановские тетради. Истории любви // Под ред. В. Мазина и Г. Рогоняна. СПб.: Алетейя. С. 98.