Каково происхождение понятия «внутренняя колонизация»? Чем внутренняя колонизация отличается от классической внешней колонизации? Какова роль сырьевого интереса в этом процессе?

В лекции курса «(Пост)колониальные исследования» в рамках проекта «Ташкент-Тбилиси» профессор института Европейского университетского института во Флоренции Александр Эткинд рассматривает понятие внутренней колонизации и её роль в истории Российской империи.

Я не обещаю, что буду говорить о постколониальной ситуации, потому что для того, чтобы началась постколониальная ситуация, должна закончится колониальная. Когда это происходит и в каких странах, в частности в России — я думаю, к сожалению, останется за пределами нашего обсуждения.

Я постараюсь конспективно изложить свои книги, в которых я написал уже практически всё, что я могу вам рассказать: «Внутренняя колонизация» и «Природа зла. Сырье и государство». Эти две темы почти что нераздельно переплетены. Во второй книге я возвращаюсь к некоторым темам, которые были подняты во «Внутренней колонизации», и рассматриваю много разных новых тем, которые не были там подняты.

Я хотел начать рассуждение, чтобы было интуитивно понятно, о чём идёт речь, применительно к российской истории, хотя внутренняя колонизация — понятие, которое относится далеко не только к ней. Впервые это понятие было введено английским социологом Майклом Хечтером, который таким образом исследовал взаимоотношения между разными национальными анклавами, культурами на Британских островах. Особенно его интересовал Уэльс, образование, язык и культура Уэльса. Таким образом он пришел к пониманию, которое для меня чрезвычайно важно — от него я отправлялся. И очень грубо говоря, интуиция здесь понятна: есть Британские острова, у которых существуют огромные колонии, например, Индия. Надо было плыть через три океана, чтобы доплыть до неё. В Индии всё иначе: люди другой расы, другой религии, понятно, что они говорили на других языках. Отношения между имперским центром или метрополией и такой заморской, заокеанской имперской колонией, как Индия, названы отношениями колонизации. Другая классическая колония — это Северная Америка. Здесь, в этой большой, великой истории мы чувствуем относительность многих из этих понятий. Вот, например, произошла Американская революция — так же, как и в своё время Индия гораздо позже освободилась от имперской зависимости. Т.е. в конце XVIII века Соединенные Штаты Америки, как они уже назывались, или Северо-Американские штаты, стали постколониальными. Они перестали быть колонией, и до сих пор остаются постколониальной страной, потому что это пост– не имеет, в общем-то, верхнего предела. Но так бывает, действительно, только с колониями, которые отделены от метрополии океаном.

Что есть в определениях и в том, как мы употребляем понятие колонизации, такого, что делает эти океанские границы необходимыми?

В истории существовали много или по крайней мере несколько великих территориальных империй. Например, Оттоманская империя. Если начать сначала, то Римская империя в большой степени тоже была территориальной, то есть её колонии были не за морем или за океаном: двигаясь по земле, ты переходишь постепенно, плавно, может быть, не заметив этого, из метрополии в колонию. И здесь, кстати, сама этимология латинского слова «колония»: колонистами называли ветеранов римской армии, которые отслужив своё (25 лет или, может быть, еще больше, или меньше, если это ранение в бою), получали имение, землю где-то в Италии. Вряд ли это было под Римом, потому что там земля была уже раздана, но, возможно, где-нибудь на юге Италии или ближе к Альпам на Севере. Те, кто получал таким образом землю в Италии, назывались колонистами. Не совсем ясно, находится ли их имение за границей или внутри страны — такого понятия не было, оно появилось гораздо позже. Для меня очень важна идея, что в территориальных империях, таких как Римская империя, Оттоманская империя, Австро-Венгерская империя или Российская империя, между метрополией и колонией не было четкой, ясной границы — такой как океан, через который надо плыть полгода. Четкой, ясной границы нет. Есть, конечно, административные границы, но они меняются и смещаются, и это тоже важная часть этой истории. То есть, с одной стороны, Великобритания и Индия, с другой стороны, например, Англия и Уэльс. Уэльс — это внутренняя колония. Назвать Уэльс внутренней колонией — не значит никаким способом приуменьшать своеобразие уэльской культуры или даже политики, там могут быть свои освободительные движения и т.д. Тем не менее, это очень важная мысль: на каждый данный момент истории у империи, как и у национального государства, есть свои границы. Сегодня это международно признанные границы, то есть границы, как они значатся в международных договорах и, соответственно, соблюдаются различными способами. Границы исторически всё время смещаются: в одну сторону, в другую — империя расширяется, например как Российская империя веками расширялась на восток, в Сибирь, в одном направлении. Но бывает, что империя отступает: одна империя ушла из Индии, другая империя ушла из Аляски и т.д., то есть границы исторически меняются. Тем не менее на каждый момент они есть. И если мы говорим о внутренней колонизации, в отличии от внешней, то мы говорим о тех процессах колонизации, которые происходят внутри границ, которые существуют на данный момент. Соответственно, внешняя колонизация — это колонизация земель или островов, или, может быть, морских территорий, которые находятся на данный момент за международно признанными границами.

Авторы, которые писали об имперской России, создали два разных рассказа — больших, даже можно сказать, великих рассказов-нарративов. В одном великая страна успешно конкурирует с другими европейскими державами — тут была великая культура, были поставлены и отменены беспрецедентные социальные эксперименты, были достигнуты немалые военные успехи. Другой нарратив рассказывает об экономической отсталости, отчаянии, крахе, разных попытках восстановления и новых проблемах. Моя интуиция, когда я писал эту книгу (и, собственно, она мало с тех пор изменилась), заключается в том, что надо каким-то образом эти две истории совместить в одном рассказе — для этого нужна некоторая новая концепция, которая как мост будет иметь два конца и соединять эти две разные повести. Я пришел к тому, что это идея внутренней колонизации — длительного исторического процесса, в котором государство колонизировало собственный народ внутри границ, одновременно перемещая эти границы, осуществляя и внешнюю колонизацию. В одну эпоху — в Сибирь, в другую эпоху — в Среднюю Азию, на Кавказ. Это очень важный процесс, состоящий в том, что, когда границы в большой, длительной исторической и географической перспективе смещаются, завоевываются всё новые территории. Эти новые территории становятся равны условным континентам, за этой границей идёт фронт или фронтир внешней колонизации, но внутри этих границ тоже остаются колоссальные пустоты. Там всегда, конечно, живут люди — уже со времен Римской империи, наверное, не было таких мест на земле, на которых никто не жил (если не говорить о пустынях и океанах). Но с политической, культурной, административной точки зрения, с точки зрения империи, государства эти внутренние пустоты, лакуны подлежали освоению — это хорошее русское слово, — окультуриванию, аккультурации, просвещению, упорядочиванию, установлению нужного государственного порядка. Соответственно, живущих на этих территориях людей облагали разного рода налогом: натуральным или денежным. Учреждали школы, строили города, создавали административное устройство, пытались найти экономическое применение этим землям. Этот сложный процесс, у которого есть разные аспекты, я называю внутренней колонизацией.

Насколько нова эта идея? На самом деле, она совсем не нова. Я с большим уважением отношусь к русской историографической традиции, то есть ко всем историям, всем нарративам, которые русские историки в XIX веке и далее (собственно, это началось в XVIII веке) пишут о своей стране. На мой взгляд, идея внутренней колонизации (или колонизации самого себя или самой себя) лежит в самом основании российской или русской (думаю, в данном случае надо говорить о русской) историографической традиции. Великий историк Василий Ключевский в самом начале XX века писал: «История Россия есть история страны, которая колонизуется». Так говорили только по-русски, никто в политических, исторических рассуждениях (британских, французских) о колониях XVIII-XIX века (таких суждений очень много, это великая литература и историография) не использовал понятие колонизации в возвратном или рефлексивном, самоприменительном виде. Такая грамматика была использована именно русскими историками — и Ключевский был не первый. Его учитель, Сергей Соловьев, тоже использовал похожие формулы, но не такие отточенные, потому что отточенность формулы есть, конечно, следствие исторического процесса. И мой любимый российский историк Афанасий Щапов, с наследия которого Ключевский начинал свою работу, тоже писал о том, что Россия имеет свои внутренние колонии. Итак, история России есть история страны, которая колонизуется. Колонизуется — я думаю, у всех у нас есть языковая интуиция — значит колонизует саму себя. Область колонизации в стране расширялась вместе с государственной территорией. Здесь каждое слово, на самом деле, подлежит интерпретации, оно неслучайно. Например, Ключевский говорит «история страны, которая колонизуется» — не государства (он использует это слово позже), не земли, а страны.

Чем внутренняя колонизация отличается от классической внешней колонизации? Внутренняя колонизация происходит внутри признанных границ государства. Границы меняются, есть много случаев, когда внутренняя колонизация мало отличается от внешней, то есть возникают такие огромные серые зоны, в которых колонизация является очень свежим, недавним процессом, земля всё еще воспринимается как чужая, инородная, заграничная. Но со временем это восприятие меняется, границы в пространстве отодвигаются еще дальше, но остается ощущение внутренней чуждости, инавокости, необходимости освоения. Вся эта проблематика важна для сухопутных империй, в которых метрополия и колония не разделены океаном.

Еще один важный момент — идея серой зоны или смеси и перемешивания между внутренним и внешним

В одних случаях, это завоевания времени. Время лечит все раны, проходят столетия, земля воспринимается как своя, как внутренняя. Например, история Санкт-Петербурга, который, как вы знаете, был основан на только что завоеванной у Швеции земли. Когда город был поставлен и рос, фактически уже функционировал как столица, не будучи объявлен ею, Петербург находился на завоеванной, оккупированной территории, которая никакими международными договорами с той же Швецией или с кем бы то ни было не была признана российской. Это и есть та самая серая зона, когда земля в практическом отношении давно уже является внутренней, и настолько внутренней, что главный город империи растёт на оккупированной территории. Затем была учреждена Российская империя, одновременно Петербург был объявлен её столицей, и это было отрегулировано соответствующими договорами. Уже в XIX веке ни у кого не было сомнений в том, что то, что раньше называлось Ингерманландией, стало Петербургской губернией.

Вторая идея, центральная для моих рассуждений — это идея сырьевого интереса или сырьевой зависимости, сырьевой империи. Московское государство расширялось в Казань, в Сибирь, в Аляску — гигантские исторические процессы: гигантские во времени — очень длительные, гигантские в пространстве — оно огромно. Что движет туда сначала завоевателя, потом администратора, колонизатора? Пространства с точки зрения государства не заселены или едва населены. Эти народы узнаются по мере продвижения: как он взял Казань, как он продвигается в Якутию. Эти народы так и не служили в российской армии. В общем-то, на эту тему можно много рассуждать, но дело было, конечно, не в населении. Наоборот, эти гигантские пространства, которые воспринимались как пустые, приходилось кем-то, в конечном итоге, населять. Хотя, например, со Средней Азией или с Кавказом, возможно, было совсем иначе. Но главный интерес, который движет империю в этом историческом движении — это интерес к сырью. Этот интерес очень конкретен. Что такое сырье? Это некоторые ценные природные материалы, дары природы, которые находятся в данном месте, которые имеют товарную ценность, и их можно вывезти, продать, использовать. Ключевой чертой, характеристикой является именно география, то есть ценности имеются в одном месте, и их нет в другом месте — только тогда их имеет коммерческий смысл возделывать, добывать, производить, перевозить по этим гигантским расстояниям с тем, чтобы продать там, где природа их не создала. Соответственно, для человека товары в этом новом месте, например, в Германии или в Англии, если их туда доставить, имеют очень большую ценность. Для эпохального движения Российской империи в Сибирь, на Восток таким видом сырья был мех, прежде всего соболь, но и другие виды меха, которых на тот момент уже не было ни в Московском государстве, ни в Западной Европе, ни даже в Скандинавии. Они имели колоссальную ценность, и на этом сырье, действительно, развивалось длительное время, веками Московское и затем российское государство — именно как государство.

Здесь, конечно, надо понимать, чем государство отличается от отдельного домохозяйства. Домохозяйство в Средние века или в раннее Новое время было прежде всего натуральным хозяйством, то есть люди потребляли то, что они сами производили. И тогда государство не особо вмешивалось в их дела — пыталось облагать налогами, но обычно это было очень трудно, потому что избытка в натуральном хозяйстве не было. За счёт чего же существует само государство? За счет продуктов, в сфере промышленности — за счет товаров, коммерции, за счет того уникального сырья, которое каждая империя находила для себя в своих колониях. В Индии это был чай или, допустим, в другие времена опиум. В Северной Америке, Канаде это тоже был мех (бобёр), потом это был хлопок, затем этим уникальным сырьем стала нефть. То есть эти имперские государства надо себе представлять как мириады домохозяйств, которые живут очень активной жизнью. Может быть, у них есть местные рынки, но государство к ним не имеет отношения, и они стараются иметь как можно меньшее отношение к государству. Есть такая крыша, гигантская структура, которая над всем этим парит почти что в невесомости, и для неё, конечно, нужны свои источники питания, она их ищет. Она оккупирует всё новые земли, сначала посылает разведчиков, учёных, географов, путешественников — все возвращаются обратно с грузом золота или с только что открытыми бобрами или соболями. И государство запускает туда свои щупальца, помимо собственного народа. Собственный народ имеет к этому очень малое отношение. Конечно, в конце концов, он оказывается необходим для обрабатывающей промышленности и для защиты этого бесконечного хозяйства. Когда мы говорим о том, как государство перемещается по земле, передвигая свой фронтир на восток, на юг, по морям или по суше, то движет его именно интерес к сырью. Дальше возникает очень интересная проблема имперской сырьевой природы, зависимости. Например, гигантская Сибирь — гигантская именно на карте, для Российской империи гораздо меньше видны на карте такие области, как, например, Кавказ или Средняя Азия, которые в разное время имели ключевое значение. Проблемы внутренней колонизации стали понятны для меня на примере этого гигантского неосвоенного пространства на востоке. Казаки, солдаты, затем крестьяне, ссыльные шли туда за мехом и, соответственно, истребили весь этот мех: соболь в XIX веке уже потерял товарное значение. Он, конечно, был, его добычу пытались стимулировать, но пришлось ориентироваться на совсем другие виды сырья. Хотя на Аляске был свой очень ценный мех, который, действительно, и привёл империю туда, и в конце концов, когда он истощился, империя оттуда ушла. Из Сибири империя не ушла, потому что сырьевые зависимости исторически меняются: соболь был выбит, но в этих огромных внутренних колониях, внутренних пустотах, лакунах были найдены новые виды сырья — металлы на Урале или на Алтае. Они оказались бесценными для российской, прежде всего, военной промышленности. Прошло еще одно столетие и таким видом сырья оказалась нефть. Внутренняя колонизация есть применение практик колониального управления и знания внутри политических границ государства. Это особый тип отношений между государствами и подданными, при котором государство относится к ним, как к покоренным в ходе завоевания, а к собственной территории — как к захваченной загадочной и обещающей неслыханные возможности, неизвестные, до сих пор не изученные, связанные, как правило, с местной природой, сырьём. Такой тип господства использовался многими империями, и особенно характерен для России — просто в силу её географического протяжения.

На этой простой схеме я изобразил те самые отношения, о которых я рассказываю: внешняя колонизация и внутренняя колонизация. В одном случае — Англия и Индия (некая внешняя колонизация), в России похожая ситуация, когда метрополия отделена от колонии морем, была, когда российской колонией являлась Аляска. Но здесь сразу интуитивно понятно, что это была особенная колония, не совсем российская территория. Особенно необычно это проявилось еще и в том, что по доброй воле сухопутные империи обычно не уходят со своих колоний, а вот Аляску — внешнюю колонию — продали и особо об этом не жалели. Нижний эллипс — это ситуация внутренней колонизации, где центр, как говорил Ключевский, находится на периферии. Он имел в виду конкретно Петербург — то есть центр империи находится на далёкой-далёкой периферии империи. В каких-то случаях он, возможно, даже и вне исторической земли. Между колонией и метрополией нет границы, или точнее вся эта гигантская территория есть одна гигантская граница.

Что такое колония? Я выделяю три элемента колониальной ситуации или колониального правления, оно же использование. Это политическое доминирование, которое связано, конечно, с военной силой и с административной структурой. То есть любая колония начинается с оккупации: Колумб или любой другой колониальный захватчик приходит на её территорию, побеждает врагов, подчиняет их себе. Но зачем он это делает? Понятно, что Колумба интересовало золото, за которым он плыл, преодолевая трудности. Иногда путешественники, захватчики, разведчики, исследователи находили именно то, чего искали. Чаще всего они находили что-то другое. Условно говоря, Колумб и его соотечественники золото не нашли, но нашли серебро, которое для Испанской империи оказалось таким же важным, каким для Российской империи был мех. Например, когда шли военные действия в Средней Азии в середине XIX века, то немало обсуждался вопрос о том, что кроме большой политической игры (отчасти Среднюю Азию захватили, потому что боялись, что Британская империя захватит территорию) там обещали металлы. Какие там были металлы, никому не было известно. Оказалось, что единственное, что там было — это хлопок. Но хлопок оказался очень важным. Сырьевые зависимости — это длинные исторические процессы, они всплывают, достигают кульминации, обрушиваются. Это занимает десятилетия, иногда столетия, и когда этот цикл начинается, то, естественно, ни администраторы, которые обычно не самые умные или дальновидные люди, ни ученые — никто не знает, что же там есть и что искать. Учёные что-то обещают, что-то, действительно, привозят, но, в конце концов, всё это оказывается несколько иначе.

Второй элемент — экономическая эксплуатация. Первичным является интерес к природе, например, серебряные шахты, или соболь, который бегает где-то в тайге, где его нужной найти и достать, бобёр, который строит запруды в труднодоступных реках. Но для того, чтобы освоить эти дары природы, нужно сотрудничество с местным населением, которое надо каким-то образом мотивировать: либо силовым принуждением, для которого есть понятные способы, либо коммерцией. Третий вариант — посылать собственное население осваивать эту территорию, что тоже бывало, хотя эти возможности всегда очень ограничены. Четвертый популярный в прошлом вариант — завозить туда рабочую силу, которая тоже будет работать по принуждению из какого-то третьего пространства, например, из Африки. То есть экономическая эксплуатация упирается в добычу природного сырья с применением доступного труда, потому что без труда ничего не выйдет. Дары природы, конечно, обильны, но не бесплатны, а найти, создать и организовать труд на этих гигантских пространствах было очень трудно, но на то и работает империя.

И, наконец, третий элемент колониальной ситуации — это культурная дистанция между местным населением и имперской метрополией. Культурная дистанция существует всегда: если есть имперская ситуация — есть культурная дистанция. Если с культурной дистанцией с ходом столетий что-то происходит, народы перемешиваются, получают образование, демократическое представительство и так далее, тогда империя, внутренняя или внешняя, превращается во что-то другое, например, в национальное государство.

Картину «Император Александр III встречается с поисковыми старшинами» Ильи Ефимовича Репина, созданную им по официальному заказу, можно представить как автопортрет империи, её репрезентацию для самой себя: так империя в лучшие свои моменты (не в моменты отчаяния, а, наоборот, в моменты относительного благополучия) себя видела. Стоит император в военном мундире, окруженный представителями с мест. Здесь есть и русские крестьяне, которые приехали с какой-нибудь Тверской губернии по соседству, есть и люди со Средней Азии, люди с Кавказа, с Сибири, с Урала и еще со многих мест по дороге. Они все стоят по кругу, равноудаленные от императора. Все разные, и эта разница подчеркнута их этническими особенностями — костюмом, головным убором, у кого-то есть борода, кого-то нет бороды. Все они — мужчины, женщин здесь нет, или, если есть, где-то с зонтиками на очень дальнем плане. Речь идет о войсковых старшинах, то есть о представителях власти, которые приехали с мест. Император — не один из них, он совсем другой, чем все они, чем какой-нибудь азиатский, кавказский, тверской старшина. И эта другость, отличие от окружающих подчеркнуты тем, что император единственный в военном мундире — это российский генеральский мундир, но у него нет этнических особенностей. То есть империя равноудалена от всех своих колоний, империя — это центр. В данном случае император не на периферии, он в центре этого круга. Но этот центр как бы нейтрален по отношению ко всем народам империи, этот центр не этничен, не национален. Идея национальной империи, которая во времена Александра III начинала доминировать и, в конце концов, возможно, погубила империю или внесла свой вклад в это дело — идея того, что империя не российская, а именно русская, и соответственно, нужно русифицировать окраины, и таким образом империя потеряла эту нейтральность, которую Репин и те, кто заказывал ему этот автопортрет, чувствовали очень точно.

Я думаю, что смысл работы исследователя состоит в интерпретации конкретных случаев — не в проповедовании общих истин, а в том, чтобы видеть что-то новое, необычное на основе своих больших идей. Применительно к частным случаям хорошо, если ты сам открыл какое-то дело в архиве и читаешь текст, который до тебя никто не читал. Или, возможно, как в данном случае, наоборот, это артефакт, культурный феномен, который очень хорошо известен, на него смотрели миллион людей, и сотни авторов об этом писали. На примере картины Репина «Казаки пишут письмо турецкому султану» я хочу проиллюстрировать что-то своё, как и Репин иллюстрировал что-то своё, создавая эту картину. Исторический сюжет мы понимаем: турецкий султан потребовал дани, запорожские казаки, вольные казаки, ему отказывают, и они пишут письмо, содержащее в себе этот отказ. Есть исторические документы, которые были хорошо известны Репину, — такой смачный, юмористический и карнавальный текст, действие по его описанию тоже разыгрывается карнавальное. Кто такие запорожские казаки? Турецкий султан хочет сделать их своей колонией — они отказываются, они сохраняют свою свободу. Российские власти хотели сделать их своей колонией — казаки отказываются. Сейчас они находятся в том счастливом моменте, когда, сохраняя некоторый баланс, манипулируя, может быть, этими внешними для себя силами, избегают позиции колонии, в данный момент оставаясь вольными казаками. Казаки не знают (а Репин и мы, конечно, знаем), что эта ситуация изменится, и их земля, и они (или их дети и внуки) станут подданными Российской империи. Пока что казаки потешаются, и здесь очень интересна та мера чуждости, инакости, в которую Репин представил для нас. Эти люди ощутимо другие, чем современники Репина. Мы помним его портреты современников: писателей, членов государственного совета или самого императора — они выглядели, конечно, совсем иначе, чем казаки. Эту разницу стоит анализировать в терминах расы. К какой расе принадлежат эти казаки? Расовых различий мы здесь не видим. В терминах языка: на каком языке они писали, мы не знаем, но нам знакомы документы — казаки писали на языке, который до сих пор понятен нам при чтении. Одновременно Репин делает всё, чтобы показать их отличие от своих современников и, можно сказать, от нас с вами. Казаки одеваются не так, совсем иначе стригут свои усы и бороды, они общаются между собой и ведут себя иначе. Наконец, все они неграмотные. Именно из–за этого им пришлось нанять или привести грамотея: он сидит и переводит их фольклорную мудрость, фольклорный юмор, карнавал в письмо. И есть еще один очень интересный элемент этой картины, который я заметил очень давно, и это привело меня к чувству, что я увидел что-то, чего другие здесь никогда не замечали, хотя, может быть, об этом и писали — я прочел не всю литературу об этой картине (а она огромна). Казак, который стоит прямо над столом, над письмом, и он своим пальцем показывает вдаль. Очевидно, что письмо поедет туда, куда он показывает — наверное, там Стамбул, Константинополь, наверное, там султан. Они все разговаривают между собой, а он указывает туда, куда поедет это письмо. И интересно, что это место противоположно нашей с вами зрительской позиции, а также той, с которой Репин, автор, писал эту картину. То есть наша с вами позиция — позиция зрителей, позиция автора — прямо противоположна той позиции, в которой находится условный султан. Там восток этого пространства, восток в условном смысле, потому что для казаков, на самом деле, Константинополь был скорее на западе. Но именно в плане ориентализма или экзотизма восток, куда поедет письмо, противоположен нашему взгляду, нашей позиции. Мы люди запада, которые смотрят на это срединное место, на эту серую зону, на это буйство народной культуры. В ней обозначена сторона света. Эти люди, хотя и неграмотные, знают, что делают, знают эти стороны света — где восток, где султан, и с какой стороны находится запад и мы с вами.

Литература к лекции:

Эдвард Саид. Ориентализм. Западные концепции Востока. Москва: Русский мир 2016

Книга, вошедшая в канон постколониальной теории и сформировавшая её в нынешнем виде. Согласно Саиду западная идентичность строится на противопоставлении Востоку. В рамках западной гегемонии возникает отрасль знания о Востоке, в которой голос самого Ориента не слышен. Даже при наличии претензии «чистого» не политизированного академическим знания Орент оказывается удобным объектом для легитимации колониальной власти.

Андреас Капеллер. Россия — многонациональная империя. Возникновение, история, распад. Москва: Прогресс 2000.

Андреас Каппелер, немецкий историк швейцарского происхождения, рассматривает процесс формирования многонациональной Российской империи. Автор исследует специфику российского колониализма и эволюцию российской имперской национальной политики на протяжении нескольких столетий — начиная с Средневековья до 90-х годов XX века.

А. Эткинд. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России. Москва: НЛО 2013

Автор рассматривает границы применения понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, рассуждая о формировании языка самоколонизации у российских историков. Освоение Российской Империей территорий рассматривается как процесс, включающий колонизацию не только культурно отличных пространств, но внутренних земель.

А. Эткинд. Природа зла. Сырье и государство. Москва: НЛО 2020

В междисдисциплинарном исследовании рассматривается влияние природы на общество, его самоорганизацию и форму политии. Один из предметов исследования — сырьевая зависимость государства. От способов добычи, переработки и сбыта сырья зависит форма политического правления. В то же время неравный доступ к ресурсам становится двигателем торговли, которая приводит к накоплению богатств, неравенству и, следовательно, умножению зла.