Однажды художник Юрий Шабельников объяснял таксисту, что «Утро в сосновом бору» при всей реалистичности и медведях — только картина, а чёрный квадрат кроме прочего ещё и квадрат. Первая лаборатория kyiv poetry week искала тех, кто справляется с квадратами. И с медведями. И с поэзией.

Новые жесты, как и всё незавершённое, определяются неглавными чертами, размытием границ поиска и субъекта. Художники и художницы постдиджитала легко заимствуют методы у соседних дисциплин и создают новую визуальную, информационно убедительную форму.

Те, которых мы запомним, прямо сейчас печатают украшения на 3D-принтерах, пишут стихи в виртуальной реальности, читают лекции об арт-радикализме, пришивают барашков на лосины Авеля, владеют болгаркой, снимают спящих бомжей, напевают Терри Райли на эскалаторе.

Первым обязательным заданием для лаборатории стал обмен опытом. Каждый участник за тридцать минут должен был рассказать, в чём его суперсила и научить остальных использовать её во благо собственных интредисциплинарных проектов.

Второе задание обязывало ходить на лекции специально приглашённых менторов за новыми способами художественного восприятия.

Оба задания были провалены, но четыре перформанса через неделю были готовы.

Группа Виктора Рубана. История взаимодействия.

Импровизационный перформанс группы Виктора Рубана прошёл в формате открытого процесса.

Перформеры и перформерки читали, лежали на полу, перестраивали действие, не скрывали замешательства от аудитории, балансировали между искренностью и неловкой театральностью.

Поэтическая часть была решена в сентиментально-исповедальном дискурсе, хореографическая — в нарушении границ. Как игра с листом бумаги, который сгибают и разрисовывают по частям, пытаясь продолжить линии друг друга.

Существует обоснованное ожидание, что при эстетическом воздействии, эмпатическом уколе мы должны почувствовать что-то вне обычного спектра эмоций. Хореографка и танцовщица Юлия Скиба выводила это ожидание в плоскость зримого, в гиперреакцию.

В определённые моменты поэты казались героями кошмарного сна, в котором стоишь в окружении площадной толпы голым и беззащитным. И любое слово будет использовано против тебя, обращено в жест или навязчивый поведенческий фрактал. И напряжение висело в воздухе, как пыль в лучах солнца. Но ничего жестокого не случилось.

Марина Абрамович когда-то сказала: “для меня прервать перформанс никогда не было выходом. Если у тебя есть намерение закончить раньше времени, ты это сделаешь, а в моей голове эта возможность никогда не возникала.”

Группа Виктора Рубана завершила в моменте общей усталости. Все по очереди обозначили необходимость финала. И потом, без неловкостей, на новом уровне говорения и переживания началось обсуждение с аудиторией. Перформанс получил точку выхода и одновременно точку сборки.

Он, безусловно, стал бы примером и нужным премьерным опытом в украинском пространстве, если бы ровно годом ранее такая же концепция уже не была использована в Киеве Экхардом Мюлером в сотрудничестве с с Даниэлой Шварц.

Тогда перформеры и перформерки предлагали исследовать язык движения в соотношении с окружающим пространством, отрефлексировать музыку и взаимодействовать по нарастающей, до усталости и коллективного обсуждения произошедшего. Видимо, плотность киевского воздуха питательна для доппельгангеров.

из лабораторного дневника Владимира Ковальчука:

“Нашою метою було поєднати поезію і танець, так щоб вони були не розривні між собою. Я читав свої вірші і розповідав, як вони з'явилися, реагуючи на рух Юлі.”

из лабораторного дневника Натальи Ерёменко:

“…фрустрація від наших спроб досягла свого апогею вчора — мені очевидно, що будь-якому спільному творчому процесу потрібні рамки, тоді як «можете зробити все, що хочете» зазвичай означає «ми не зробимо нічого». сама по собі ідея про обмеженість співпраці (особливо поетичної) здається мені цікавою та ресурсною, і я хотіла б дослідити саме її через наш перфомативний акт. але я в ступорі — мені бракує виражальних засобів.”

из лабораторного дневника Юлии Скибы:

“Така поетична струна натягнулася й звучить в моєму житті в комфортному тандемі з іншими. Акорди один за одним й мелодія якась приємна.”

Группа Кати Горностай. Поминки.

Группу Кати Горностай лихорадило идеями пока Настя Финик (одна из самых юных участниц) не сказала: “Давайте, мы будем просто есть?” Из этого и сложилась история с насыщенными эго-высказываниями, граничащими с развязной искренностью.

Перформанс прошёл в деревянном зале Контрапункт, месте без окон, но с пространственной ямой, где и расположился поминальный стол с майонезными салатами и душевными нарезками. Зрителям достались по две поминальные конфеты. Водку пили настоящую, причём большинство участников и участниц в реальной жизни не пьют совсем. По зрительским рядам шли хрустальные салатницы.

За столом шла ловля поэзии на документального живца.

Говорили о том, как не хочется хоронить собаку, как страшно в одно из возвращений домой не застать бабушку с дедушкой, почему можно ничего не чувствовать, когда умирают близкие, как страх неприятия возводит стены, почему внезапная смерть оставляет больший диаметр ран. Всё настоящее, без возможности переиграть или повторить.

Из углового динамика время от времени звучала запись с детскими страшилками, дразнилками, стихами.

В этом перформансе они были и иллюстрацией, и литературной нагрузкой. Истории написали участники и участницы группы, часть из них были собраны из классических сюжетов страшилок шестидесятых. Гроб на колёсиках, жёлтые шторы, чёрные утюги, красные перчатки. Сказки городских детей, которые оставались одни дома. Созвучные времени, истории репрессий, когда «автобус с черными шторками» мог увезти соседей и этому нужно было отыскать защитное определение.

Страшилки стали абсурдной подушкой безопасности, с которой можно долго в темноте говорить про смерть, а когда смерть подойдёт послушать, сказать: “я в домике”.

При этом моменты, когда кто-то решал дожать перформанс актёрской игрой вызывали испанский стыд. А небрежно написанные тексты не построили дополнительной оси смыслов, не создали нового высказывания. Вся ставка пришлась на новую искренность постдраматического театра.

Но она сыграла. Эти два часа обильной еды и разговоров о смерти поместили нас в точку, где получалось чувствовать себя живым. И можно не отдавать своё сердце, если не хочется.

из лабораторного дневника Никиты Сивякова:

“…здавалось весь концепт розвалився, всі були злі. Я не міг зрозуміти зараз вже нічого, нова інформація не хотіла перероблюватися моїм мозком. Ми постійно щось обговорювали та перегавкувалися. Я захищав ідею про смерть і “топив” проти перформативності…”

из лабораторного дневника Галины Гуровой:

“Разговаривали о своих переживаниях, сдерживались, чтоб слюни-сопли не пускать. Я была равной со всеми участниками нашей команды и говорила о своей боли и переживаниях, как и они. Намного больше мне дала практика. У Кузьмина выучила слова «рецитация», «семантический», «синкретический». Теперь буду говорить вместо «когда автор читает стих» «авторская рецитация» и делать умный вид.”

из лабораторного дневника Валерии Зубатенко:

“…когда мы ждали Катю в парке, я увидела коляски с двумя девочками-близняшками. А минут через двадцать мимо нас прошли женщины-близнецы в куртках того же цвета, что и коляски у близняшек. Я тогда ещё вспомнила Муратову и подумала, что, вот, начинается кино…”

Группа Лёли Гольдштейн. Overlay.

Один из значимых художественных навыков — взаимодействовать со средой, действовать в обстоятельствах, допускать провалы, крушить и падать.

В группу Лёли Гольдштейн попали трое хорошо самоуверенных художников/авторов. В их палитре паблик «Хуй собачий, я незрячий» соседствовал с плотным украинским верлибром, уверенный рисунок с правдой дизайна. Чтобы вывести в это формат взаимодействия, каждый предпринял поэтические полевые исследования и добавил имплицитных связей в свои отношения с текстом.

Зацепил я порошка/ Ехавши на дачу/Двадцать соток сам лопатой/Вмиг перехуячу.

Осень к нам пришла/Виноград поспел/Извини, любимая/Вынуть не успел.

За Виталия Кличко/ В рот возьму/И дам в очко.

Оля Тёлка читала стихи в метро, на секонд-хенде, на рынке, в супермаркете. В видеоряде не всегда присутствуют, но всегда ощущаются случайные свидетели. Неожиданное поэтическое высказывание включает в них подавленную, но все равноочевидную агрессию и готовность бороться за границы привычного бытования. Как минимум маской недоумения, как максимум — физическим воздействием на раздражитель.

Оля говорит, что просила оператора снимать до конца “даже если пиздить начнут”. Не начали. Среда возмущалась, лиризм утрачивал права, людям было неловко, им хотелось прекратить поэзию, но остановиться было нельзя.

Параллельно Богдан-Олег Горобчук читал стихи в безлюдных пространствах. Тексты легко занимали предлагаемый объём. Они находили свои значения не в существующих и названных объектах, а в дистанцировании и разности масштабов.

бережися цвіркунів-кулементників,схованих у високому лісі трави обабіч/обережно обходь тіло пса, заміноване мухами/ ухиляйся від смугастих безпілотників, що звили паперове гніздо на старій груші

Дополнительный фокус пришёлся на зазоры между словами и их произнесением, на измерении времени длительностью стихотворений.

Видео поочерёдно стартовали на двух экранах, между которыми художница Алла Сорочан выводила свою линию на прозрачном пластике. Перформативная функция Аллы казалась размытой. В самом широком её значении она фиксировала реакцию зала, образный поток и звуковые волны в общее полотно. В узком — Алла рисовала, что ей нравится. Или создавала картину для выставки в этом пространстве. Мы никогда не узнаем.

Очевидно, все трое не двинулись с собственных позиций, не допустили ни зрителей, ни кураторов в собственный художественный процесс.

Но чужую оптику примерили, в новую форму вышли. Так, наложение произошло и прозвучало.

из лабораторного дневника Оли Тёлки:

“Был ли момент, когда хотелось забить и отказаться? Нет. Хотелось некоторых послать нахуй. Но я много нового творчества для себя открыла, а то все в своем варюсь.”

Группа Саши Андрусик. Новый блэкаут.

Классический блэкаут предполагает создание нового поэтического текста из любой печатной заготовки. Блэкаут сознательно вступает в контакт со своим исходным материалом, с целью его дистилляции и выделения из него нового смысла.

Моррис Бланшо писал: “Речь для взгляда — война и безумие. Жуткая речь пренебрегает любым пределом и даже беспредельностью всего: она принимает вещь оттуда, откуда та не принимается, не видится и никогда не увидится, она нарушает законы, освобождается от ориентации, дезориентирует.”

Группа Саши Андрусик выбрала системный, многоаспектный путь исследования речи для взгляда. И доказала, что блэкауту поддаются пространство, объём и звук, карты и кирпичи.

Под одной визуальной темой на сайте проекта (http://zhyku.com/KPW) можно увидеть блэкауты карт, блэкаут как изолированную визуальную форму, блэкаут как тактильное веб-приложение.

А непосредственно во время перформанса участницы поэтически грунтовали небольшой лестничный пролёт для будущих проектов.

Для этого Мария Салакова с помощью пенопластового нойза заглушала запись стихотворения Вероники Матковской. На стенах загорались пиксельные факелы, сидели вороны, позли кисти рук, а проецируемые кирпичи повторяли форму кирпичей настоящих, добавленной темнотой стирая лишнее.

Вооружившись деструкцией, обратившись к известной идее, участницы группы Саши Андрусик смогли создать новое, заставить его жить, шевелиться, двигаться вдоль стен и забираться в телефоны.

Зрители стояли в очереди, зависали на опасных ступенях, наливались звуком и запоминали пространство. Потом проект выходил из комнаты.

Переходя по QR-коду гости экспериментальной страницы читали переводы из азбуки Морзе, ждали загрузки картинок и показывали их друг другу, формируя вокруг особую языковую и поэтическую картину.

из лабораторного дневника Лизы Билецкой:

“Что запомнилось? Когда Роман Осьминкин пел о Джудит Батлер. Стих Мандельштама который нам показал Дима Кaзаков. Маша Салакова в роли нойзера. Я узнала больше о современной украинской поэзии и её акторах. Накопала новых русских слов из этого поля дискурса, например, «акторы», a от Дмитрия Кузьмина получила хорошее слово «зазор». Spasibo! Ещё познакомилась с кучей крутых плёночных людей и во всех сразу влюбилась как в единый организм.”

Первая в Украине поэтическая интердисциплинарная лаборатория состоялась и показала результаты. Можно воспринимать её как масштабную интервенцию и смелую попытку поиска.

Но я хочу думать, что это начало хорошей школы киевской школы поэтического перформанса и всего на свете.

фото: Сергей Сараханов, Лена Самойленко

пространство: Plivka