…Но больше всего, конечно, туманы. Он любил нырнуть в них носом, зарыться лапами — только хвост торчал. Хвост должен был торчать чтобы я не терялась, а могла схватиться за него и тоже нырнуть в густую кашу. Всякий раз, теряя его из виду, я искала хвост с чёрной кисточкой, длинный весёлый хвост на рыжей ножке. Все говорили: «хвост надо стричь, некрасиво, когда как палка болтается, надо чтобы как морковка был», — а мне всё равно, мне нравился длинный весёлый хвост, что мне морковка? Порой, я досадно путала хвост с какой-нибудь веткой, бралась за нее, а она, колючая, жёсткая, не отвечала. О, милый веселый рыжий хвост с чёрной кисточкой, приветствующий меня в сумерках непроглядного тумана, мой хвост-поводырь! Найдя хвост, нашарив его в ворохе листьев, обломанных веток, грязи, цеплялась за него, зажмурившись, и прохладное влажное облако вбирало меня. Мы плавали в огромной деревянной посудине, доверху наполненной молоком. Там, в туманной непроглядности, нам вдвоём было совсем ясно, мы скрывались от сумерек под влажным одеялом тишины. Он летел впереди, и я видела его оборачивающееся задорное лицо, острые глаза, розовую ленту языка и мелькающие подушечки лап. Сутки напролёт мы могли бродить по туманам! И мне всё время можно было держаться за его весёлый хвост… А сколько игр мы придумали! Всех и не пересказать: и «по наклонной», и «крестиком», и «в сверчка», и «в ящерицу», и «в венецианскую чуму», и «в слепых», словом, фантазия наша не выкипала.

Как-то раз, мы пришли к обрыву, а тумана не оказалось. Представьте себе, стоял погожий летний денёк. Как мы огорчились, вы бы знали! Но хвост нам придумал есть землю, да так, чтобы пар из носа и ушей валил: это, говорит, чтобы туман просыпался, он, говорит, на пар падок. Ну и началось же тут! Мы с ним всех кротов разбудили! Всех лисиц и куниц подняли из спячки! Сколько земли мы съели — не знаю, но вдруг все очнулись в таком киселе молочном, что и носа своего никто не обнаружил! А я моментально хвост высматривать бросилась, но ничего же не видно! Такая глушь кругом, что, казалось, не то что хвост — и себя потеряешь. Потому зажмурилась я и легла умирать. Лежу, утопаю: рот даже открыла, чтобы побыстрее набрать холодной мякоти и легкие застудить в сосульку. Лежу, коченею и вдруг чувствую что-то горячее меня по щеке — а глаза разлепить не получается — но слышу: сопит и дышит мне в лицо он. Он! Тут он меня как взял за волосы, так и поволок за собой. Так быстро волок: я по пути успела и прокашляться и отогреться, только вот глаза никак разлепить не удалось — туман мне все глаза съел.

…я потом долго без глаз хвост училась искать, прислушиваясь. Знаете как звучит торчащий из тумана хвост? Он шелестит как последний рябиновый листочек на дереве за секунду до порыва ветра. И я, заслышав этот шелест, сразу бежала. И ни разу не ошиблась. Вот какой у меня хвост был! Всем головам — хвост.

~

…А впрочем, ведь не бывает, чтобы был. Вы, господа уважаемые, прекрасно же видите, что-я-говорю. Иначе.

Белёсый лазурит моргнёт там, а тут глянет уже непроницаемым малахитом. Какие уж тут комья? Вопрос в две стороны пошёл. Но принять ли суд, раскопав или приняться за? Что же, тут. Камни не копаются; разве, может, копятся. Мы ревели, и всё в круговерти сбилось, танцуя, а может споткнувшись, а мне показалось, но не только мне, а значит (ли) не показалось, сдвинулось с места. Мягкие лапы ступают по выщербленным зубьям сколько смогут. Сколько эха в поступи? Оно ушло по делам, но и дела ушли. Все идут по делам беззвучно. Лапы воют, кровоточат гулко и весело. Ясно же. Курение убивает, делая вас сильнее. Но вы не подумайте окружного! На ноль не поделишь. На ноль поплатишь. нетонетамнездесьникогоникомунигденетнеочёмну и что. О ком речь-то? Это всё вы, господа, сказали. Я молчал в тот день. Яблоки глаз расцветали, когда я смотрел.

Незализанные раны исчезают в двухмерном пространстве кожи не дослуживаясь до звания трёхмерных шрамов.