oblöque (asy~)
играя словами, можно было бы найти, например, «носимую блёклость бытия». впрочем, зачем нужны эти перевёртыши, если дело о деле;
два непонятно парных органа, расположенных в отверстиях черепных глазниц, очень странным образом порой связывают некое «происходящее» (ну откуда бы оно, надо спросить, исходило?) с другим неким «происшедшим». вот идёт, скажем, он по улице: порядок! на лице пара глаз, кум королю; чуть ли не подпрыгивая, можно ожидать, шагает. большое ли дело, что его глаза не принимают цвета, исходящего от окружного ему мира? не в том смысле, что он обладает специфическим заболеванием из области офтальмологии или даже генной биологии, а в том, что глаз просто «соскальзывает» с событийной части про-исходящего; как налёт пыли — будто кто-то властной кисточкой махнул по потрескавшемуся лаку древнего, красного дерева комода с резными украшениями в виде херувимов или какой-нибудь батальной сцены. невольно останавливаешься на этой пыли — а вдруг его самого вместе с нею смело? что с ним тогда? когда «тогда»? покрытый бесцветным миром, длиною в один всё длящийся и длящийся шаг, он идёт, непонятно, правда, — догадывающийся-отгадывающий ли своё-своё. дневность. ничего, тут особенного.
много более страшной была бы ситуация с другой перспективой. как быть, когда сам вдруг обнаружил, что я, только что, буквально секунду, меньше секунды, бывший здесь — совсем неясно нарисован, можно было бы даже сказать, что был очень блёклым, можно было бы даже сказать, что цвета во мне не находилось никакого.
не находилось, но нашлось и находится сейчас. всё-таки как мерить? сказал «секунду назад, меньше секунды» и осёкся: время здесь явно плохо послужит. точнее уже послужило по полной так, что сосчитать тут его просто не выйдет. сказать «мысль назад» (помимо дурновкусия словосочитания) было бы, как минимум, очень смело — ведь ясно, что мысль о бесцветье станет первой при таком счёте и «назад» от неё никакой схватываемой не найдётся. дело отчаянное, почти безнадёжное?
ладно. там разрыв горной породы — не пройдёшь. надо спуститься вниз и безопасно пройти по дну на ту сторону. но тут ещё хуже. на дне жду я, который тут-то и был. ко мне обращён вопрос о моём говорении. я теряюсь. ну как же так? ведь я же (я же!) заметил, что я который был совсем не тот! как ещё? странным образом то, что я так резко отделил (не сумев, опять же, подтвердить резкость чёткостью измерения) от себя, имеет ко мне большое отношение, чем-то цепляя меня. к тому же, становится понятно, что я знаю обо мне гораздо меньше чем я обо мне знаю. ведь, что по сути я знаю о себе? только то, что заметил (метка, отметина), что тут что-то порвалось. я же о себе знаю, вероятно, почти всё, если не всё вообще. чем иначе объяснить ту нечеловеческую уверенность своего места, с которой я в такую двусмысленную минуту вторгаюсь в себя, не встречая ни сопротивления, ни поощрения, попросту придя к себе домой. разве кто в «здравом уме» похвалит за то, что кто-то пришёл домой? ну большое дело! вот приди в чужой — там тебе либо уши надерут, если не звали, либо нальют, если верно и вовремя дорогу нашёл. а тут…
выходит, что тот вопрос «со дна» не праздный: как же я, с таким апломбом швыряющий вопрос в лицо оппоненту, так плошаю с самыми простыми вещами? пришёл к себе домой, а ключей нет; изнутри заперто.
бесцветный, бездомный. надо сесть под дверь — вдруг добрый дядя сжалится и отворит? или высадить дверь и выкинуть вон наглеца? но ведь непонятен сам ход рождения претензии на «вход», пересечение этой границы. я-то её шутя перемахнул, не заметив, но вот — я сижу не в силах поднять руки (в свою защиту? чтобы опереться хотя бы?).
что-то есть в той пыли (которой уже нет. но
