<…>

Ты с птицами одним воздухом жив. Лежишь в траве, строгой, простой, безропотной, небесным телом, подверженным закону падения, смотришь вверх: ласточки ткут сеть для сновидений. Спроси, живы ли мы? Спроси у густых облаков, у спящей улитки, у мертвого крота на тропинке. Но в сумерках ходят люди, на ощупь пробираясь друг к другу, они прячут лица в длинные рукава улиц, в душные занавески вплетают свои голоса. Где их белые жены? Глаз солнца с бельмом, не моргая,оцепенело глядит перед собой. Ты подбираешь травинки-веточки слов, вкрадчивые полу-взгляды, вздохи светотени. Не о тебе ли шелест? Над неуклюжими движениями гуляет молния нежности, робкие поползновения жизни бичует хлыст жалости к живому; над всем, мимолетно ужалившим нас острием мечты,нависают стены древних склепов.

Осторожной поступью взгляда проходишь по трущобам лица, сумрачным, отсыревшим, в потемках слепых движешься, впиваясь пальцами в мшистую стену. Глаза — черные камешки черноплодной рябины; в саду осень, ноябрь. Сад в ожидании новой зимы, когда ледяной коркой стянет сухожилия надежд и морозом по коже пробежит мысль о расставании, о ледяном ходе времени. Просто закроешь окна, чтобы не задувало. В доме короткого дня дождешься ночи, защищенной пуховым одеялом и надежным сном без сновидений от сквозняков пустых ночных глазниц. Я сохраню тепло твоих слов до весны. На дне непроницаемого сна ответишь на вопрос, который не вспомнишь. Там ты встречаешь свою весну и пьешь воду из солнечного пруда, без боязни оказаться иным и не узнать зеркальное отражение; на дне сна говоришь «да»берущему слово. Просыпаешься от визга будильника, не помня себя. Так тонут в облаках золотые рыбки; страх высоты их опускает ниже, еще ниже: в древнюю дремоту, в липкое вещество земли.

Таким странным покажется мир, неназванный, тревожный, в свете закрытых глаз. Верх и низ различить не сумеешь в лихорадочном пламени свечи. Лес обступает тебя, разрастаясь — единство непроходимое дышащих тростников. Соль земли омывает кости, весною питаясь нектаром березовых рощ. Кровь зовет и стучит: «отвори и впусти мой бурлящий поток в твою смерть». Это жизнь и кричит, и несет свою жаркую весть в неприкрытое сердце. Молчание хранит заветную тишину первой встречи: слияния огня и воды, земли, развеиваемой и собираемой ветром в букет юных трав. Пробуждается ночь и за руку берет дерзновенно, тело растягивая от звезды до звезды, как на пяльцах августейшее небо, вышивая на чистом холсте имена. Кто этот, странный, далекий, сидящий при свете свечи? Его нежнейшая ночь обрамляет… Он, уносится лунным пожаром, а я все еще вот, в сонной песне сверчка колыбельной, в тишине мирового рассвета; я смотрю.

<…>