От переводчицы

«Говорить о тексте Гваттари — это как пытаться описать огромного живого осьминога, одновременно держа его в руках», — предупредила я аудиторию, когда осенью 2017 года рассказывала за публичным завтраком в Стокгольме о своих первых попытках переводить Гваттари, в частности, о его эссе “Cracks in the Street”. Язык Гваттари насыщен и полон новообразований, синтаксис сложен и подобен лабиринтам. Это оказывается необходимо для захвата хрупких, летучих смыслов, доступных только косвенно, по наитию. И, в случае «Трёх экологий», это позволяет описывать связь всего со всем — связь психических процессов, общественных и политических обстоятельств, окружающей среды и явлений планетарного масштаба, — навёрстывая близорукие редукционистские упущения западной философии и при этом не приближаясь к сомнительным заигрываниям с эзотерикой и нью-эйджем. Письмо Гваттари перформативно: оно позволяет пробиваться сквозь текст росткам понятий, не имеющим имени или не требующим его, производит движения, для которых в тексте нет названия. Поэтому, чтобы переводить это письмо, необходимо принять определённую степень собственной захваченности им и удерживать его, не удерживая, не прилагая к этому видимых усилий.

«Три экологии» — это трактат, поэма и манифест. Неологизмы и прихотливые конструкции уравновешиваются разговорной лексикой, возгласами, тонким юмором и речью от первого лица. Моей основной задачей было передать манеру автора и соль его экспериментов с текстом, храня верность грамматике и стилистике русского языка. Своеобразное и смыслообразующее использование кавычек, восклицательных знаков и многоточий в переводе изменениям не подвергалось. Ряд вводимых терминов Гваттари пишет с заглавной буквы — по-русски они переданы со строчной (среди таких — «интегрированный глобальный капитализм», «новые промышленные силы», «экзистенциальные территории»). Перевод концептов, разработанных совместно с Жилем Делёзом, осуществлён согласно версии, предлагаемой Яковом Свирским в его переводе знаменитого труда Делёза и Гваттари «Тысяча плато». В каждом из случаев это сопровождается соответствующим примечанием. Авторские концепты — к примеру, трансверсальность и экософия — истолковываются контекстуально, потому в «эстетическом кощунстве сноски», как называл это Сэлинджер, здесь острой необходимости не было. Им, впрочем, можно было бы посвятить отдельные монографии, но красота и элегантность лаконичной работы Гваттари заключаются как раз в её способности вмещать огромное в малом.

Написать общее вступление к этому переводу «Трёх экологий» я попросила Геральда Раунига, философа, работающего в Цюрихской высшей школе искусств и Европейском институте прогрессивных культурных политик. Русскоязычным читателям он может быть известен по книге «Искусство и революция. Художественный активизм в долгом двадцатом веке», которая вышла в 2011 году в Издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге, в переводе Евгении Шпараги и Александра Скидана. В своих исследованиях Рауниг живо использует наследие Делёза и Гваттари, опираясь, в частности, на их концепт машин, а также особенно активно развивает гваттарианские идеи экологии. Практика трансверсального мышления является в его работе ключевой: название издательской платформы transversal texts говорит само за себя. То, что Геральд Рауниг представляет читателю данный перевод «Трёх экологий» — акт воистину ценный и щедрый. За помощь с переводом предисловия Раунига на русский я очень благодарна Ю. Томан.

Когда я впервые читала «Три экологии», меня впечатлила свежесть и точность, с которой Гваттари описывает положение вещей — трудно поверить, что этой книге исполняется тридцать лет. Проблемы, о которых в ней идет речь, существенно усугубились, и проницательность этого текста сегодня выглядит попросту магической, а пути, которые он открывает для мысли и праксиса, представляются закономерным залогом выживания. Наконец, «Три экологии» полны того, чего так часто недостаёт самым модным сегодняшним исследованиям — светлого оптимизма и всесторонней заботы о мире. И для меня большая радость этим поделиться.

Леся Прокопенко

Геральд Рауниг. К новой политической экософии

Кажется необходимым, чтобы живые составляющие, существующие внутри каждого из этих движений, были организованы между собой и в связке с ассоциативным течением, что позволит подготовить перекомпоновку всего движения политической экологии. Это будущее движение должно быть плюралистичным и глубоко укоренённым в обществе, начиная с базисных и секторальных коллективов. […] Только при условии коллективного «passage à l’acte»* во всех этих практических сферах экологические идеи могут стать чем-то помимо поверхностного мнения. Речь идёт о работе над появлением новой экологической демократии, синонимичной интеллекту, солидарности, сотрудничеству и этике ответственности.

Феликс Гваттари, «К новой экологической демократии», 1992 г.

Ввиду всё большего разочарования в социал-демократической политике Франсуа Миттерана в первой половине 80-х и вопреки своей дружбе с министром культуры Жаком Лангом, в 1985-м Феликс Гваттари становится членом французской партии Зелёных. До самой смерти, наступившей в августе 1992-го в результате сердечного приступа, он будет играть значимую роль в дискурсах экологической политики, пытаясь не только объединить различные фланги Зелёного движения, но и утвердить его как полифоническое и диссенсусное. Именно на пике этого стремления в конце 80-х и появляется эссе, которое Гваттари изначально видел частью своей самой сложной книги «Cartographies schizoanalytiques» [1]. Но, по настоянию своего издателя Поля Вирильо, он публикует этот текст самостоятельно — и в 1989 году маленькая книжка «Три экологии» успешно выходит в свет.

«Три экологии» — это политический манифест конца десятилетия, которое сам Гваттари называет «годами зимы» [2]. В его трактовке данного периода прочитываются многие черты настоящего. И речь идёт не только о призраке Дональда Трампа, проскальзывающем в тексте Гваттари в качестве циничного спекулянта и джентрификатора, безудержно изгоняющего бедные слои населения из Манхэттена и других мест; в «Трёх экологиях» Гваттари также предсказывает обострение феномена религиозного фундаментализма, и то, как это разрабатывает взаимосвязь между технологическими трансформациями и новыми формами субъективизации. Кроме того, Гваттари выделяет — снова опережая своё время — вероятные побочные эффекты цифровой революции: «безработица, гнетущая маргинализация, одиночество, безделье, тревожность, невроз» [3]. Но наряду с психическими проблемами и личными ударами судьбы, которые и самому Гваттари пришлось переваривать, сквозь все поры социума сочится общественная депрессия, выходящая далеко за пределы приватности. Сплав праворадикальных расистских движений — зарождающихся в разных европейских странах, в том числе и во Франции, под началом «одноглазого» Жана-Мари Ле Пена, — и авторитарных ужесточений, рестабилизирующих капитализм в период между 1968 и 1989, существенно затрудняет творческий процесс теоретика машинных потоков.

«Три экологии» — это политический манифест конца десятилетия, которое сам Гваттари называет «годами зимы»

80-е были отмечены политическими репрессиями и расизмом, националистическими расколами, ускорением массмедиализации и экологическими катастрофами. И всё это на фоне, как называет это Гваттари, «интегрированного глобального капитализма». Спустя десять лет его назовут глобализацией, а сегодня я хотел бы, с отсылкой не в последнюю очередь к трудам Гваттари, предложить концепт машинного капитализма: машинная форма капитализма заключается не только во всеохватывающем применении алгоритмических логик и информационного преобразования «социальных» медиа и жизненного уклада, но, согласно Гваттари, это также двигатель автаркии и машинного порабощения. К различным способам социального порабощения относится и так называемое добровольное или даже желанное подчинение: желание стать частью, компонентом, деталью одной машины.

Как и сейчас, в то время противостоять субъективизации подчинения можно было не столько путём восстания против машин, сколько через новые формы альтернативной организации, институциализации и машинного производства желания. Но то, что Гваттари хотел сказать своими практиками вторжения и вовлечения в экологические движения и зарождающиеся партии Зелёных Европы, ни в коем случае не заключалось в институировании партии, специализирующейся исключительно на защите окружающей среды в узком понимании. Несмотря на то, что в 80-х Зелёные боролись за интеграцию естественных и традиционных, структурно реакционных элементов, и радикальных левых активистов и активисток, они вовсе не были столь аморфны и беззубы, как современные Зелёные. Для Гваттари речь всегда шла прежде всего о трансверсальном понимании экологического развития — но в то же время и об экологических катастрофах, которые он не анализирует ни изолированно, ни в качестве компонентов тотализирующей и унифицирующей перспективы, клонящейся к морализму и паранойе. В 80-х это прежде всего касалось ядерной катастрофы в Чернобыле, имевшей тяжелые последствия для Украины, Беларуси, России и большей части северного полушария. После катастрофы на японской атомной электростанции Фукусима в 2011 году политика атомной энергетики снова оказалась в центре экологического дискурса — но прежде всего именно дискуссии об изменении климата показали, что сегодня спектр вопросов экологической политики требует трансверсального подхода. Экология в своём первоначальном смысле означает именно перспективу, которая фокусируется на сложном устройстве окружающей среды (Umwelt), но не в понимании её как чего-то внешнего, находящегося «вокруг мира» («um die Welt»), а как трансверсально проходящую сквозь миры.

Для Гваттари речь всегда шла прежде всего о трансверсальном понимании экологического развития — но в то же время и об экологических катастрофах

Было бы неверно ограничивать работу Гваттари узкой трактовкой экологии в значении исключительно политики окружающей среды, не принимая во внимание экологические сферы субъективности и общественности. Вторую из трёх экологий можно описать как ментальную экологию, нацеленную на радикальное преобразование способов субъективизации. Ключевой проблемой здесь становится машинное подчинение, усиливающее «интроекцию репрессивной власти угнетёнными» [4], побороть которую возможно только с помощью новых форм инакомыслия и ресингуляризации. Именно профессиональный контекст Гваттари задаёт путь к лучшему пониманию этого требования: в психиатрической клинике La Borde у него была возможность на протяжении почти сорока лет исследовать, как взаимодействуют экзистенциальные территории и модусы субъективизации, если обращаться с безумием иначе. В небольшом пале в Солони, как пишет Анн Керьен, «всего на 120-ти кушетках можно вылечить 2000 пациентов, тогда как для обычной психиатрической клиники требуется 2000 кушеток и соответствующий бюджет» [5]. La Borde — это лаборатория для мягкой детерриториализации структур субъективизации, которую Гваттари считает необходимой для развития ментальной экологии. Индивидуум никогда не возникает на переднем плане этих исследований как нечто завершённое — это всегда дивидуальные линии, проводимые нами и очерчивающие нас, проходящие сквозь нас. Вместо того, чтобы руководствоваться классическими представлениями индивидуальной психологии о человеческой психике, шизоанализ ментальной экологии возникает за рамками таких чётко определённых целых, как воплощенные сингулярности душ (Animae) и их фрагментарные связи с территориями и окружающей средой. И это выходит далеко за пределы открытых миров безумия — к примеру, в увлечении Гваттари японскими или бразильскими анимистическими субъективостями [6].

В-третьих, экология также затрагивает социум, социальные машины, потоки которых порой уносят нас, нередко сталкивая друг с другом. От соседствующих микросоциальных полей до крупных институциональных предприятий и транслокальных социальных движений — всё это в социальной экологии будет определяться как среды (Milieus). Эти среды — рассеянные местности, окрестности, плавающая, движущая, текущая экология, несводимая к определённой ограниченной области. Это не только совокупность связующих нитей между индивидуумами в каком-то конкретном пространстве, но и гетерогенные механизмы «становления-животным, становления-растительным, космическим, так и становления-машинным, коррелирующего с акселерацией технологических и информационных революций» [7]. Такое понимание сред и социальной экологии не выносит за пределы социума ни механосферу, ни анимизм. Они скорее формируют комплексную территорию, характеризующуюся сходствами и этико-эстетическими парадигмами [8]. Ойкос социальной экологии больше не соответствует патриархально кодированному домашнему хозяйству и его двойнику, в той же степени патриархально кодированной экономике, напротив — теперь он развивается как экология заботы. Следуя феминистическим прочтениям социальной репродукции, эта направленная забота предполагает также этическое отношение к животным, вещам и машинам. Сегодня социальная экология находит своё проявление прежде всего в попытках разработать тесную связь между жилыми пространствами, архитектурой и общественностью с помощью движений критического урбанизма, права на город, новых муниципалитетов и прочих подобных контекстов, чтобы сделать города пригодными для жизни и позволить развиваться экзистенциальным территориям.

Три экологии не являются строго разграниченными сферами, наоборот — они представляют собой трансверсальные пересечения между экосистемами, субъективизацией и социо-механосферой, или, как формулирует Гваттари, это три перспективы, три взаимозаменяемые призмы, сквозь которые мы можем рассматривать мир. Эти три формы экологического праксиса ни в коем случае нельзя обобщать, гомогенизировать или объединять какой-либо трансцендентностью. Термин Гваттари: гетерогенез. «Необходимо дать сингулярности, исключению, редкости сосуществовать с условиями наименее обременительного государственного порядка» [9].

Три экологии не являются строго разграниченными сферами, наоборот — они представляют собой трансверсальные пересечения между экосистемами, субъективизацией и социо-механосферой

Это расположение сингулярности в противовес аппаратам государства и сборов влияет на принятие работы Гваттари. В частности, Гваттари, которого зовут активистом и изобретателем машин, не может и не должен восприниматься так же, как его друзья Делёз и Фуко, чья воинствующая философия в определённых контекстах перетолковывалась как либерально-релятивистская или как «постмодернизм» — термин, который Гваттари никогда не принимал [10]. Изобретателем Феликс Гваттари оставался неизменно, воссоздавая связи между социальными и концептуальными машинами — как институциональный аналитик, как активист институциональных практик и молекулярных революций, как основатель экософии в качестве «этико-политической артикуляции […] в соответствии с тремя экологическими регистрами: регистром окружающей среды, социальных отношений и человеческой субъективности» [11]. И, как утверждается в последнем тексте Гваттари, процитированном выше, эта новая экософия должна породить «иной способ ведения политики» [12]. Нам же, родившимся позже, остаётся тестировать новые институции, конструировать машины, вслед за экософией Гваттари устремляться к множественным экологиям, чтобы с их помощью двигаться вперёд и подрывать подчинение машинному капитализму.

Примечания

* Passage à l’acte — в психоанализе: отыгрывание, импульсивное приведение в действие, воплощение, acting out. (Прим. пер.)

1. Félix Guattari, Cartographies schizoanalytiques, Paris : Galilée 1989.

2. Félix Guattari, Les années d’hiver: 1980–1985, Paris: Balland 1986; Neuauflage Paris: Les prairies ordinaires 2009.

3. Гваттари, Феликс, «Три экологии».

4. Гваттари, Феликс, «Три экологии».

5. Anne Querrien, «Von der Architektur für die Psychiatrie zur Ökologie der Stadt. Ein Ensemble von Aktionsforschungen inspiriert von Félix Guattari», в: Isabell Lorey, Roberto Nigro, Gerald Raunig (Hg.), Inventionen 2, Zürich: Diaphanes 2012, 98-113, здесь: 98.

6. См. искусствоведческое исследование Ангелы Мелитопулос и Маурицио Лаззарато: Assemblages, Déconnage и The Life of Particles.

7. Гваттари, Феликс, «Три экологии».

8. См. подробное исследование этико-эстетических парадигм в последней книге Феликса Гваттари Chaosmose, Paris: Galilée, 1992.

9. Гваттари, Феликс, «Три экологии».

10. См. например Félix Guattari, «L’impasse post-moderne», в: La Quinzaine littéraire 456 (Feb. 1986), 20f.

11. Гваттари, Феликс, «Три экологии».

12. Félix Guattari, «Vers une nouvelle démocratie écologique», http://www.multitudes.net/Vers-une-nouvelle-democratie