Эшли Дж. Борер. Интерсекциональность и марксизм. Критическая историография
2020–21 годы прибавили эффекты пандемии, обострившегося внутриполитического и международного положения к тому давлению, которое и раньше неравномерно распределялось между разными группами. Эти экономические и общественные эффекты усиливают уже существующее неравенство — гендерное, классовое или какое-либо иное. Постсоветские территории стали одним из заметнейших очагов этих процессов. На их фоне растёт не только индивидуальная политизированность, но и стремление к поиску общих повесток между различными движениями, которые в консолидации сил видят единственную возможность противостоять действующим структурам господства.
Одним из продуктивных диалогов может стать диалог между марксизмом и интерсекциональностью. Как убедительно показывает Эшли Дж. Борер, ведущая исследования в обоих подходах, а также в области феминизма, квир-теории, деколониальности и постколониальности и других, — многие из претензий, адресуемых каждым из подходов второму, на самом деле поднимаются и разрешаются внутри самого этого подхода, если в него достаточно углубиться. В статье «Интерсекциональность и марксизм. Критическая историография» авторка разбирает историю такой взаимной критики и проходится по наиболее значимым её пунктам, углубляясь в те нюансы, до которых не дошли критикессы. В частности, Борер обращается к обвинениям марксизма в классовом редукционизме — и показывает, что оно основано на неверном толковании природы класса. Опровергает она и обвинения интерсекциональности в том, что та сводит вопросы угнетения к постмодернистской политике идентичности. В последней части своей работы Борер намечает пункты, по которым теории и практические методы марксистского и интерсекционального подходов могут дополнять и усиливать друг друга.
Ридинг-группа левочки предлагает перевод этого текста Борер, который может помочь сторонницам и сторонникам этих двух подходов перейти от повторяющейся критики к обсуждению совместных задач. Каждый из них глубоко и детально описывает свою часть работы — и не может быть заменен другим. Сохраняя приверженность одним позициям и разумную долю критичности по отношению к другим, мы можем рассматривать возможности их синтеза и устанавливать точки, в которых возможно объединение ради сопротивления.
***
Текст статьи на английском можно прочитать здесь.
***
В последнее время интерсекциональность обсуждается больше, чем когда-либо до этого. Обсуждения этой проблематики настолько часты, что иногда их даже называют «гегемонными». А со времен финансового кризиса 2008 года похожим возобновившимся интересом пользовался и марксизм: слова «социализм» и «капитализм» стали самыми распространенными поисковыми запросами в Google в 2009. И помимо того что две этих теоретических рамки в последнее десятилетие рассматривались исследовательницами и исследователями по отдельности, они также вступали в контакт друг с другом. Марксистки и марксисты критиковали исследовательниц и исследователей интерсекциональности — и наоборот. Однако вместе с взаимной критикой совершались интересные и важные попытки синтезировать эти подходы, чтобы сформировать продуктивную и детально проработанную теорию, способную динамически отвечать на комплексные по характеру угнетения XXI века. В частности, дискуссии тесно сосредоточились вокруг политики идентичности или способов, с помощью которых идентичность соотносится, может или должна соотноситься со структурными условиями капитализма. Глубокое и более нюансированное понимание истории и взаимоотношений марксизма и интерсекциональности (которая в некоторой мере является современной парадигмой для понимания идентичности) абсолютно необходимо как для современных активисток, так и для исследовательниц в контексте дебатов вокруг политики идентичности.
Эта статья делится на три части. В первой части я опишу ключевые принципы интерсекциональности и её критику марксистской теории. Из всего богатства интерсекциональной критики марксизма я сфокусируюсь на двух конкретных обвинениях. Во-первых, на утверждении интерсекциональной теории о том, что марксизм полагается на бинарные структуры для объяснения мира. Во-вторых, на убеждении, что марксизм сводит анализ угнетений именно к классовому аспекту как к единственному или первичному по отношению к другим угнетениям и считает другие угнетения (например, сексизм, расизм и гетеронормативность) сугубо эпифеноменальными по отношению к первичным классовым отношениям. Несмотря на то что эти обвинения попадают в точку в случае многих традиционных марксистских теоретиков, я утверждаю, что динамичная и склонная к быстрым трансформациям традиция марксистских феминизмов [2] существенно развилась и сегодня способна дать ответ на эту критику внутри собственных теорий. Во второй части я объясню в чем заключаются претензии марксистского феминизма к интерсекциональности. Эти претензии часто вращаются вокруг идеи о том, что многие интерсекциональные теории недостаточно глубоко анализируют понятие класса. Несмотря на включение проблематики класса или его моделирования в качестве одной из множества осей угнетения многими теориями интерсекциональности, мало кто из исследовательниц этого подхода углубляется в особенности структурных классовых отношений или занимается целостной критикой капитализма. Я утверждаю, что нюансированная и конкртная критика капитализма как структуры жизненно необходима теориям господства (theories of domination). Я также рассматриваю критику от некоторых марксистских исследовательниц, заявляющих, что определённые направления интерсекциональной теории являются «буржуазными»
I. Интерсекциональность критикует марксизм
Будучи разработанной феминистками цвета, интерсекциональность стремилась к теоретизации конкретных проблем, которые испытывали они сами. Среди этих проблем можно отыскать расизм, сексизм, классизм и гетеросексизм — те виды угнетения, которые часто игнорировались системами, рассматривающими лишь одну ось угнетения. Хотя сам термин «интерсекциональность» был введен Кимберли Креншоу в 1989, многие теоретикини интерсекциональности связывают свои теоретические положения с трудами, написанными такими чёрными женщинами как Соджорнер Трут, Анна Джулия Купер и другие гораздо раньше, ещё в XIX веке. Последние пытались описать исключения и угнетения, с которыми сталкивались чёрные женщины по осям гендера и расы. Интерсекциональность продолжала развиваться в XX веке благодаря теоретикиням самых разных идентичностей: чёрным вуманисткам, чёрным феминисткам, чикана-феминисткам, хиспанас, чиканисткам и сёстрам/аутсайдеркам (sister/outsiders). В своей ключевой работе Black Feminist Thought («Чёрная феминистская мысль») Патриция Хилл Коллинз описывала интерсекциональную теорию как «анализ, утверждающий что системы расы, социального класса, гендера, сексуальности, этничности, нации и возраста создают взаимно конструирующие характеристики организации общества, что формируют опыт чёрных женщин и, в свою очередь, сами формируются чёрными женщинами». Как объясняет этот ключевой принцип Барбара Смит, «главные “измы”… глубоко переплетены», их невозможно разделить. Патриция Хилл Коллинз и некоторые исследовательницы часто используют термин «матрица господства» вместо термина «пересекающиеся угнетения». Другие исследовательницы описывают те же явления через термины «сцепленные угнетения» или «взаимоусиливающие угнетения». Следовательно, в своей простейшей форме интерсекциональность является теорией, согласно которой социальные системы господства одновременно связаны друг с другом и структурно, и с точки зрения опыта. Значит, для того, чтобы понять и изменить эти системы, их нужно рассматривать вместе. Таким образом, критический взгляд интерсекциональности направлен на теории, анализирующие формы угнетения по отдельности, так же как и попытки установить одну ось угнетения в качестве первичной. Как раз из последней позиции чаще всего и совершается критика марксизма.
В своей простейшей форме интерсекциональность является теорией, согласно которой социальные системы господства одновременно связаны друг с другом и структурно, и с точки зрения опыта. Значит, для того, чтобы понять и изменить эти системы, их нужно рассматривать вместе.
В первую очередь теоретикини интерсекциональности заявляют, что марксистки сводят все социальные, политические, культурные и экономические противоречия к классу. И в самом деле: некоторые марксистские исследовательницы исключают из своих работ все значимые обсуждения расы, гендера или сексуальности (как, например, дело обстоит в «Капитале» Маркса), объясняя процессы накопления капитала, кризисов и отчуждения прав в терминах, игнорирующих гендер и расу (или же обсуждая оси угнетения, но только как эпифеномены класса). Подобное стирание расы, гендера и сексуальности как уместных для обсуждения угнетения понятий является тенденцией, которую теоретикини интерсекциальности, как и феминистки в целом, признали серьезным ограничением марксистской традиции. В действительности же марксистские феминистки в прошлом были вынуждены выбирать участие в более мейнстримных обсуждениях капиталистической экономики и культуры — потому что вопросы женского труда, жизни и опытов пережитого насилия и эксплуатации долгое время встречали преграды. В этом смысле критика мейнстримного или гегемонного марксизма как подверженного расовой и гендерной слепоте разделяется одновременно и исследовательницами интерсекциональности, и феминистками, относящими себя к марксистской традиции.
Несмотря на то что марксистские феминистки (а также исследовательницы расизма и теоретикини постколониализма) предпринимали и продолжают предпринимать множество попыток исправить это грубое упущение, многие из таких попыток предлагали неподходящие решения. Некоторые придерживались «теории двойных систем», в которой капитализм и патриархат выступают в качестве двух отдельных систем, которые, столкнувшись в доиндустриальную эпоху, создали двойственную систему классовой и гендерной эксплуатации, характеризующую современный мир. Подобные рассуждения, предлагаемые такими исследовательницами, как Сильвия Уолби, — несмотря на свои попытки отобразить зарождающееся прото-интерсекциональное представление о классе и гендере — в основном не сообщали ничего о расе, сексуальности или колонизации, повторяя ту же теоретическую маргинализацию, свойственную мейнстримным исследователям.
Другие исследовательницы работали над «унитарной теорией», в которой сексизм (или патриархат) и капитализм представляли одну систему. Эта теория принимала различные формы. Одни исследовательницы утверждали, что патриархат и классовая эксплуатация являются взаимно сконструированными и равнопорядковыми характеристиками капитализма как в его истории, так и в его внутренней логике (Федеричи и др.). Другие считали, что патриархат и классовая эксплуатация действительно были взаимно сконструированными исторически, и — поскольку они сформировали и продолжают формировать мир вокруг нас в части эмпирики — одновременный анализ обоих явлений необходим, при этом утверждая, что логика капитализма сама по себе слепа по отношению к гендеру (Мейксинс Вуд). В теориях унитарного толка гендер возникает в качестве метода социального контроля на службе накопления капитала. Иными словами, такие теории выделялись своей способностью анализировать то, каким образом гендер и класс возникли вместе как формы социального контроля, взаимно укрепляя друг друга. Однако версия Мейксинс Вуд была ближе к тому, чтобы представлять гендер как своего рода эпифеномен более важного общественного раскола — классового. В её прочтении классовые отношения являлись действительным логическим основанием капитализма, в то время как гендерные были скорее эмпирическим фактом — крайне важным для анализа, но в конечном счете обладающим совершенно иным экзистенциальным весом и местом в анализе. Несмотря на то что в этих теориях логическое никогда открыто не обозначается как нечто более важное, чем эмпирическое, импликация этого вполне очевидна. В этом смысле некоторые виды унитарной теории следовали тенденции выстраивания иерархии угнетений, представляя класс в качестве наиболее важного и первичного социального противоречия.
Хотя другие примеры использования унитарной теории не проводили такого различия между логическим и эмпирическим тем же образом, исследовательницы интерсекциональности по прежнему критиковали марксистско-феминистскую унитарную теорию по двум параметрам. Во-первых, зачастую (хоть и не всегда) марксистско-феминистская унитарная теория фокусировалась на исключительно двух аспектах жизни — гендере и классе — причем таким образом, который имплицитно или по упущению подразумевал, что раса, сексуальность, инвалидность и национальность имеют второстепенную или несущественную значимость. Во всяком случае, она опускала упоминание и не разворачивала полноценного анализа в отношении множества способов расизации и сексуализации гендера как структуры и как концепции, а также была глубоко встроена в истории колониализма и империализма. Во-вторых, теоретикини интерсекциональности критиковали унитарную систему за акцент на фигуре домохозяйки, которой отводилось первичное для понимания отношений между гендером и капитализмом место. Многие из позиций унитарной теории, анализирующих домашний труд — особенно из первой волны марксистского феминизма 1960–1980-хх годов, — рисовали картинку гетеросексуальной женатой пары, зачастую с детьми и с одним источником дохода, — при этом не утруждая себя объяснениями или не включая анализ квирных пар, домохозяйств с двумя источниками дохода или домохозяйств с одним родителем. В особенности отсутствие какого либо анализа двух последних упущений заставило некоторых выдающихся чёрных феминисток, включая Анджелу Дэвис, утверждать, что модель преобладающего течения марксистского феминизма тех лет имплицитно помещала белых гетеросексуальных представительниц среднего класса в центр своего анализа.
Одним из основных утверждений теоретической рамки интерсекциональности является необходимость принять «рабочую гипотезу эквивалентности угнетений». Как пишет историографка интерсекциональности Вивиан Мэй, «теории, отводящие первое место гендеру или классу, не могут одновременно следовать интерсекциональному запрету на иерархизацию угнетений: одноосевые, иерархические модели идентичности и угнетения и сегодня остаются мерой политической и теоретической ценности». Иными словами, одним из ключевых выводов интерсекциональной теории является утверждение, что сами по себе попытки создать иерархию угнетений закрепляют маргинализацию тех, кто часто наделен наименьшей социальной властью. Таким образом, унитарные теории, которые представляют гендер (а иногда расу) всего лишь в качестве вторичного последствия капиталистических отношений, не могут адекватно описывать конкретные формы угнетения, с которыми сталкиваются женщины цвета, принадлежащие к рабочему классу, квир-персоны или гендерно-неконформные люди. Представляется, что эти теории по-прежнему берут белых, трудоустроенных, женатых гетеросексуальных мужчин (и их жен) в качестве единственных субъектов своих исследований.
Одним из ключевых выводов интерсекциональной теории является утверждение, что сами по себе попытки создать иерархию угнетений закрепляют маргинализацию тех, кто часто наделен наименьшей социальной властью.
И теория двойных-систем, и унитарная теория (белых) марксистских феминизмов 1970-1980-хх годов были склонны эссенциализировать и гомогенизировать обсуждаемых ими женщин. Эта тенденция, которую Элизабет Спелман называет «троянским конем феминистского этноцентризма», была наиболее заметна в работах крупнейшей марксистско-феминистской теоретико-активистской группе 1970-х годов, Wages for Housework («Оплата за домашний труд»), пытавшейся закрепить роль домохозяйки в качестве универсальной женской роли. В подобных теориях почти всегда подразумевается, что женщины находятся в гетеросексуальном союзе с
Есть некая претензия на гомогенность опыта, прикрываемая словом «сестринство», однако на деле этой гомогенности не существует. Разумеется, между нами существуют реальные различия: расовые, возрастные и половые. Но нас разделяют вовсе не эти различия. Нас скорее разделяет отказ их признать.
Вместо того чтобы прикрывать различия между женщинами маской «универсального сестринства», интерсекциональные исследовательницы утверждают, что различия в опыте вызваны характерными структурными отношениями с формами институционализированной власти, и которые, следовательно, необходимо анализировать, описывать и объяснять как ключевые составляющие в теоретических феминистских построениях.
II. Марксистская критика интерсекциональности
Марксистские феминистки по-разному отреагировали на сформулированную выше критику. Некоторые отвергли интерсекциональность, другие попытались усложнить собственные позиции и встроить более продвинутое понимание структур господства в свои системы. Как было упомянуто ранее, убеждения марксистского феминизма радикально поменялись после роспуска движения Wages for Housework («Оплата за домашний труд») в Северной Америке и расформирования центральных марксистско-феминистских организаций, таких как Lotta Feminista в Италии, производивших наиболее развитые марксистско-феминистские теории в 1970-х. В частности, отвечая на раскрытую выше критику со стороны небелых женщин по всему миру, многие марксистские феминистки радикально пересмотрели свои взгляды на расу, начав рассматривать её в качестве первичной структуры угнетения — не вторичной и не эпифеноменальной по отношению к классу. Они также начали разрабатывать ситуативные оценки роли женщин в глобальной геополитической экономике, признающие одновременность угнетений на основе расы, гендера, класса и страны происхождения.
Исследовательницы марксистского феминизма не только приняли две вышеназванные стратегиии — они также выступили с собственной критикой теории интерсекциональности. Наверное неудивительно, что многие из них в своей критике приписывают интерсекциональной теории недостаточно развитый анализ класса как фундаментальной оси угнетения. Джин Айт Белхир утверждает: «Несмотря на свое место в уже знакомом нам списке из расы, класса и гендера, класс часто затрагивается последним из этих вопросов» в современной феминистской теории. Как объясняет Барбра Манн, относительно небольшое внимание, уделяемое классу — частый мотив в критике интерсекциональности: «Другие исследовательницы критиковали “теоретически обеднённые концепции класса”, что использовались авторками [интерсекциональной традиции], утверждающими, что анализируют расу, гендер и класс». Как объясняет Марта Хименес, боязнь классового редукционизма привела к почти полному исключению класса из интерсекционального анализа:
Сглаживание или стирание качественных различий между классом, расой и гендером с точки зрения РГК [расовой, гендерной и классовой] перспективы является основанием для признания важности работы с «базовыми отношениями господства и подчинения», которые теперь кажутся бестелесными, зависшими вне классовых отношений. В попытке противостоять «классовому редукционизму», постулируя эквивалентность класса и других форм угнетения, подход РГК сводит на нет фундаментальную важность класса [и] вынужден признавать его важность через постулирование некоторых других «базовых» структур господства.
Критика Хименес не просто затрагивает неразвитость класса внутри интерсекциональности — скорее, утверждает Хименес, интерсекциональный анализ часто приводит к неправильному пониманию природы самого класса, постулируя качественную эквивалентность между ним и другими формами угнетения, которая отсутствует в действительности. Хименес утверждает, что в организации классового угнетения есть нечто особенное, что делает его отличным по характеру от угнетения расового или гендерного. Следует отметить, что «отличное по характеру» не означает более фундаментальное или первичное; скорее это означает, что классовое угнетение является специфичным и требует иного обращения, политического и теоретического, нежели раса и гендер. Такой дифференцированный подход требует всестороннего анализа капитализма как системы и структуры материальных отношений производства и воспроизводства, накопления и отчуждения собственности, укоренённой в политической экономии и воздействующей на многофакторные сферы культуры, идеологии и политики. Я вернусь к этому «иному обращению» в третьем разделе.
Интерсекциональный анализ часто приводит к неправильному пониманию природы самого класса, постулируя качественную эквивалентность между ним и другими формами угнетения, которая отсутствует в действительности.
Недостаток целенаправленного и устойчивого анализа политической экономии побудил некоторых марксисток обвинить интерсекциональность в подыгрывании отдельным принципам буржуазного либерализма. В широко известной брошюре Ева Митчелл заявляет, что фокус интерсекциональности на политике идентичности подкрепляет сугубо капиталистические идеи индивидуальности. Отвечая, в частности, на высказывания белл хукс, сделавшей вклад в критику гомогенности женского опыта, столь часто подразумеваемой в
хукс верно отмечает, что основывать всю политику на единственном опыте или на наборе частных различий при капитализме проблематично. Однако теория интерсекциональности воспроизводит эту же проблему, просто добавляя определённые моменты или факторы; дальше хукс настаивает на необходимости включения расы и класса в феминистский анализ. Сходным образом теории о «матрице сцепленных угнетений» просто создают список натурализованных идентичностей, абстрагированных от их материального и исторического контекста. Эта методология столь же внеисторическая и антиобщественная, как и метод Бетти Фридан.
В этой цитате выделяются два связанных, но несколько разных критических замечания. Во-первых, критика Митчелл является типичным примером распространённой критики того, что можно назвать «математическими» теориями интерсекциональности: это теории, которые рассматривают множественные оси угнетения как добавочные или мультипликативные, используя такие понятия, как «тройная уязвимость», чтобы объяснить положение небелых женщин из рабочего класса, испытывающих классовое, гендерное и расовое угнетения. И хотя, безусловно, некоторые исследовательницы интерсекциональности используют эту схему, многие другие сами выступают против аддитивных и мультипликативных моделей
Другое, но связанное с предыдущим замечание Митчелл, касается природы идентичности в том виде, как её видит интерсекциональный подход. Митчелл обеспокоена, что идентичности в этой парадигме воспринимаются как «естественные», «внеисторические», а позже в том же эссе — как «идеалистические» и «буржуазные». Несмотря на то что эта критика кажется мне мало применимой, я тем не менее хотела бы полноценно реконструировать аргумент Митчелл, поскольку он отсылает к некоторым более тонким и интересным вопросам о природе феминистской теории — даже если эти вопросы остались нераскрытыми в статье самой Митчелл.
Озабоченность Митчелл политикой идентичности уходит корнями в долгую историю марксистской критики. Марксизм как перспектива, основанная на историческом материализме, обычно рассматривает идентичности в качестве результата структурных, материальных и исторических процессов. Следовательно, способ рассмотрения идентичностей, что носит только описательный характер и не упоминает обрамляющие, создающие, контролирующие и поддерживающие эти идентичности структуры, не имеет (с марксистской точки зрения) решающего и необходимого объяснительного элемента теории, который основывался бы на исторической перспективе власти структур и институтов. Остающаяся лишь на уровне утверждения социального положения политика идентичности рассматривается как чрезмерно самодовольная и в некотором смысле закрепляющая общественное разделение, созданное структурами господства, без должного внимания к генезису, логике, организации, истории или влиятельности этих структур. Таким образом, определённые версии политики идентичности основываются на чисто индивидуальных терминах и сводят политику исключительно к вопросу размещения позиции субъекта в общественной тотальности. Когда кто-то заявляет о своей позиции — например, когда я определяю свое социальное положение как положение белой квирной американской еврейки из рабочего класса — марксистки и марксисты оказываются обеспокоены тем, что без анализа структур квирности, расизации и т. д. моё отношение к каждой из этих идентичностей является отношением к естественному факту, предзаданной форме, в которую я просто вписываю собственное тело и историю, не критикуя историческую случайность каждой из них. Критики политики идентичности, особенно те, кто занимается не только теорией, но и активистской работой в составе политических движений, также обеспокоены тем, что используемая как политический фундамент идентичность может ограничивать возможности создания межгрупповой солидарности и коалиций.
Когда кто-то заявляет о своей позиции [внутри общественной тотальности] марксистки и марксисты оказываются обеспокоены тем, что без анализа структур квирности, расизации и т. д. индивидуальное отношение субъекта к каждой из этих идентичностей является отношением к естественному факту, предзаданной форме, в которую он просто вписывает собственное тело и историю, не критикуя историческую случайность каждой из них.
Именно эта история критики политики идентичности — впервые сформулированная, следует отметить, ортодоксальными марксистами в борьбе против марксистских феминизмов — лежит в основе анализа интерсекциональной политики идентичности Митчелл. Вышеперечисленные опасения вынуждают Митчелл обвинить интерсекциональность в укреплении определённого вида буржуазной политики: «Поскольку политика идентичности и, следовательно, теория интерсекциональности — это буржуазная политика, возможности для борьбы [внутри этой парадигмы] также буржуазны. Политика идентичности воспроизводит появление отчуждённого индивида внутри капиталистической системы — и поэтому борьба в лучшем случае принимает форму равенства между группами, а в худшем — становится индивидуализированной».
Несмотря на то что предложенная выше марксистская критика представляет собой невероятно важные замечания, касающиеся некоторых течений политики идентичности, мне всё же кажется, что она строится на принципиально ином понимании «политики идентичности», чем в большинстве разработанных теорий интерсекциональности. Возьмём, к примеру, объяснение политики идентичности, предложенное Combahee River Collective (Коллективом реки Комбахи): «Эта сосредоточенность на нашем собственном угнетении встроена в концепцию политики идентичности. Мы убеждены, что наиболее глубокая и вероятно наиболее радикальная политика исходит непосредственно из нашей собственной идентичности, в отличии от деятельности с целью прекратить угнетение других». Но что именно коллектив подразумевает здесь под «политикой идентичности»? Означает ли этот термин бесконечную самодовольную цепочку индивидуальных отождествлений, оторванных от структур и историй?
Всё просто — это не так. Наоборот, исследовательницы интерсекциональности часто критикуют эту тенденцию в постструктуралистских феминизмах. В своей статье об отношении между интерсекциональностью и постмодернизмом Сьюзен Арчер Манн пускает в ход предложенную Патрисией Хилл Коллинз концепцию укорененности интерсекциональности в группальной эпистемологии точки зрения в противовес постмодернистскому утверждению о несводимых различиях и уникальности каждого индивида — а следовательно, абсолютной непереводимости опыта одного в опыт другого. Она пишет:
[В постмодернистских представлениях о различии и идентичности] различия бесконечны и каждый индивид потенциально уникален. Напротив, для Коллинз понятие позиции относится к группам, обладающим общей историей
Не одна Патрисия Хилл Коллинз выступает против такой версии политики идентичности. Николь Александр-Флойд объясняет: «…феминистки цвета обычно поддерживают политику идентичности нацеленную на сложное, согласованное понимание групповых интересов», а не на индивидуальную идентичность. Эти «согласованные» концепции групповой политики идентичности отмечают изменчивую, исторически сложившуюся природу притеснений, в точности противоположную натурализации и выталкиванию идентичностей из исторических отношений, в которых обычно обвиняют исследовательниц интерсекциональности. Как утверждает Вивиан Мэй, такое в корне неверное толкование интерсекциональности само по себе вовлечено в политику производства знания, игнорирующее теоретическую чувствительность этой теории и разработку нюансов внутри неё:
Противопоставление контекста и идентичности игнорирует утверждение интерсекциональности о том, что идентичность расположена внутри социальных структур, перемещается внутри них и формируется ими. Более тщательное прочтение литературы любого периода генеалогии интерсекциональной теории подтверждает, что подход «обе/и» к (множественным) идентичностям, контекстуализированный во множестве социальных структур и учитывающий динамику реляционной власти внутри групп и между ними, является базовой предпосылкой интерсекциональности
Каково, в таком случае, значение «политики идентичности» в контексте теорий интерсекциональности? «Самым общим заявлением нашей политики, — говорят активистки, — в настоящее время, было бы то, что мы активно привержены борьбе против расового, полового, гетеросексуального и классового угнетения и считаем своей особой задачей развитие интегрированных анализа и практики, основанных на факте переплетённости основных систем угнетения. Синтез этих угнетений создает условия наших жизней». Обвинения со стороны Митчелл в этом контексте кажутся нелепыми. The Combahee River Collective и многие другие исследовательницы интерсекциональности мобилизуют свой опыт одновременности угнетений скорее как отправную точку — а не конечную цель теории и практики; как окно в структуры господства, из которого можно говорить, вопрошать, анализировать и объяснять. И хотя, возможно, и правда, что устранение структур угнетений само по себе не связано с опытом отдельного человека в отношении этих угнетений, разве в конечном счёте целью радикальной политической трансформации не является устранение угнетения именно
Именно с этой позиции исследовательницы интерсекциональности реабилитируют понятие политики идентичности, стоящей на службе радикальной трансформативной политики. Кимберли Креншоу утверждает, что защита групповой, а не индивидуальной политики идентичности представляет собой важную политическую тактику: «В этой точке истории можно привести веские доводы в пользу того, что наиболее критическая стратегия сопротивления угнетённых групп состоит в том, чтобы занять и защитить политику социального положения, вместо того чтобы отбросить и уничтожить её». Креншоу здесь указывает на различие между теорией как политической стратегией и теорией как предположительно свободным от ценностей исследованием, направленным на установление формы вечной или универсальной истины. Аргумент заключается не в том, что групповая политика идентичности формирует политическую истину сама по себе, а в том, что в конкретном историческом контексте исключения и маргинализации цветных женщин как из основной теории, так и из политической практики, перефокусировка нашего анализа на этих группах сама по себе составляет вмешательство в устоявшиеся структуры господства.
Групповая политика идентичности не формирует политическую истину сама по себе, но в конкретном историческом контексте исключения и маргинализации цветных женщин перефокусировка нашего анализа на этих группах сама по себе составляет вмешательство в устоявшиеся структуры господства.
Такое переосмысление теории интерсекциональности, если рассматривать её с точки зрения классовых отношений, было отличительной чертой марксистских теорий в политической экономии, истории и культурной критике. Марксистские теории очень хорошо распознают, что истина фрагментарна, произведена и находится внутри исторических отношений силы и власти. Это, безусловно, непротиворечивое высказывание, даже для мейнстримных и ортодоксальных марксизмов. Большая часть марксистской теоретической работы в ХХ веке приняла форму реабилитации дисциплин от буржуазной идеологии — выстраивания анализа вокруг внимания к опыту, историям и явлениям, наиболее значимым для рабочего класса. В этом смысле то, что теоретикини интерсекциональности называют «подчинёнными знаниями», перечисленными с «ситуативной» перспективы, обладает важным смыслом для марксизма; разница между этими точками зрения состоит в том, что участники ортодоксальной марксистской традиции признают в качестве ситуативной перспективы только класс, в то время как исследовательницы интерсекциональности обращают внимание на расу, гендер, сексуальность и инвалидность как на позиции, что встроены в историческую перспективу и производят места для познания и поля для борьбы.
III. Интеграция марксизма и интерсекциональности
Как я уже упоминала выше, большáя часть взаимной критики интерсекциональности и марксизма является результатом неудавшейся коммуникации. Критика интерсекциональной теории в отношении многих марксистских позиций артикулируется в том числе самими марксистскими феминистками и является частью их современных исследовательских работ. Опасения же марксистских феминисток по поводу политики идентичности, возможно, лучше направить в сторону других традиций феминистских исследований, которые, хотя они и рассматривают многочисленные виды угнетения, не основаны на тех же принципах, что и большинство знаковых текстов теорий интерсекциональности. Однако ряд других разногласий ещё предстоит разрешить. Подобно многим марксистским исследовательницам, я не удовлетворена тем, каким образом многие теории интерсекциональности работают с концепцией капитализма, и считаю, что капитализм является одной из ключевых причин существования сети угнетающих социальных, политических, экономических и культурных отношений в современном мире. Эта сеть угнетений требует именно такого детального анализа, продвижению которого давно содействует марксизм. Я также согласна с исследовательницами интерсекциональности в том, что многие трактовки капитализма в худшем случае сводились марксистами к вульгарному классовому редукционизму, а в лучшем — к простой нехватке детального рассмотрения сложной расовой, гендерной и сексуальной динамики власти, действующей в мире, где мы живем.
Таким образом, я хотела бы расценивать оставшуюся часть этой работы в качестве вступления к
На пути к новой историографии
В то время как теории марксистского феминизма и интерсекциональности часто обсуждаются по отдельности, ряд отличительных работ небелых феминисток ХХ и ХХI веков были и интерсекциональными, и марксистскими — факт, который слишком часто остаётся недооцененным в историографии обеих традиций.
Рассмотрим следующую расширенную выдержку из манифеста Combahee River Collective, одного из основополагающих текстов интерсекциональности, задающих тон всему направлению:
Мы осознаём, что освобождение всех угнетенных народов требует разрушения политико-экономических систем капитализма и империализма, также как и патриархата. Мы социалистки, потому что считаем, что работа должна быть организована для коллективного блага тех, кто её выполняет и создает блага, а не для наживы боссов. Материальные ресурсы должны быть равномерно распределены между теми, кто их создает… Нам необходимо сформулировать реальное классовое положение людей, не как рабочих, не имеющих расы и пола, но как тех, для кого расовое и сексуальное угнетение являются значимыми детерминантами их трудовой/экономической жизни. Хотя мы по сути согласны с теорией Маркса в том, как она применима к конкретным анализируемым им экономическим отношениям, мы знаем, что этот анализ должен быть расширен, чтобы мы могли понять специфику нашей экономической ситуации как присущей чёрным женщинам.
Combahee River Collective позиционирует себя непосредственно в рамках традиций Маркса и марксизма и признает диагноз, поставленный капитализму, основополагающим. Их призыв расширить анализ Маркса за пределы первоначальной области охвата — именно тот проект, которым начиная с девятнадцатого века занимался весь марксизм. Быть марксисткой — значит заниматься таким анализом, «растягивать» анализ Маркса, словами антиколониального мыслителя Франца Фанона, чтобы лучше, чем можно было бы ожидать от
Быть марксисткой — значит заниматься таким анализом, «растягивать» анализ Маркса, словами антиколониального мыслителя Франца Фанона, чтобы лучше, чем можно было бы ожидать откакого-либо одного мыслителя, объяснить материальные отношения господства.
Многие другие феминистки цвета, которые одновременно занимаются вопросами расы, класса, гендера и сексуальности, также позиционируют свою политику как по сути фундаментально марксистскую. Анджела Дэвис, Асата Шакур, Клаудиа Джонс, Люси Парсонс и многие другие чёрные женщины этой традиции определяли капитализм в качестве одной из основных причин возникновения глобальной системы доминирования и отчуждения собственности. Многие из чёрных женщин, активно работающих в таких организациях, как коммунистическая партия США, Black Panthers (Черные пантеры) и Student Nonviolent Coordinating Committee (Студенческий ненасильственный координационный комитет), причисляли себя к марксисткам, социалисткам или антикапиталистическим анархисткам. Многие латиноамериканские, хиспанас, чикана- и
Белые марксистки тоже внесли значимый вклад в обсуждение отношений между капитализмом, расой и гендером, что часто упускаются или недостаточно тематизируются в истории современности. Знаковый текст Розы Люксембург «Накопление капитала» утверждает, что империализм и колонизация были как логически, так и исторически необходимы для существования системы капитала. В.И. Ленин также видел белый евро-империализм неотъемлемой частью капитализма. Даже сам Маркс писал о бедственном положении рабов в США, как и о колонизации Северной Америки, Китая, Индии и Ирландии. Хотя никто из этих авторок и авторов не выдвинул четко сформулированной расовой теории со всеми тонкостями и множественностями, они, очевидно, предприняли анализ глобальной эксплуатации, отчуждения собственности и отношений власти, который поддерживал идею о взаимном конституировании систем расизированного насилия и капитализма. Другие белые марксистские исследовательницы и исследователи выдвинули подробные расовые теории в своих книгах, в частности, два тома «The Invention of the White Race» («Изобретение белой расы») Теодора Аллена, «The Production of Difference» («Производство различий») Дэвида Рёдигера и Элизабет Эш, а также «Репрезентируй и разрушь» («Represent and Destroy») Джоди Меламед являются образцовыми в этом отношении.
Это не означает, что у марксизма и интерсекциональности есть только одна совместная история, или что упомянутые личности и тексты предоставили исчерпывающие и заключительные анализы рассматриваемых структур. Скорее эта альтернативная историография показывает, что анализ капитализма не чужд интерсекциональности, и что в марксизме — равным образом — темы расы, гендера, колониальности и империализма не отсутствовали полностью. Я возвращаюсь к этим фигурам, чтобы подчеркнуть: обширная история общей позиции и совместной работы между этими подходами уже существует — история как активистская, так и академическая, имеющая потенциал для того, чтобы стать основой более интегрированной теории интерсекционального капитализма.
Колониальный гетеросексуализм и изобретение капитализма
Определив общую для марксизма и интерсекциональности теоретическую и политическую почву, мы прокладываем путь к возникновению интерсекциональной теории капитализма. Эта теория может предложить нам последовательную и внимательную к деталям критику логики и структуры капитализма через анализ расы, гендера, класса, сексуальности, империализма и колонизации. Прочтение, которое я предлагаю в этой части, описывает капитализм как конъюнкцию вышеупомянутых структур отчуждения. По следам важных трудов Сильвии Федеричи, Энн МакКлинток, Марии Лугонес и других я утверждаю, что капитализм не может быть прочтён подходящим образом через подход к классу как к исключительному или первичному источнику угнетения, и что структура экономического класса является всего лишь частью сложной и многогранной системы господства, где патриархат, идеология белого превосходства (супремасизм), колонизация (прямая и непрямая) и гетеросексуализм являются фундаментальными, конститутивно неискоренимыми, равнородными элементами. Этот подход не снимает акцента с более традиционного классового анализа, но следует за основными выводами интерсекциональности в понимании класса, расы, гендера, сексуальности, колонизации и империализма как сконструированных внутри и друг через друга — таким образом, что класс не может считаться ведущим элементом капиталистического накопления и классового антагонизма. Надлежащий теоретический и исторический анализ капитализма — утверждаю я — рассматривает капитализм в качестве возникшего синтеза этих систем отчуждения.
Надлежащий теоретический и исторический анализ капитализма — утверждаю я — рассматривает капитализм в качестве возникшего синтеза этих систем отчуждения.
В анализе капитализма за точку отсчета часто принимались зарплатные отношения. Значительная доля повествования Маркса в Капитале раскрывает исторически специфичное возникновение организации наемного зарплатного труда в качестве основной черты, отличающей капитализм от предшествовавшей ему феодальной экономики. Как заметили Маркс и другие, изобретение зарплатных отношений в качестве механизма рыночного принуждения — одна из наиболее исторически примечательных перемен в переходе к капиталистическому способу производства. Поэтому совершенно не удивительно, что с конца девятнадцатого века большинство попыток объяснить капитализм начинались с анализа наемного труда или учитывали исключительно наемный труд.
Но с недавних пор исследовательницы начали понимать, что отношения, опосредованные заработной платой, хоть и являлись определяющими для белых европейских рабочих, составляли всего лишь одну часть истории капитализма. Как были убеждены марксистские феминистки с середины двадцатого века, неоплачиваемый труд тоже является конститутивным элементом капитализма. Многие из них центрировали свои исследования вокруг процесса, который они назвали «социальным воспроизводством» — неоплачиваемого труда готовки, уборки, ведения натурального сельского хозяйства, вынашивания и ухода за детьми, а также вокруг множества остающихся неоплачиваемыми режимов аффективного труда и труда по уходу, что являются структурно необходимыми для воспроизводства капиталистического общества. Разработчицы теорий социального воспроизводства утверждали, что сам факт неоплачиваемости этого труда, выполняемого в основном женщинами, формирует структурную необходимость для капитализма, так как позволяет капиталисту пожинать плоды репродуктивного труда, необходимого наемному рабочему для входа в формальную экономику, не платя за него зарплату. Их аргумент строится вокруг предположения о том, что если бы этот труд был оплачен, капиталистическая система обанкротилась бы. Эта структурная зависимость капитализма от неоплачиваемого женского труда приводит Марию Майес к приписыванию социальному воспроизводству позиции «структурно-необходимой супер-эксплуатации», которой обычно подвержены женщины и которая в особо жестокой форме задевает небелых женщин и женщин из стран глобального Юга.
Но женская работа дома — не единственная форма неоплачиваемого труда, от которой зависим капитализм. Как убедительно утверждали Доменико Лосурдо, Сидни Минтц и Эрик Вильямс, капитализм был бы невозможен без изобретения особенного типа трансатлантического рабства, сформировавшего базу европейских экономик на протяжении XIX века. Дороти Робертс, Дженнифер Морган, Эми Дрю Стенли и белл хукс далее прояснили особенную роль порабощенных женщин в режиме накопления капитала, так как именно их тела насильственно использовались в качестве средства для рождения новых рабов и закрепления режима основанного на рабстве капитализма. Многие живучие расизированные и гендерированные стереотипы, по прежнему обладающие силой в современном мире, были изобретены чтобы защитить эти способы воспроизведения института рабства; гиперсексуализация расизированных тел служила тому, чтобы оправдывать массовые изнасилования порабощенных женщин и усилить террор линчевания тогда, когда рабство уже не являлось жизнеспособной социальной формой. Все эти теоретикини контекстуализировали появление расы в XVIII веке и устойчивость направленного против чёрных людей расизма как прямого следствия системы рабовладения.
Капитализм также не был бы возможен или успешен без непрерывного процесса колонизации. Андреа Смит, Энн МакКлинток и Доменико Лосурдо утверждают, что отчуждение земель от коренных народов Северной Америки сформировало необходимые исторические условия для сгущения капитализма. Как объясняет Кихано, «Масштабный геноцид индейцев в первые десятилетия колонизации произошел главным образом не
Сам Маркс указывает на беззарплатные аспекты капитализма, как на структурно необходимые капиталу. В 26-ой главе первого тома «Капитала», Маркс критикует концепцию примитивного накопления Адама Смита, утверждая, что непосредственной причиной возникновения капитализма была не хозяйственная находчивость богатых европейцев, а непрерывные кампании убийств, порабощения, геноцида и отчуждения. Современные исследовательницы разместили анализ примитивного накопления в центре исторической и теоретической структур капитализма, расширяя достаточно краткий Марксов анализ.
В попытках синтезировать разные сферы неоплачиваемого труда при капитализме, Кихано разрабатывает анализ того, что он называет «колониальностью власти». Мария Лугонес реконструирует эту концепцию:
В модели глобальной капиталистической европоцентричной власти Кихано понятие «капитализма» относится к структурной артикуляции всех исторически известных форм контроля труда или эксплуатации, рабства, подневольного труда, мелкого независимого коммерческого производства, наемного труда и кредитной взаимности (reciprocity) внутри гегемонных отношений капитала и наемного труда. В этом смысле структура конфликтов за контроль над трудом не является монолитной: не все трудовые отношения при глобальном европоцентричном капитализме укладываются в модель капитала и наемного труда, но эта модель является гегемонной. Приступая к рассмотрению пределов колониальности власти, важно понимать, что наемный труд был оставлен почти исключительно за белыми европейцами. Разделение труда основательно «расизированно» и дифференцированно географически. Колониальность труда здесь выступает как плотное переплетение труда и «расы».
Хотя концепция колониальности власти представляет исключительно мощный аналитический аппарат для обсуждаемых феноменов, Лугонес критикует модель Кихано за стирание гендерных и сексуальных динамик колониального капитала. Новая модель усложняет и дополняет понятие колониальности власти, включая в качестве фундаментального конститутивного элемента правящего колониально-капиталистического режима понятие «гетеросексуализма»:
Для понимания масштаба, глубины и свойств колониальной/модерной (прим.пер.: в некоторых переводах — колониальной/современной) гендерной системы ключевую важность имеет критическое рассмотрение полового диморфизма и позиции, понимающей пол как элемент, что социально конструируется гендером. Суть в том, что сведение гендера к частной сфере, к контролю над сексом и ресурсами — продукт идеологии, когнитивного производства модерности, которая гендерирует расу и расизирует гендер одними способами для европейцев/«белых», и другими — для колонизированных/«людей цвета». Гендер мифологичен и вымышлен не в меньшей степени, чем раса: и то, и другое — могущественные фикции.
Анализ изобретения современных режимов расы, гендера и гетеросексуальности с помощью режима колониального капитала, который предпринимает Лугонес, является одним из наиболее нюансированных подходов к неразрывной переплетённости режимов власти. Её исследование того, как белые колонизаторы навязывали колониям режимы рациональности, расы, гендера, пола и сексуальности, обретает новую глубину, если совместить его с анализом Энн МакКлинток, считающей, что колониальные отношения власти не были однонаправленными, но оказывали критически важное воздействие на то, как раса, гендер, пол и сексуальность конструировались в пределах белой Европы. В своем знаковом тексте «Imperial Leather» МакКлинток показывает, что в XIX веке «сексуальная невинность возникла в качестве метафоры контроля для расовой, экономической и политической власти» — метафоры, которая, хотя и применялась по-разному к мужчинам и к женщинам, к чёрным и к белым, тем не менее глубоко влияла на общественные отношения в том числе и внутри общества колонизаторов. Одним из долговременных эффектов гетеросексуалистской колониальности власти, по мнению МакКлинток, стало проведение своеобразной инвентаризации человеческих существ, которая оправдывала подчинение не только небелых и колонизированных народов, но также и женщин и рабочего класса в целом. Согласно этой инвентаризации, «белый англичанин среднего класса располагался на вершине эволюционной иерархии. За ним следовали белые англичанки среднего класса. Прислуга, шахтеры и проститутки из рабочего класса находились на границе, отделяющей белую расу от чёрной». Существенным для анализа МакКлинток является признание значительности эффектов отношений власти, разворачивающиеся в колониях, на индивидов, расположенных с обеих сторон этих отношений власти. Отсюда не следует, что эти эффекты были одинаковыми — вовсе нет. Дискурс чистоты, например, никогда не влиял на белых женщин так же, как на чёрных, хоть и использовался в качестве техники угнетения и тех, и других. Главное открытие, однако, заключается в том, что техники и дискурсы власти относительны; их эффекты множатся и отражаются, определяя конструирование субъектности как угнетённых, так и угнетателей, а также субъектов, получающих материальную выгоду от угнетения, но не имеющих прямого контроля над производством и воспроизводством этого угнетения. В качестве примера можно привести белых женщин, которые получали выгоду от системы превосходства белых, практически не имея политической, экономической или общественной власти над непосредственной организацией институтов, создавших эту систему.
Анализ относительного характера власти централен для интерсекциональной критики капитализма. Вышеназванные работы показывают, что капитализм нуждался в колонизации и обслуживающих её системах расового, гендерного и сексуального контроля. Но на что обращает внимание последний текст — принадлежащий МакКлинток — это на то, каким образом отношения наемного труда, находящиеся в сердце раскола между пролетариатом и буржуазией в Европе, сами одновременно являются и причиной, и эффектом режима колониального гетеросексуализма. Иными словами, европейская классовая система развивалась в режимах расовой, гендерной и сексуальной власти капиталистического колониализма — и благодаря им. Опять же, этот факт не постулирует одинаковости протекания процессов расизации, сексуализации и гендерирования на парижских улицах и на гаитянских плантациях, но замечает, что из перспективы капитализма невозможно помыслить судьбы европейского рабочего класса и колонизированных народов в отрыве друг от друга. Капиталистическая логика прибыли с необходимо вытекающими из нее концепциями разума, труда, расы, гендера и сексуальности производила метрополию и колонии одновременно; субъекты с обеих сторон линии разделения были сконструированы системами угнетения и эксплуатации в соответствии с тем образом, в котором капитализм нуждался для собственного выживания. Тот факт, что для сохранения всемирной гегемонии капитализму требуются множественные формы угнетения, формы отчуждения и типы субъектов, является прямым подтверждением фундаментального диагноза, который этой системе поставил Маркс: она живуча, но в конечном счёте также уязвима.
Заключение: к интерсекциональной критике капитализма
Интерсекциональная критика капитализма, которую я пыталась развить, радикально отличается от преобладающих марксистских аргументов о природе класса. Я утверждаю, что заявить о капитализме как о корне современных систем угнетения по линиям класса, гендера, сексуальности и расы — далеко не то же самое, что назвать класс первичной или привилегированной осью угнетения. Скорее, марксистские анализы дают нам наиболее прозрачные пояснения определенных элементов класса, а также — больше чем другие теории — посвятили значительное количество времени, усилий и энергии тому, чтобы детализировать историческое и современное функционирование капитализма. Поэтому несмотря на то, что в этом анализе я выдвигаю капитализм в качестве обозначения угнетающей всех нас системы, я не утверждаю, что класс как выделенный вид экономической или социальной предопределённости открывает нам привилегированное понимание капитализма — по меньшей мере он говорит нам не больше, чем раса, гендер или сексуальность. Рабство, колониализм, патриархат, теории белого превосходства все эти вещи получили развитие в капиталистической системе и через капитализм — во всяком случае, их модерные и современные формы. Поэтому когда я называю «матрицу господства» капитализмом, это не значит, что главным видом предопределённости в этом анализе является предопределённость экономическая.
Заявить о капитализме как о корне современных систем угнетения по линиям класса, гендера, сексуальности и расы — далеко не то же самое, что назвать класс первичной или привилегированной осью угнетения.
Я даю этой системе единственное имя, потому что уверена в её согласованности. Что очень полезные и невероятно плодотворные анализы «пересекающихся угнетений», «матрицы господства» и «одновременных угнетений» не описывают должным образом, так это общность этих угнетений; утверждение, что угнетения пересекаются, взаимодействуют или взаимно усиливают друг друга, всё ещё позиционирует эти угнетения как отдельные друг от друга. Работа исследовательниц интерсекциональности, предложивших эти термины, убедительно очертила то, что раса, класс, гендер и сексуальность были исторически укоренены внутри и через друг друга не могут быть разделены. В этом смысле находки их анализов выходят далеко за рамки языка, которым они описывают объясняемые ими явления. Когда теоретикини интерсекциональности настаивают на центральном месте политики идентичности, они также настаивают на фундаментальной истине, что угнетения, которые были наиболее очевидным образом теоретизированы в связи с индивидуальными идентичностями, — это те самые угнетения, которые должны быть подвергнуты анализу в качестве базы для любого структурного анализа господства в современном мире. В этом смысле политики идентичности, отстаиваемые интерсекциональностью, в качестве укорененных в коллективности, исторически устоявшихся угнетений простираются гораздо дальше опытов индивидуальной идентичности и настойчиво заявляют о том, что индивиды и их опыт должны быть неотъемлемой частью нашего анализа. Как Маркс критиковал Фейербаха за то, что тот говорит о человеке как таковом тогда, когда должен говорить о «действительном, историческом человеке», так и наш анализ капитализма должен включать действительных исторических людей — мужчин, женщин и тех, кто гендерно-неконформны. Это значит, он должен говорить об действительных идентичностях и социальных положениях, которые производят эти идентичности.
Я снова возвращаюсь к Лугонес, чтобы отчетливее выразить эту идею. Она пишет:
…образ сцепленных [угнетений] — это образ двух разрозненных вещей, двух частей паззла. Я не готова отказаться от этого термина, потому что им пользуются другие исследовательницы цвета, пишущие в освободительном ключе о спутанных [enmeshed] угнетениях. Я думаю, «переплетённые» или «спутанные» может послужить в качестве более удачного образа.
Я хотела бы последовать примеру Лугонес в том, чтобы не отбрасывать термин «интерсекциональность» — так как именно в этом ключе и из этой традиции мысли и письма возник данный проект, — и я хотела бы прямо признать то, чему я интеллектуально обязана. Я согласна с Лугонес, что «переплетённые угнетения» — это лучший способ отобразить расизм, эксплуатацию, теории белого превосходства, колониализм, гетеросексизм, циссексизм. Что хочу добавить я, так это следующее: коль скоро все угнетения переплетены, гобелен — это капитализм.
Коль скоро все угнетения переплетены, гобелен — это капитализм.
***
Над переводом работали:
катерина с.
юлия черноусова
надя
роман исламов
яна маркова
***
Предисловие:
ганна отчик
***
Отредактировали:
ганна отчик
катя иуда
катерина с.
***
Благодарности:
Спасибо всем, кто поддерживает нас на Patreon:
Брынчик Валерия, Asmik Movsisian, Alice, Hanna, Maria Safronova, Tim Meshkov, Marina Volkova, Марта Гуда, Anna Vagina, gavgavland, An.
А также выражаем благодарность бывшим патронам, что были подписаны на нас на момент работы над текстом: Azhar Dyussekenova, Иван Черноморченко, James Razumoff, Александра Семушина, Alexandra Polyakova, to nya!
