В память о Blue Дерека Джармена
Текст впервые опубликован 16 января 2019 года на платформе Sabzian
С благодарностью Норману Артуру, Жерару-Яну Клаасу и Ханнесу Верхустраете
Текст: Ребекка Джейн Артур
Перевод : Лена Голуб
кадр из фильма “Blue” (1993)
Лицом к лицу
В интервью с Джереми Айзексом от 1993 года Дерек Джармен, осознавая, что приближается к концу своей «жизни в цвете», заявил, что, умерев, он хотел бы испариться и забрать свои работы с собой: «полностью исчезнуть» [1]. Во время интервью в рамках телевизионной программы Face to Face на BBC Джармен заявил, что фильм Blue (1993) является одновременно данью уважения Иву Кляйну и своего рода автопортретом. Фильм был лишен изображения, движение рождалось из монологов (самого Джармена, Найджела Терри, Джона Квентина и Тильды Суинтон) о его поломанной болезнью жизни; и экран мерцал, словно колосящееся голубым цветом поле, — на что Айзекс воскликнул: «Что, черт возьми, все это значит? Пустой синий экран?»
Еще до того как в декабре 1986-го у Джармена был диагностирован ВИЧ, он работал с синим цветом. И не с
Предполагается, что Джармен впервые столкнулся лицом к лицу с творчеством Кляйна, увидев работу IKB 79 (1959) в лондонской галерее Тейт в 1974 году [3]. Пораженный ее качеством, он захотел повторить этот синий цвет, запечатлев его сущность на пленке. Джармен оставался верен этой идее почти двадцать лет. Пока он искал финансирование для фильма, его альбомы и блокноты заполнялись печальными (blue) набросками и заметками. Желая распространить свою идею, он создавал дадаистские речевые перформансы, перечисляя все синее: «синие каски, синие фильмы (Blue movie — устойчивое обозначение для порнофильма, прим.пер.), синие киты, синие рассказы, синие стихи…» [4]. Но по мере того, как здоровье Джармена ухудшалось, его отношения с IKB существенно менялись. Его синий оммаж Кляйну в конце концов превратился в его собственную лебединую песнь. Он скончался в возрасте 52 лет, 19 февраля 1994 года.
скетчбук Дерека Джармена
Цвет — это отсутствие человека
Blue был выпущен в 1993 году, и после появления на Венецианском и Эдинбургском кинофестивалях, благодаря неожиданному сотрудничеству между BBC и Channel 4, его одновременно передают по радио и ТВ. Channel 4 транслировал «пустой синий фильм», а BBC Radio 3 — его саундтрек. Когда Джармен говорил в интервью на Face to Face о релизе Blue на телевидении, он иронизировал, что фильм скорее всего будут транслировать глубокой ночью. Но в действительности телевидение значительно поддержало фильм, а Channel 4 выделил для показа вечерний слот. Примечательно, что главный редактор Channel 4, Алан Фонтейн, запретил показ любой коммерческой рекламы во время трансляции фильма [5]. Он шел непрерывно в течение всех 76 минут [6]. Телеканалы еще больше подогревали интерес к «пустому синему фильму» в объявлениях и статьях телепрограмм и газет. А если у вас не было телевизора, можно было попросить BBC Radio 3 прислать специально изготовленную карточку — кадр из фильма в формате почтовой открытки. Фокусируясь на
Имея дело с конечным, Джармен решил работать в цвете бесконечного, позволив ему быть воспроизведенным в различных медиа. В эссе «Постановка смерти: Медиальный блюз Дерека Джармена» (Performing Death: Derek Jarman’s Medial Blues) Джон Уинн пишет, что Джармен с самого начала сделал Blue трансмедиальным. Пленку, которая, подобно человеческому телу, ослабевает от болезни, царапается, повреждается и, в конечном счете, изнашивается от использования, режиссер перенес на цифровые носители, чтобы она снова и снова возрождалась пульсирующими частотами и вибрирующими электронами. Затем он превратил ее в звуковое произведение и текст. Уинн утверждает, что «это переосмысление медиаспецифичности Blue необходимо, чтобы понять, что произведение само по себе является многовалентным опосредованным телом, которое не только дублирует тело Джармена или других жертв СПИДа, но и генерирует коллективный опыт других тел, существовавших до него [до переосмысления]» [7]. Другими словами, пока ослепленный зритель купается, в синем свете, он приобщается к коллективному опыту Blue.
Уинн предваряет эссе цитатой из текста Жиля Делеза и Феликса Гваттари: «Цвет в отсутствие человека, человек, перешедший в цвет». Эта цитата взята из размышлений о Кляйне и его монохромах («Что такое философия?»). Авторы утверждают, что синяя краска «наполняется бесконечностью, благодаря которой из перцепта получается “космическая чувствительность”». Ссылаясь на анализ Делеза и Гваттари, Уинн подмечает, что «область простого однородного цвета вибрирует, сжимается или трескается, потому что является носителем как бы мелькающих сил» и «делает невидимые силы видимыми». Это открытие пространства в цветовой массе позволяет нам блуждать внутри самого цветового поля. Blue вызывает то, что известно как эффект Ганцфельда: не видя абсолютно ничего, мы начинаем видеть нечто. Кляйн отказывается от линий и рисунков, стремясь к чистой абстракции. Так же поступает и Джармен. Вместо холста — экран. Blue Джармена становится живым благодаря нашим собственным проекциям. Чистота цвета и его способность вызывать истинное переживание позволяют зрителю присутствовать в отсутствии человека.
кадр из фильма “Blue” (1993)
Вечно… вечно…
Везде и вечно вдаль светит синева! Вечно… вечно… [8]
Кляйн утверждал, что его тянет к синему, как к морю и небу, которые, по его мнению, являются самыми абстрактными природными объектами [9]: их невозможно уловить, они находятся вне измерений. Ребекка Солнит в книге «Полевое руководство по тому, как заблудиться» (A Field Guide to Getting Lost) пишет: «Мир — синий по краям и в глубине. Этот синий — потерявшийся свет». Мы видим бесцветную материю синей
Покорность слепому року окрыляет Джармена, но надежда тянет вниз. А мы отдаемся миру «синих» грез. Ветер несет наши паруса сквозь поэзию Blue настолько плавно, что можно просто закрыть глаза. Но время от времени мы разбиваемся о скалы реальности, слушая больничные записи Джармена. Жестокая правда и острый ум ранят нас больше всего — этот иссиня-черный юмор с оглядкой на собственную капитуляцию перед болезнью.
Темнота накатывает волной
Год тает вместе с календарем
Твой поцелуй вспыхивает
Как спичка в ночи
Вспыхивает и гаснет
Я просыпаюсь
Поцелуй меня снова
Целуй меня
Целуй меня снова
И снова
Никогда не бывает достаточно
Жадные губы
Васильковые глаза
Синие небеса. [11]
О
Сценарий Blue — это смесь звуков: музыки, аудиоэффектов, монотонных дневниковых записей, переплетенных с возбужденными, приглушенными или страстными чтениями поэтических и философских фрагментов, исторических пассажей. Но этот акустический эксперимент сложно назвать приторным. Мы слышим резкие звуки: грохот металлических больничных кастрюль и тяжелой, словно тюремной железной двери, захлопывающейся за осужденным на пожизненное заключение. Когда Джармен называет приемную «адом на Земле» или «глухим собачьим лаем на завывающем ветру», мы слышим навязчивые речи, шепот и пение, за которыми следуют убаюкивающий шум волн и подобная щебетанию птиц трель кларнета. Во время рассказа о войне в Сараево гремит гром. «Куда ты, б***ь, прешь!» — кричит чуть не сбитый на дороге велосипедист. Звуковые эффекты удачно переплетаются с музыкальной партитурой композитора Саймона Фишера Тёрнера, фрагментами песен, инструментальными звуками или вокалом таких исполнителей, как Джон Бэланс, Current 93, Coil, Вини Рейли из Durutti Column, Брайан Ино, Miranda Sex Garden и Кейт Сент-Джон. Мы не просто слышим эти звуки — Джармен описывает их так, что мы чувствуем их вибрацию на коже: капельница разносит по венам DHPG [12], «выводя трели, как канарейка», «стиральная машина грохочет вдалеке, холодильник размораживается» (любимые звуки его партнера Х. Б. [13]) [14].
В стихотворении Артюра Рембо «Гласные» каждой гласной приписывается цвет: «A — черный, E — белый, I — красный, U — зеленый, O — синий» (Николай Гумилев переводит: «А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине, И — красно…», прим. пер.). Рембо исследует синестезию, создавая плотные метафоры, которые соединяют и удерживают разные ощущения (осязание, вкус, обоняние, зрение, слух). Он продолжает идею Шарля Бодлера о чувственных соответствиях, объединяя цветовые образы и резонирующие с ними определенные гласные звуки, и создает ассоциациативные ряды. Он придает синему округлость гласной О, которая, как на бумаге, так и будучи произнесенной, рисует полный круг, охватывает жизнь и смерть:
О — звона медного глухое окончанье,
Кометой, ангелом пронзенное молчанье,
Омега, луч Ее сиреневых очей! (пер. Н. Гумилева)
Этот символистский, синестетический синий рисунок разрывается пронзительными звуками и призрачным присутствием, наполняющим синюю рапсодию Джармена. Blue начинается с рождения синеглазого мальчика, который, едва открыв глаза, жмурится от боли. Мальчик кричит: «О, Синева, приди. О, Синева, вставай. О, Синева, взойди. О, Синева, начнись». Синева, дающая и отнимающая жизнь. «О, Синева, входи!» — призыв к жизни и к О, Омеге, венчающей алфавит и жизнь.
«Пустой синий экран» и композиция голосов сочетаются с изящным использованием языка, что, в терминах Ролана Барта, вызывает «галлюцинации» в сознании. Голос Blue дарит нам диапазон тонов, описать которые мы можем только при помощи прилагательных. Он [синий] — милосердный и разъяренный, повелевающий и пораженный, радостный и глумливый, могущественный и униженный; он многосложный и целостный. Blue — это поток слов и значений, каждое из которых не может быть обдумано отдельно, они должны быть пережиты целиком и полностью. Голос Blue доносит зрителю или слушателю опыт Джармена в виде иллюстраций через вытеснение изображения, композицию звуков и мелодичную чувственность, выраженную текстом. Вновь обращаясь к словарю Барта, можно охарактеризовать исполненный голосами сценарий Джармена как «пение языка» [16].
«О, Синева, приди. О, Синева, вставай. О, Синева, взойди. О, Синева, начнись!»
Старуха с косой (Blue Bearded Reaper)
Blue Джармена — не только кинематографический и звуковой шедевр, это также литературный подвиг. Сочиняя собственный больной блюз, Джармен плывет на ориентир — пьянящее море Aqua Vitae. Он будит и перемешивает древнегреческие мифы, библейских персонажей и мастеров литературы. Его строфы — это постмодернистская проза с добротной примесью традиционалистской лексики. Осколки звука, наложенные на фрагментарный текст, напоминают «Бесплодную Землю» Томаса Элиота. Он также цитирует знаменитую строчку Уильяма Блейка из «Бракосочетания рая и ада», вдохновившую Олдоса Хаксли на создание «Дверей восприятия» и повлиявшую на творчество The Doors: «Если бы двери восприятия были очищены, все казалось бы человеку таким, какое оно есть». Это призыв распахнуть сознание и открыться новым перспективам. «Какое оно есть», по Блейку, есть «бесконечное». Джармен опускает это уточнение, но подводит к нему на протяжении всего фильма: синий цвет является символом бесконечности. Он заявляет: «Синий цвет — это вселенская любовь, в которой купается человек, это земной рай». Всеобщая любовь, о которой пишет Джармен, есть любовь ко всем женщинам и мужчинам, она свободна от человеческой жестокости и недоброжелательности, предубеждений и фанатизма. Синий цвет для него — метафора этой бесконечной, всеобъемлющей любви.
Blue — и о человечестве, и о самосознании. Фильм посвящен не только собственной борьбе Джармена с болезнью, но и другим несчастным, оказавшимся на периферии, — людям, переживающим трудности и потери. Он говорит о них, ссылаясь на Святую Риту Кашийскую, покровительницу невозможного, оскорбленных жен и вдов [18]. Джармен пережил потерю многих близких ему людей: «Дэвид. Говард. Грэм. Терри. Пауль…» Он наблюдал, как болезнь пожирает их:
«Дэвид спешил домой. Приступ паники в поезде из Ватерлоо. Он вернулся измученным и даже не осознавал, что умрет той ночью. Терри, который что-то бессвязно бормотал сквозь слезы. Другие исчезли подобно цветам, скошенным старухой с косой. Иссохли, потому что воды жизни покинули их. Говард медленно обращался в камень — постепенно, день за днем. Его сознание было заперто в темнице безумия до тех пор. Единственным, что мы слышали от него, — были стоны в телефонной трубке, доносящиеся во все точки мира» [19].
Это лишь один из примеров того, как Джармен умело использует образы, свободно плавающие в синем пространстве призрачного мира голосов. В портретах друзей, которые внезапно оживают на экране, а затем так же быстро исчезают, Джармен запечатлел разнообразие человеческой реакции на наступление смерти. Смотреть, как вокруг тебя умирают те, кого ты любишь, — это проклятие, непостижимая боль. Больные попадают в зону отчуждения, но в ней рождается новое сообщество, основанное на сострадании к товарищам по несчастью и их семьям. Вместе они становятся «гражданами этой другой страны», как пишет Сьюзен Сонтаг во введении к «Болезни как метафоре». «Болезнь — это сумеречная сторона жизни, тягостное гражданство», — замечает она.
Метафора как болезнь
В борьбе с ВИЧ и СПИДом Джармен столкнулся с синевой не только на метафизическом уровне, будучи озабоченным экзистенциальными вопросами и непостижимостью небес, но и на физическом. На его зрение сильно повлияли связанные со СПИДом инфекции и лекарства. Со временем его мир погрузился в темнеющую смоль, напоминающую размытый цианотип. Он начал видеть в полусиних тонах. В Blue Джармен решил отважно пойти вперед и провести нас через неизвестность фильма без фигур и образов, фильма о его изнурительной болезни. Он желал поделиться размышлениями о своем невидимом мире «сквозь закрывающиеся глаза» [20].
Когда режиссера спрашивали, почему движущимся изображениям он предпочитает пустоту, Джармен отвечал, что изображений ВИЧ и СПИДа, этих крадущихся в ночи невидимых, тихих болезней, не существует. Но было также важно найти способ репрезентации болезни во всех ее проявлениях: борьбы, мужества, отчаяния, надежды, гнева, юмора, гордости, смирения, и самое главное, человечности. В Blue Джармен ставит под сомнение политику видимости и спрашивает: «Как мы воспринимаемся другими, если вообще должны?», и заявляет затем: «По большей части мы невидимы» [21].
Несмотря на сказанное в Face to Face, Джармен на самом деле не хотел, чтобы его работа испарилась, как туман. Он был ярым борцом за права геев и, будучи активистом борьбы с ВИЧ/СПИДом, понимал значение своей работы. Когда ему поставили диагноз, он жил в тэтчеровской Британии, где кампании по информированию о СПИДе пресекались. Распространение осведомленности о болезни всячески глушилось
СПИД и его опустошающий эффект призывали к радикальным ответным мерам в самых простых формах. От человека требовалось немного: элементарное сострадание, что было редким, даже реакционным явлением в эпоху неолиберализма, торжество которого совпало с эпидемией СПИДа. Создавая фильм о СПИДе, Джармен понимал, что для того, чтобы открыться и сделать личное публичным, он должен повернуть камеру вовнутрь. Синий цвет стал метафорой его болезни, метафорой ее преодоления:
Среди столпотворения образов
Я дарю тебе универсальную Синеву
Синева — в душу открытая дверь
Бесконечная возможность
Становящаяся реальностью. (пер. Анны Андроновой)
В Blue Джармен ослепляет нас, чтобы усилить наши чувства и открыть двери восприятия.
Дельфиниум, синий
Джармен пророчит: «Спустя время никто не вспомнит ничего из того, что мы сделали. Наша жизнь пролетит, как облако. <…> Наша жизнь промелькнет, как тень» [24]. Однако вопреки этому серьезному предсказанию, как бы доказывая, что подобное самоуничижение неоправданно, Blue сильно повлиял на кинематограф и кинозрителей и стал уникальным событием для телевидения и радио. После выхода Blue Джармен мечтал о том, как будет ходить по улицам Лондона и видеть исходящее от телевизоров синее свечение. На самом деле он не хотел, чтобы Blue показывали только поздно вечером для небольшой аудитории. Он хотел захватить экраны каждого Тома, Дика и Гарри! Он хотел, чтобы Blue видели за пределами арт-сообщества и артхаусных кинотеатров. Он хотел, чтобы история его голубоглазого мальчика стала повседневной: чтобы она стала видимой, слышимой, и чтобы за нее не было стыдно.
В посмертном предисловии к полной версии интервью с Джарменом Айзекс сказал о нем: «Никто другой не делал так много, имея так мало». Джармен был бесподобен в своем кустарном кинопроизводстве. Его фильмы окрашивали, разоблачали, критиковали, высмеивали и прославляли жизнь. Работа над фильмами поддерживала его, а если друзья творили вместе с ним — это давало ему силы. Он не заботился о принадлежности к тому или иному стилю и создавал порой помпезные и театральные образы, тем самым отрицая «авангард», «экспериментальное кино» или «андеграунд». Он делал фильмы, которые выражали его представления о политике, сексуальности, национальном наследии, любви к языку. Он снимал малобюджетные фильмы с большими амбициями. Что касается их распространения, фильмы должны были показывать и в кинотеатрах, и на телевидении, а звуковое сопровождение должно было передаваться по радио. Blue был создан, чтобы «распространяться по воздуху», но не остаться погребенным в андеграундной сцене.
Перед тем, как Blue подойдет к черному концу, Джармен «оставит синий дельфиниум на могильной плите». Темно-синие луговые цветы дельфиниума, родственные желтому лютику, часто дарят в память о близких. В память о Джармене и его Blue: «Я кладу синий дельфиниум на твою могилу» [25].
[1] Дерек Джармен, интервью с Джереми Айзексом на Face to Face, BBC, Лондон, 15 марта 1993 года.
[2] Кэрол Мэйвор подробно пишет о синем цвете в повестях Blue Mythologies (London: Reaktion Books, 2013) и Black and Blue (Durham: Duke University Press Books, 2012). В обоих случаях она подчеркивает парадокс синего, приводя многочисленные примеры коннотаций и оттенков синего, встречающихся в искусстве, кино и литературе.
[3] Как уточняется в книге Motion (less) Pictures: The Cinema of Stasis Джастина Ремеса (New York: Columbia University Press, 2015).
[4] Саймон Фишер Тернер пишет, как развивался и разрабатывался Blue: Stuart Huggett, Simon Fisher Turner On Derek Jarman’s Blue, The Quietus, 18 февраля 2014 года.
[5] Адам Сковелл, The Problematic Reception of Derek Jarman’s Blue — Part 5 (Home Viewings and Conclusions), Celluloid Wicker Man, 2 августа 2013 года.
[6] Хотя официальная продолжительность Blue составляет 79 минут, его телевизионная версия в разных источниках варьировалась от 75 до 76 минут.
[7] Джон Уинн, Performing Death: Derek Jarman’s Medial Blues, журнал Four by Three, 5 мая 2017 года.
[8] Из Der Abschied («Прощание»), 6-й и заключительной песни в Das Lied von der Erde («Песнь о Земле») Густава Малера, 1909. Der Abschied объединяет стихи поэтов династии Танг — Мэн Хаожаня и Ван Вэя.
[9] Ив Кляйн, отвечая на вопрос о том, почему он прославляет синий цвет. Лекция в Сорбонне, Париж, 1959 год.
[10] Остенде, 23 июня 2018 года. URL: [https://monokino.org/en/editions/juni-2018--blue]
[11] Blue (Дерек Джармен, 1993).
[12] Ганцикловир (или DHPG) — препарат, используемый для замедления или остановки слепоты, вызванной цитомегаловирусным ретинитом у больных СПИДом.
[13] «Выносливый зверь» (Hinny Beast, букв. — лошак-зверь) — прозвище, которое Джармен дал Киту Коллинзу. Hinny — ласковое обращение на диалекте Джорди.
[14] Blue (Дерек Джармен, 1993).
[15] Артюр Рембо, Voyelles (1871-72), в переводе Оливера Бернарда в Arthur Rimbaud: Collected Poems (London: Penguin Classics, 1962), C. 171.
[16] Ролан Барт, Image-Music-Text (London: Fontana Press, 1977), C. 185.
[17] Blue (Дерек Джармен, 1993).
[18] «За горами — святилище святой Риты, где звучат предсмертные голоса. Рита — святая потерянного смысла. Она — покровительница всех, кто лишился воображения, всех, кто оказался пойманным в ловушку реальности» (Blue).
[19] Blue (Дерек Джармен, 1993).
[20] Айзекс интерпретирует «Хрому» — книгу Джармена, посвященную цвету, — следующим образом: «Запись глазами, преодолевающими цвета мира, которым он наслаждался» (Дерек Джармен, интервью с Джереми Айзексом в Face to Face, BBC, Лондон, 15 марта 1993 года).
[21] Blue (Дерек Джармен, 1993).
[22] Оуэн Боукотт, Thatcher tried to block “bad taste” public health warnings about Aids, the Guardian, 30 декабря 2015 года.
[23] Blue (Дерек Джармен, 1993).
[24] Там же.
[25] Там же.
