Create post
К!

О, синева, приди

В память о Blue Дерека Джармена


Текст впервые опубликован 16 января 2019 года на платформе Sabzian

С благодарностью Норману Артуру, Жерару-Яну Клаасу и Ханнесу Верхустраете

Текст: Ребекка Джейн Артур

Перевод : Лена Голуб

кадр из фильма “Blue” (1993)

кадр из фильма “Blue” (1993)

Лицом к лицу

В интервью с Джереми Айзексом от 1993 года Дерек Джармен, осознавая, что приближается к концу своей «жизни в цвете», заявил, что, умерев, он хотел бы испариться и забрать свои работы с собой: «полностью исчезнуть» [1]. Во время интервью в рамках телевизионной программы Face to Face на BBC Джармен заявил, что фильм Blue (1993) является одновременно данью уважения Иву Кляйну и своего рода автопортретом. Фильм был лишен изображения, движение рождалось из монологов (самого Джармена, Найджела Терри, Джона Квентина и Тильды Суинтон) о его поломанной болезнью жизни; и экран мерцал, словно колосящееся голубым цветом поле, — на что Айзекс воскликнул: «Что, черт возьми, все это значит? Пустой синий экран?»

Еще до того как в декабре 1986-го у Джармена был диагностирован ВИЧ, он работал с синим цветом. И не с каким-нибудь, а с International Klein Blue (IKB). Кляйн, известный своими монохромами в ультрамариновом синем, розовом или золотом цветах, как-то сказал о синем периоде своего творчества: «Сначала нет ничего, потом — глубокое ничто. Потом — синяя бездна». Как и Кляйн, Джармен был вдохновлен парадоксом синевы [2] — цвета горизонтов и глубин. Синий — цвет нематериальности, электричества и отравляющего эпоху Кляйна страха ядерного уничтожения. Синий — цвет мистицизма, духовности и трансцендентности, цвет безбрежности и непознаваемости морей и небес.

Предполагается, что Джармен впервые столкнулся лицом к лицу с творчеством Кляйна, увидев работу IKB 79 (1959) в лондонской галерее Тейт в 1974 году [3]. Пораженный ее качеством, он захотел повторить этот синий цвет, запечатлев его сущность на пленке. Джармен оставался верен этой идее почти двадцать лет. Пока он искал финансирование для фильма, его альбомы и блокноты заполнялись печальными (blue) набросками и заметками. Желая распространить свою идею, он создавал дадаистские речевые перформансы, перечисляя все синее: «синие каски, синие фильмы (Blue movie — устойчивое обозначение для порнофильма, прим.пер.), синие киты, синие рассказы, синие стихи…» [4]. Но по мере того, как здоровье Джармена ухудшалось, его отношения с IKB существенно менялись. Его синий оммаж Кляйну в конце концов превратился в его собственную лебединую песнь. Он скончался в возрасте 52 лет, 19 февраля 1994 года.

скетчбук Дерека Джармена

скетчбук Дерека Джармена

Цвет — это отсутствие человека

Blue был выпущен в 1993 году, и после появления на Венецианском и Эдинбургском кинофестивалях, благодаря неожиданному сотрудничеству между BBC и Channel 4, его одновременно передают по радио и ТВ. Channel 4 транслировал «пустой синий фильм», а BBC Radio 3 — его саундтрек. Когда Джармен говорил в интервью на Face to Face о релизе Blue на телевидении, он иронизировал, что фильм скорее всего будут транслировать глубокой ночью. Но в действительности телевидение значительно поддержало фильм, а Channel 4 выделил для показа вечерний слот. Примечательно, что главный редактор Channel 4, Алан Фонтейн, запретил показ любой коммерческой рекламы во время трансляции фильма [5]. Он шел непрерывно в течение всех 76 минут [6]. Телеканалы еще больше подогревали интерес к «пустому синему фильму» в объявлениях и статьях телепрограмм и газет. А если у вас не было телевизора, можно было попросить BBC Radio 3 прислать специально изготовленную карточку — кадр из фильма в формате почтовой открытки. Фокусируясь на лазурно-синем, можно было слушать аудиодорожку и медитировать.

Имея дело с конечным, Джармен решил работать в цвете бесконечного, позволив ему быть воспроизведенным в различных медиа. В эссе «Постановка смерти: Медиальный блюз Дерека Джармена» (Performing Death: Derek Jarman’s Medial Blues) Джон Уинн пишет, что Джармен с самого начала сделал Blue трансмедиальным. Пленку, которая, подобно человеческому телу, ослабевает от болезни, царапается, повреждается и, в конечном счете, изнашивается от использования, режиссер перенес на цифровые носители, чтобы она снова и снова возрождалась пульсирующими частотами и вибрирующими электронами. Затем он превратил ее в звуковое произведение и текст. Уинн утверждает, что «это переосмысление медиаспецифичности Blue необходимо, чтобы понять, что произведение само по себе является многовалентным опосредованным телом, которое не только дублирует тело Джармена или других жертв СПИДа, но и генерирует коллективный опыт других тел, существовавших до него [до переосмысления]» [7]. Другими словами, пока ослепленный зритель купается, в синем свете, он приобщается к коллективному опыту Blue.

Уинн предваряет эссе цитатой из текста Жиля Делеза и Феликса Гваттари: «Цвет в отсутствие человека, человек, перешедший в цвет». Эта цитата взята из размышлений о Кляйне и его монохромах («Что такое философия?»). Авторы утверждают, что синяя краска «наполняется бесконечностью, благодаря которой из перцепта получается “космическая чувствительность”». Ссылаясь на анализ Делеза и Гваттари, Уинн подмечает, что «область простого однородного цвета вибрирует, сжимается или трескается, потому что является носителем как бы мелькающих сил» и «делает невидимые силы видимыми». Это открытие пространства в цветовой массе позволяет нам блуждать внутри самого цветового поля. Blue вызывает то, что известно как эффект Ганцфельда: не видя абсолютно ничего, мы начинаем видеть нечто. Кляйн отказывается от линий и рисунков, стремясь к чистой абстракции. Так же поступает и Джармен. Вместо холста — экран. Blue Джармена становится живым благодаря нашим собственным проекциям. Чистота цвета и его способность вызывать истинное переживание позволяют зрителю присутствовать в отсутствии человека.

кадр из фильма “Blue” (1993)

кадр из фильма “Blue” (1993)

Вечно… вечно…

Везде и вечно вдаль светит синева! Вечно… вечно… [8]

Кляйн утверждал, что его тянет к синему, как к морю и небу, которые, по его мнению, являются самыми абстрактными природными объектами [9]: их невозможно уловить, они находятся вне измерений. Ребекка Солнит в книге «Полевое руководство по тому, как заблудиться» (A Field Guide to Getting Lost) пишет: «Мир — синий по краям и в глубине. Этот синий — потерявшийся свет». Мы видим бесцветную материю синей из–за света, рассеянного в ней. В 2018 году независимый кинокооператив Monokino (Остенде, Бельгия) отметил 25-летие Blue трансляцией саундтрека фильма собравшимся на пляже зрителям. Они направили свой взгляд на свет, который терялся в Северном море и бельгийском небе [10]. Морской ландшафт — ослепительный, вибрирующий, динамичный, избыточный и лишенный деталей — прекрасно заменил пленочную версию. Где-то там, освобожденный от рамок визуального и земного измерений, Джармен принимает свои микстуры, пилюли и судьбу. Невидимый, он воспаряет и погружается, вновь и вновь устремляясь в это синее звуковое пространство.

Покорность слепому року окрыляет Джармена, но надежда тянет вниз. А мы отдаемся миру «синих» грез. Ветер несет наши паруса сквозь поэзию Blue настолько плавно, что можно просто закрыть глаза. Но время от времени мы разбиваемся о скалы реальности, слушая больничные записи Джармена. Жестокая правда и острый ум ранят нас больше всего — этот иссиня-черный юмор с оглядкой на собственную капитуляцию перед болезнью.

Темнота накатывает волной

Год тает вместе с календарем

Твой поцелуй вспыхивает

Как спичка в ночи

Вспыхивает и гаснет

Я просыпаюсь

Поцелуй меня снова

Целуй меня

Целуй меня снова

И снова

Никогда не бывает достаточно

Жадные губы

Васильковые глаза

Синие небеса. [11]

О

Сценарий Blue — это смесь звуков: музыки, аудиоэффектов, монотонных дневниковых записей, переплетенных с возбужденными, приглушенными или страстными чтениями поэтических и философских фрагментов, исторических пассажей. Но этот акустический эксперимент сложно назвать приторным. Мы слышим резкие звуки: грохот металлических больничных кастрюль и тяжелой, словно тюремной железной двери, захлопывающейся за осужденным на пожизненное заключение. Когда Джармен называет приемную «адом на Земле» или «глухим собачьим лаем на завывающем ветру», мы слышим навязчивые речи, шепот и пение, за которыми следуют убаюкивающий шум волн и подобная щебетанию птиц трель кларнета. Во время рассказа о войне в Сараево гремит гром. «Куда ты, б***ь, прешь!» — кричит чуть не сбитый на дороге велосипедист. Звуковые эффекты удачно переплетаются с музыкальной партитурой композитора Саймона Фишера Тёрнера, фрагментами песен, инструментальными звуками или вокалом таких исполнителей, как Джон Бэланс, Current 93, Coil, Вини Рейли из Durutti Column, Брайан Ино, Miranda Sex Garden и Кейт Сент-Джон. Мы не просто слышим эти звуки — Джармен описывает их так, что мы чувствуем их вибрацию на коже: капельница разносит по венам DHPG [12], «выводя трели, как канарейка», «стиральная машина грохочет вдалеке, холодильник размораживается» (любимые звуки его партнера Х. Б. [13]) [14].

В стихотворении Артюра Рембо «Гласные» каждой гласной приписывается цвет: «A — черный, E — белый, I — красный, U — зеленый, O — синий» (Николай Гумилев переводит: «А — черно, бело — Е, У — зелено, О — сине, И — красно…», прим. пер.). Рембо исследует синестезию, создавая плотные метафоры, которые соединяют и удерживают разные ощущения (осязание, вкус, обоняние, зрение, слух). Он продолжает идею Шарля Бодлера о чувственных соответствиях, объединяя цветовые образы и резонирующие с ними определенные гласные звуки, и создает ассоциациативные ряды. Он придает синему округлость гласной О, которая, как на бумаге, так и будучи произнесенной, рисует полный круг, охватывает жизнь и смерть:

О — звона медного глухое окончанье,

Кометой, ангелом пронзенное молчанье,

Омега, луч Ее сиреневых очей! (пер. Н. Гумилева)


Этот символистский, синестетический синий рисунок разрывается пронзительными звуками и призрачным присутствием, наполняющим синюю рапсодию Джармена. Blue начинается с рождения синеглазого мальчика, который, едва открыв глаза, жмурится от боли. Мальчик кричит: «О, Синева, приди. О, Синева, вставай. О, Синева, взойди. О, Синева, начнись». Синева, дающая и отнимающая жизнь. «О, Синева, входи!» — призыв к жизни и к О, Омеге, венчающей алфавит и жизнь.

«Пустой синий экран» и композиция голосов сочетаются с изящным использованием языка, что, в терминах Ролана Барта, вызывает «галлюцинации» в сознании. Голос Blue дарит нам диапазон тонов, описать которые мы можем только при помощи прилагательных. Он [синий] — милосердный и разъяренный, повелевающий и пораженный, радостный и глумливый, могущественный и униженный; он многосложный и целостный. Blue — это поток слов и значений, каждое из которых не может быть обдумано отдельно, они должны быть пережиты целиком и полностью. Голос Blue доносит зрителю или слушателю опыт Джармена в виде иллюстраций через вытеснение изображения, композицию звуков и мелодичную чувственность, выраженную текстом. Вновь обращаясь к словарю Барта, можно охарактеризовать исполненный голосами сценарий Джармена как «пение языка» [16].

«О, Синева, приди. О, Синева, вставай. О, Синева, взойди. О, Синева, начнись!»

Старуха с косой (Blue Bearded Reaper)

Blue Джармена — не только кинематографический и звуковой шедевр, это также литературный подвиг. Сочиняя собственный больной блюз, Джармен плывет на ориентир — пьянящее море Aqua Vitae. Он будит и перемешивает древнегреческие мифы, библейских персонажей и мастеров литературы. Его строфы — это постмодернистская проза с добротной примесью традиционалистской лексики. Осколки звука, наложенные на фрагментарный текст, напоминают «Бесплодную Землю» Томаса Элиота. Он также цитирует знаменитую строчку Уильяма Блейка из «Бракосочетания рая и ада», вдохновившую Олдоса Хаксли на создание «Дверей восприятия» и повлиявшую на творчество The Doors: «Если бы двери восприятия были очищены, все казалось бы человеку таким, какое оно есть». Это призыв распахнуть сознание и открыться новым перспективам. «Какое оно есть», по Блейку, есть «бесконечное». Джармен опускает это уточнение, но подводит к нему на протяжении всего фильма: синий цвет является символом бесконечности. Он заявляет: «Синий цвет — это вселенская любовь, в которой купается человек, это земной рай». Всеобщая любовь, о которой пишет Джармен, есть любовь ко всем женщинам и мужчинам, она свободна от человеческой жестокости и недоброжелательности, предубеждений и фанатизма. Синий цвет для него — метафора этой бесконечной, всеобъемлющей любви.

Blue — и о человечестве, и о самосознании. Фильм посвящен не только собственной борьбе Джармена с болезнью, но и другим несчастным, оказавшимся на периферии, — людям, переживающим трудности и потери. Он говорит о них, ссылаясь на Святую Риту Кашийскую, покровительницу невозможного, оскорбленных жен и вдов [18]. Джармен пережил потерю многих близких ему людей: «Дэвид. Говард. Грэм. Терри. Пауль…» Он наблюдал, как болезнь пожирает их:

«Дэвид спешил домой. Приступ паники в поезде из Ватерлоо. Он вернулся измученным и даже не осознавал, что умрет той ночью. Терри, который что-то бессвязно бормотал сквозь слезы. Другие исчезли подобно цветам, скошенным старухой с косой. Иссохли, потому что воды жизни покинули их. Говард медленно обращался в камень — постепенно, день за днем. Его сознание было заперто в темнице безумия до тех пор. Единственным, что мы слышали от него, — были стоны в телефонной трубке, доносящиеся во все точки мира» [19].

Это лишь один из примеров того, как Джармен умело использует образы, свободно плавающие в синем пространстве призрачного мира голосов. В портретах друзей, которые внезапно оживают на экране, а затем так же быстро исчезают, Джармен запечатлел разнообразие человеческой реакции на наступление смерти. Смотреть, как вокруг тебя умирают те, кого ты любишь, — это проклятие, непостижимая боль. Больные попадают в зону отчуждения, но в ней рождается новое сообщество, основанное на сострадании к товарищам по несчастью и их семьям. Вместе они становятся «гражданами этой другой страны», как пишет Сьюзен Сонтаг во введении к «Болезни как метафоре». «Болезнь — это сумеречная сторона жизни, тягостное гражданство», — замечает она.

Метафора как болезнь

В борьбе с ВИЧ и СПИДом Джармен столкнулся с синевой не только на метафизическом уровне, будучи озабоченным экзистенциальными вопросами и непостижимостью небес, но и на физическом. На его зрение сильно повлияли связанные со СПИДом инфекции и лекарства. Со временем его мир погрузился в темнеющую смоль, напоминающую размытый цианотип. Он начал видеть в полусиних тонах. В Blue Джармен решил отважно пойти вперед и провести нас через неизвестность фильма без фигур и образов, фильма о его изнурительной болезни. Он желал поделиться размышлениями о своем невидимом мире «сквозь закрывающиеся глаза» [20].

Когда режиссера спрашивали, почему движущимся изображениям он предпочитает пустоту, Джармен отвечал, что изображений ВИЧ и СПИДа, этих крадущихся в ночи невидимых, тихих болезней, не существует. Но было также важно найти способ репрезентации болезни во всех ее проявлениях: борьбы, мужества, отчаяния, надежды, гнева, юмора, гордости, смирения, и самое главное, человечности. В Blue Джармен ставит под сомнение политику видимости и спрашивает: «Как мы воспринимаемся другими, если вообще должны?», и заявляет затем: «По большей части мы невидимы» [21].

Несмотря на сказанное в Face to Face, Джармен на самом деле не хотел, чтобы его работа испарилась, как туман. Он был ярым борцом за права геев и, будучи активистом борьбы с ВИЧ/СПИДом, понимал значение своей работы. Когда ему поставили диагноз, он жил в тэтчеровской Британии, где кампании по информированию о СПИДе пресекались. Распространение осведомленности о болезни всячески глушилось из–за страха распространения «опасного секса» и разрушения «семейных ценностей» [22]. В результате этого формировалась культура равнодушия к заболевшим, возникла атмосфера стыда и стигматизации внутри гей-сообщества. В своем творчестве Джармен боролся с предрассудками по отношению к гей-сообществу, создавая позитивные образы гомосексуальности. Он также разоблачил гомофобию в обществе, которое считало его сексуальность незаконной в первые 25 лет его жизни. Жизнь со СПИДом — или, как он часто язвил, «умирание со СПИДом» — возлагала на Джармена ответственность. Именно поэтому он считал нужным записывать свой опыт болезни и рассказывать о нем другим.

СПИД и его опустошающий эффект призывали к радикальным ответным мерам в самых простых формах. От человека требовалось немного: элементарное сострадание, что было редким, даже реакционным явлением в эпоху неолиберализма, торжество которого совпало с эпидемией СПИДа. Создавая фильм о СПИДе, Джармен понимал, что для того, чтобы открыться и сделать личное публичным, он должен повернуть камеру вовнутрь. Синий цвет стал метафорой его болезни, метафорой ее преодоления:

Среди столпотворения образов

Я дарю тебе универсальную Синеву

Синева — в душу открытая дверь

Бесконечная возможность

Становящаяся реальностью. (пер. Анны Андроновой)

В Blue Джармен ослепляет нас, чтобы усилить наши чувства и открыть двери восприятия.

Дельфиниум, синий

Джармен пророчит: «Спустя время никто не вспомнит ничего из того, что мы сделали. Наша жизнь пролетит, как облако. <…> Наша жизнь промелькнет, как тень» [24]. Однако вопреки этому серьезному предсказанию, как бы доказывая, что подобное самоуничижение неоправданно, Blue сильно повлиял на кинематограф и кинозрителей и стал уникальным событием для телевидения и радио. После выхода Blue Джармен мечтал о том, как будет ходить по улицам Лондона и видеть исходящее от телевизоров синее свечение. На самом деле он не хотел, чтобы Blue показывали только поздно вечером для небольшой аудитории. Он хотел захватить экраны каждого Тома, Дика и Гарри! Он хотел, чтобы Blue видели за пределами арт-сообщества и артхаусных кинотеатров. Он хотел, чтобы история его голубоглазого мальчика стала повседневной: чтобы она стала видимой, слышимой, и чтобы за нее не было стыдно.

В посмертном предисловии к полной версии интервью с Джарменом Айзекс сказал о нем: «Никто другой не делал так много, имея так мало». Джармен был бесподобен в своем кустарном кинопроизводстве. Его фильмы окрашивали, разоблачали, критиковали, высмеивали и прославляли жизнь. Работа над фильмами поддерживала его, а если друзья творили вместе с ним — это давало ему силы. Он не заботился о принадлежности к тому или иному стилю и создавал порой помпезные и театральные образы, тем самым отрицая «авангард», «экспериментальное кино» или «андеграунд». Он делал фильмы, которые выражали его представления о политике, сексуальности, национальном наследии, любви к языку. Он снимал малобюджетные фильмы с большими амбициями. Что касается их распространения, фильмы должны были показывать и в кинотеатрах, и на телевидении, а звуковое сопровождение должно было передаваться по радио. Blue был создан, чтобы «распространяться по воздуху», но не остаться погребенным в андеграундной сцене.

Перед тем, как Blue подойдет к черному концу, Джармен «оставит синий дельфиниум на могильной плите». Темно-синие луговые цветы дельфиниума, родственные желтому лютику, часто дарят в память о близких. В память о Джармене и его Blue: «Я кладу синий дельфиниум на твою могилу» [25].


[1] Дерек Джармен, интервью с Джереми Айзексом на Face to Face, BBC, Лондон, 15 марта 1993 года.

[2] Кэрол Мэйвор подробно пишет о синем цвете в повестях Blue Mythologies (London: Reaktion Books, 2013) и Black and Blue (Durham: Duke University Press Books, 2012). В обоих случаях она подчеркивает парадокс синего, приводя многочисленные примеры коннотаций и оттенков синего, встречающихся в искусстве, кино и литературе.

[3] Как уточняется в книге Motion (less) Pictures: The Cinema of Stasis Джастина Ремеса (New York: Columbia University Press, 2015).

[4] Саймон Фишер Тернер пишет, как развивался и разрабатывался Blue: Stuart Huggett, Simon Fisher Turner On Derek Jarman’s Blue, The Quietus, 18 февраля 2014 года.

[5] Адам Сковелл, The Problematic Reception of Derek Jarman’s Blue — Part 5 (Home Viewings and Conclusions), Celluloid Wicker Man, 2 августа 2013 года.

[6] Хотя официальная продолжительность Blue составляет 79 минут, его телевизионная версия в разных источниках варьировалась от 75 до 76 минут.

[7] Джон Уинн, Performing Death: Derek Jarman’s Medial Blues, журнал Four by Three, 5 мая 2017 года.

[8] Из Der Abschied («Прощание»), 6-й и заключительной песни в Das Lied von der Erde («Песнь о Земле») Густава Малера, 1909. Der Abschied объединяет стихи поэтов династии Танг — Мэн Хаожаня и Ван Вэя.

[9] Ив Кляйн, отвечая на вопрос о том, почему он прославляет синий цвет. Лекция в Сорбонне, Париж, 1959 год.

[10] Остенде, 23 июня 2018 года. URL: [https://monokino.org/en/editions/juni-2018--blue]

[11] Blue (Дерек Джармен, 1993).

[12] Ганцикловир (или DHPG) — препарат, используемый для замедления или остановки слепоты, вызванной цитомегаловирусным ретинитом у больных СПИДом.

[13] «Выносливый зверь» (Hinny Beast, букв. — лошак-зверь) — прозвище, которое Джармен дал Киту Коллинзу. Hinny — ласковое обращение на диалекте Джорди.

[14] Blue (Дерек Джармен, 1993).

[15] Артюр Рембо, Voyelles (1871-72), в переводе Оливера Бернарда в Arthur Rimbaud: Collected Poems (London: Penguin Classics, 1962), C. 171.

[16] Ролан Барт, Image-Music-Text (London: Fontana Press, 1977), C. 185.

[17] Blue (Дерек Джармен, 1993).

[18] «За горами — святилище святой Риты, где звучат предсмертные голоса. Рита — святая потерянного смысла. Она — покровительница всех, кто лишился воображения, всех, кто оказался пойманным в ловушку реальности» (Blue).

[19] Blue (Дерек Джармен, 1993).

[20] Айзекс интерпретирует «Хрому» — книгу Джармена, посвященную цвету, — следующим образом: «Запись глазами, преодолевающими цвета мира, которым он наслаждался» (Дерек Джармен, интервью с Джереми Айзексом в Face to Face, BBC, Лондон, 15 марта 1993 года).

[21] Blue (Дерек Джармен, 1993).

[22] Оуэн Боукотт, Thatcher tried to block “bad taste” public health warnings about Aids, the Guardian, 30 декабря 2015 года.

[23] Blue (Дерек Джармен, 1993).

[24] Там же.

[25] Там же.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About