По дороге в Рио
« — Нет, это не Рио-де-Жанейро , — сказал Остап Бендер, прогуливаясь по провинциальному городу N, и добавил: — Это гораздо хуже.»
Существуют правила, в которых закодирован культурный опыт взаимодействия с этническими, расовыми группами, элитами и социальными институтами. Эти правила определяют культурную ориентацию общества и трактуются как культура доверия или недоверия — в зависимости от того, позитивным или негативным был прошлый опыт взаимодействия.
Во времена революционных изменений правила работают инерционно. В обществе, где доминирует культура недоверия, формирующая стереотипы и предрассудки к определенным социальным группам или ролям, оказывается невозможным использование социальных изменений для развития общества, консервируется дистанция, изоляция и отчуждение. C другой стороны, культура доверия нередко оказывается неактуальной, подавляющей необходимый критицизм, и тормозит оборонительные, реформаторские, оппозиционные общественные стратегии.
В нашем обществе культура доверия к государственной власти амбивалентна и периодически сменяется в общественном сознании на противоположный полюс. Недоверие к определенным социальным ролям — в частности, к роли эмигранта — представляет более стабильный феномен, унаследовавший травматический опыт монархического и советского прошлого.
Первая массовая эмиграция в России произошла в 1801 году, когда по указу Александра I определённым категориям граждан империи был разрешён свободный выезд за границу. Широкие масштбы эмиграция приняла во второй половине XIX века с отменой крепостного права, развитием промышленности и организацией социальной группы работников по найму в рабочий класс. К моменту Октябрьской революции из Российской империи уехало 4,5 миллиона человек: представители притесненных и недовольных социальных групп — рабочие и крестьяне, религиозных меньшинств и оппозиционных политических партий.
После революции 1917 года большевики на подконтрольной им территории закрыли границы. Выезд был разрешён только определённому кругу лиц. Каждое разрешение рассматривалось персонально и выдавалось на определённое время для поездки с определённой целью.
В исключительном положении были территории, контролируемые войсками т.н. Белой армии. Именно здесь по мере вытеснения войск Белой армии войсками Красной армии началась волна т.н. белой эмиграции — потока самостоятельно покидающих страну военных, гражданских лиц и творческих деятелей, неугодных власти и опасающихся преследования с её стороны.
По окончании гражданской войны с 21 ноября 1921 года большевики ужесточили меры за несанкционированное пересечение границы. Оно стало рассматриваться как государственное преступление и наказывалось расстрелом с конфискацией имущества, и, нередко, наказанием оставшихся в СССР родственников «невозвращенца». Свобода выезда оказалась табуированной, обсуждение ее возможности, а уж тем более воплощение, было сопряжено со страхом, создавшим в коллективном российском сознании основу негативного эмоционального комплекса, связанного с эмиграцией.
Следующий пласт этого комплекса сформировался в ходе репрессий против лиц, не желавших уезжать и угрожавших своим существованием идеологии власти и «государственной безопасности». Под чутким паранойяльным руководством Ленина представители интеллектуальной элиты и прочие «буржуи» обвинялись в нелояльности существующей власти вплоть до подготовки госпереворота. В 1922 году была организована масштабная акция “по вывозу за границу” деятелей науки и литературы, получившая название «философский пароход». По словам Льва Троцкого, «…мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно». Среди тех, кого “не могли терпеть” большевики, оказалось 225 врачей, педагогов, экономистов, литераторов, инженеров и политических деятелей, а также 2 религиозных деятеля и 34 студента. Высылаемым разрешалось брать с собой лишь пару кальсон и носков, пиджак, брюки, пальто, шляпу и 2 пары обуви. Таким образом людей пытались обезличить, низвести до уровня бесправных беженцев. Людей лишали гражданства и Родины.
Однако раскулаченные дворяне адаптировались, за границей начинали жить заново, а наиболее стойкие организовывали собственное производство, основывали в благодарных за приток интеллектуальной силы странах Европы школы, научные сообщества, институты. Многие их работы, написанные за железным занавесом, так и не были изданы на русском языке; темное пятно в общественном сознании, связанное с эмиграцией, оказалось несмываемым. Эмиграция четко ассоциировалась с неблагополучием, вынужденной потерей социального статуса и семьи, страхом перед неизвестностью, горечью отрыва от традиций, экономической нестабильностью и угрозой жизни. К социальной роли эмигранта сформировалось культурное недоверие, шлейф которого до сих пор тянется в общественном сознании.
Вторая волна эмиграции в СССР началась в 1941 году и была вызвана насильственным вывозом в Германию оккупационными войсками населения захваченных территорий. Многие из “угнанных в Германию” после окончания Второй мировой войны, познакомившись с “реалиями капиталистического мира” решили не возвращаться на Родину.
Третья волна эмиграции пришлась на период «холодной войны» и в основном была связана с т.н. “переездом на этническую родину” в связи с образованием государства Израиль.
Четвертая волна — период свободы 90-х, близкий по своей сути анархии и бегству с тонущего корабля.
Время идёт, но о пятой волне эмиграции пока говорить не приходится.
По данным опроса, проведенного в 2014 году, 77% жителей из 45 регионов РФ не готовы к переезду в другую страну. Среди них большинство составляют представители старшего поколения (85%), с невысоким уровнем образования (82%) и женщины (78%): иными словами — носители общественного сознания, в котором еще свежи следы ограничений и
Желание переехать из группы экономически активной части населения высказали 73% опрошенных, из группы молодых людей в возрасте до 25 лет — 55%. Процент желающих эмигрировать при опросе этих же категорий населения в
Культура недоверия к институту эмиграции, сформировавшаяся в ХХ веке, в наши дни проявляется в виде отрицания большинством россиян возможности переезда. Историческая травма поколения проявляется в неуверенности в реальности перспективы «все бросить» и уехать, несмотря на такую возможность и желание, связана с «законсервированным» с советского времени страхом перед предстоящим пересечением границы, или депрессией, обусловленной невозможностью бегства от режима, влияющими на современное поколение сквозь призму транслируемых генеалогических ценностей.
Другой механизм, объясняющий поведение, связанное с эмиграцией, обусловлен процессами, известными в социальной психологии как групповая идентичность.
Порядок, определяющий общественные взаимоотношения, определён универсальной психологической альтернативой «мы — они». В древности залогом успешного выживания становилось создание замкнутых «мы-групп» и враждебное или настороженное отношение ко всем чужим «они-группам». Стремление человека делить мир на «мы» и «они» с архаических времен представляет основу групповой идентичности и других составляющих общественного сознания.
Одним из эффектов действия механизма «мы — они» является феномен «ингруппового фаворитизма», экспериментально выявленный английским социальным психологом Гарри Тэшфелом. Его суть заключается в том, что даже символическая отнесенность человеком себя к той или иной группе, как правило, предполагает ее предпочтение и более позитивную оценку по сравнению с другими группами (Tajfel, 1982).
К.Г. Юнг объяснял феномен групповой идентичности в рамках аналитической психологии. На протяжении всего жизненного пути индивид находится в процессе осознания и переживания своего личностного “Я” и группового «Мы». В нормальной жизненной ситуации доминирует личностный уровень, а в переходные времена, в условиях повышенной напряженности в обществе, становится все труднее полагаться только на себя. Происходит расширение личности за пределы границ индивидуального в результате идентификации с религиозным, политическим лидером или референтной группой. Юнг называл этот процесс психической инфляцией (от лат. «inflation» — «раздувание», «расширение») и объяснял как регрессию сознания в бессознательное. Через расширение индивидуальных границ личность ищет защиту, устойчивость и возможности развития в группе, в рамках групповой идентичности. Например, в условиях кризисной ситуации 1990-х гг. такой «защитной» групповой идентичностью для большинства россиян стала этническая принадлежность, что привело к резкому повышению межэтнической напряженности.
По данным опроса, проведенного Российской газетой в 2014 году, существует тенденция к усилению негативного отношения к эмиграции: с 2013 года число респондентов, не желающих уезжать, возросло с 69% до 77%. Судя по результатам, перекликающимся с увеличившимися показателями недоверия к политике США и Европы, можно говорить еще об одном механизме, объясняющем специфику общественного сознания наряду с культурой доверия и ингрупповым фаворитизмом.
Среди патологий коллективного сознания, основанных на действии механизма «мы — они» и являющихся основой формирования стереотипов, предрассудков и ксенофобии, наряду с гиперидентичностью — гипертрофированным стремлением к отождествлению исключительно с одной группой — выделяют феномен группового мышления.
Американский психолог Ирвин Дженис описал групповое мышление как синдром, характерный для социума, теряющего чувство реальности
В качестве примеров группового мышления, ведущего к неэффективности, Дженис приводит события из политической истории — в частности, аннексию Кувейта, предпринятую Саддамом Хусейном и решение о вскрытии сейфов политических конкурентов в отеле Уотергейт, принятом соратниками Никсона.
Изоляция группы с повышенной сплоченностью имеет тенденцию к нарастанию, доводящей ее до полного искажения представлений о внешней реальности и собственных возможностях. Белый дом президента Никсона недооценил роль СМИ в качестве «четвёртой власти», что привело к отставке президента. А окружение Саддама Хусейна неверно рассчитало вовлеченность американских экономических интересов в Кувейте, что закончилось поражением Ирака.
Согласно исследованиям в психогенетике, отрицательные эмоции генетически обусловлены в гораздо большей степени, чем положительные — например, коэффициент наследуемости тревожности составлет 0,7, а альтруизма — 0,4. Положительные эмоции являются тем, что мы выучиваем в процессе индивидуального развития и что помогает нам сбалансировать унаследованный негативно-эмоциональный груз.
Несмотря на то, что современное общественное сознание унаследовало культурную ориентацию недоверия к эмиграции, грозящей потерями и неопределенностью статуса среди «чужих», тенденцию к групповому мышлению, способствующему возрастающей изоляции, и другой травматический опыт, повлиявший на российскую идейную культуру, — всегда есть возможность сбалансировать исходные «генетические» предпосылки в ходе индивидуального «очеловечивания». Поэтому, как заключительно подвел величайший эмигрант в истории советского фольклора, —
«Довольно психологических эксцессов… В
