Не нужно подражать жизни, нужно работать так же, как она.
(китайская пословица)

Если в постмодернизме происходит индивидуализация формы, то метамодернист претендует на индивидуацию идей. Для выставки «Бытовая нежность» в Варочном цехе Кирилл Гатаван избирает номинальный способ мыслить. Математик Ханс Фройденталь утверждает, что “анализ убеждает нас в том, что само понятие «конкретная вещь» не удовлетворяет номиналистическому постулату… То, с чем мы встречаемся на практике, всегда более или менее конкретно. Какая-либо строгая альтернатива возможна только через абстракцию». Универсалии художника — это предметы, что находятся в употреблении каждым из нас.

Вокруг общества потребления существует много рефлексий, пытающихся ввести в культуру опыт общения с вещами вне фетишизации, но всякий раз теоретики упускают из виду, что для этого нужно уметь созерцать. А кто способен к этому сейчас, если не художник?

Гатаван любит называть свою технику рисования — маргинальной. Именно она при взгляде на картинки отсылает к воспоминаниям о детстве, когда каждый предмет нам казался неким бастионом смыслов в игре и выполнял каждый раз новую функцию, отличную от назначенной. Дрожащая линия, неровный штрих — то ли всего лишь намёк на лирическую архаизацию рисования, то ли всё же экивок в сторону наивных художников. При этом акварелист избегает любого копирования и даже само подражания. Разве что его технику живописи можно сравнить с китайской. В которой рисовальщик не привязан к присутствию, но пребывает в нерешительной форме «как будто есть» и «как будто нет»… Тем самым устраняется резкая оппозиция есть/нет, чем приостанавливает взаимную изоляцию бытия и не-бытия, отступая в преддверие их взаимного исключения, подобно великой битвы Веры и ее отрицания. От китайской живописи можно ждать по словам Франсуа Жюльена, «что она откроет не онтологический и не теологический — но исключительно трудный для описания средствами того, что стало нашим теоретическим инструментарием (поэтому-то живопись и нужна нам в качестве проводника) — доступ к тому, что мы привыкли называть очень уклончивыми терминами, самой своей уклончивостью обнаруживающими глубинную равнозначность (ибо они приоткрывают за собою один и тот же фон): «вещи» (но не «объект»), «мир», «жизнь»».

Таким образом соотнося вещи с отсутствием или даже изображая их лишь намёком, контуром, так что они кажутся «присутствующими-отсутствующими», художник практически порывает с тягостным реализмом объекта; придавая присутствию уклончивый характер, он приостанавливает и даже сдерживает по отношению к нему возможность всякого опредмедмечивающего сопряжения.

Спрятанное в расплывающихся контурах не иначе, чем неспособность познать предмет в его онтологической сущности, отсутствие причинного объяснения вещи, ее полагания в качестве того, что исчисляется. Но что если не бытие воспроизводит в нас возможность необъективирующего взгляда? И кто, если не человек обживающий, замещённый ныне человеком объективирующим утешит в нашем горе, когда вокруг мир посчитан внутренним учёным, живущим в каждом из нас, что приходит в музей и смотрит на произведение искусства в надежде узнать его массу нетто?…