…. Начала не будет, потому что никаких начал нет и не было, кроме абстрактных геометрических. Давайте на том и начнем наш разрозненный разговор.

И нам даже не дано узнать, сколько собеседников в одном говорящем. К чему гадать о том? Когда то и дело, приходится насильно наслаждаться всем насажденным.

— Характеристики Звезды нового тысячелетия: комплекс, — религия и порнография, остаются в прошлом, только их слияние, конвергенция по принципу похожести, тот самый завораживающий, десакрализованный, так ловко озаглавленный Л.Н. Туиновой «социальный интим», тотальный парадокс ужасно-прекрасного, чистейшего тождества «абсурд абсолют», и в наоборот.

 — Пример, — воображаемое утопическое совершенство «Барби Бластер», взрывоопасный интеллектуальный секс символ, святая андродева, самодельное произведение искусств, самопроизводное мутантическое образование от женщины-гибрида и облученного радиационным фоном-фотоном человека, максимальное приближение к совершенству всех вычислительных систем, биорганическое уравновешенное строение нового порядка.

— Остается только ослепнуть от собственного сияния, заслоняющего очертания окружающей среды, только в ослепленно-звездном состоянии мир и может предстать «окружающей средой».

— Ослепнуть значит выйти из игры, в этом нет удовольствия.

— Слушай: тот слабый звук, что внутрь себя впускает призраков, хрустящие в мозгах мыслями листья, прерванные в основе деревьев в молчании.

— Я напилась, но свеча моя лишь ветра шумом напоминает себя в моем левом ухе. Слышится, теперь уже и видится приближающаяся машина. Я в игре.

— Вот что это значит.

— Чувства. Сердце. Зрение. Слух, другое, большее, за пределами горизонтов восприятия, научная поэзия.

…

— Несколько дней умчалось мыслями о том, что надо писать, о том, что надо записать, что надо записывать. Cинхронизант, нервными окончаниями сбивал дыхание и сердечный ритм, мучая, дробя цельность восприятия и измельчая мысли. «Не мыслимо так продолжать более» — про себя продолжала, " невыносимо оставаться невозмутимой, в одиночестве раздираемая тщеславием, боги, что за райский ад окружил меня, как прекрасно все вокруг, и как несовершенна полость моя."

— Спасение вне границ коммуникации.

— Удивительно стала замечать за собой, что воспринимаю девушек своими ровесницами в то время, как по факту действительности они меня на пять лет младше, не очевидно, однако, что и для них я оказываюсь кем-то равноценным. По телевизору показывают музыкальные группы, исполнительницам по 17 лет, но они уже более чем «готовы», и я была такой же. Вероятно.

-невероятно.

— Не хочется кричать, хочется плакать. Что не осталось ничего нам, только ложь.

— Выбери себя тогда своей ложью. Быть собой, быть отражением другого, Будь сам своим всем, в том числе криком животного. Это тебя отрезвит.

— Иисус просил любить ближнего как самого себя, я люблю ближнего как он сам себя любит.

— Художник знает, что нужно дать людям, что показать публике.

— Мне бы хотелось зажечь свечу, ибо я пьяна.

— И снова, правда не есть удовольствие. И выход из игры — это подобно тому, как ослепнуть.

— Мой возлюбленный мужчина, встреча с которым произошла несколько лет спустя того, как я полюбила его голос, после близости рассказал тайну о том, что он слепнет, что почти ослеп.

— Я никогда не могла верить в трагедии близких людей, как никогда не могу верить в трагедии полностью. Для меня всегда это слишком переполнено, так, что края переливаются во что-то иное, где уже нет ни границ, ни трагедии, ни правды.

…

«Демон Лапласа не терпит над собой издевок и смешков»

…

-Аттракционы. Колесо обозрения. Перевороты. Революции. Условные перемены, смены условностей. Условные условности, замаскированное величие.

…

Англия, в Лондоне.

…

Я встретила его на улице, он был неотразим: в потрясающем костюме, вернее очень простом, но вместе с тем изысканном костюме, он был красив и смотрел на меня, он мне улыбался. Рядом с ним был какой-то другой молодой человек, но его я совсем не могла заметить, так что описание его ограничивается тем, что он был прост собой и приятен, не вызывал собою ощущений опасности или неприязни.

Мы шли по набережной Темзы, еще немного оставалось до сумерек, когда колесо обозрения начинает сиять так, что ничто уже не может и не остается на своих местах, и в ночи мечты людей упархивают прочь на проверку и генеральный досмотр в высшие инстанции по наличию в них ценности.

Беззаботные, не отягощенные мыслями головы людей, наполняются предподготовительным ко сну сиянием пустоты, заполняя внутричерепную коробку чем-то вроде фотонических световых пятен или элементов питания-поглощения, режим переключается на системный автопилот.

Писать о магических планировках в биофизических установках не представляется действительно возможным для актуального восприятия, «вы обновляете с чрезмерной скоростью понятийный аппарат, по-легче с этим» так и слышится заэкранное пришушукивание: «эка вы, батенька, ополоумели» .

Потом, через силу допивая последний чай из антикварного, кем-то в Китае купленного заварного чайника, опускаюсь на кожаный диван, как на завалинку, что бы окончательно и бесповоротно обезнадежиться о новой встречи с кем-то любимым, неотразимым, как тот в костюме мужчина с улыбкой, успеваю зацепиться еще последней электро-нейро-магнетичской своей клешней за мысль, поглощаемой свето-питательными элементами, запущенными автопилотом системы в мою голову, последние разы мгновений уходящих на проверку мечт отпущены. Были ли они достаточно благородными, достойны ли эти пульсические неповиновения равенству вечности и времени? Я забываюсь, забываюсь в холоде своего тела, мои ноги озябли, под одеялом приходится сворачиваться и сжиматься так, чтобы ладони могли греть ступни, — это поза невыразимого, не рожденного плача, я вижу закрытые глаза, тьму за закрытыми глазами, затем свой сон.

Сон.

Мы сближаемся с молодым неотразимым человеком с улыбкой в костюме на набережной, он смотрит на меня так, что и мне удается разглядеть его лицо теперь-то уж совсем отчетливо: у него прекрасные черты, нос, брови, рот, лоб, волосы в прическе, губы, отдельно от всего лица, излучающие силу и нежность, взгляд все же молчит и не говорит еще со мной, его глаза ни светлые и не темные, у него есть глаза, но за ними есть что-то большее, так, что мне не прочесть ни стоящего за, ни передо мной. Этот обольстительный объект передо мной не выражает намерения, он сам намерение.

Я не гоню его, я не тороплю себя, секунды за закрытыми глазами измеряются интенсивностью запоминания, тогда как при открытых глазах важнее соотношение качество-количество фонтанирования фантазирования.

Я внушаю себе голос во сне, я вселяю в него слова Батая, мне нравится его библиотекарская извращенная раскрепощенность: " Полностью мы обнажаемся тогда лишь, когда без малейшего лукавства идем навстречу неизвестности, мы обнажены и прекрасны. Полностью и воистину. Ты ищешь что-то особенное? — вопрошает голос, — трансгрессия, боль, секс, похоть, преступление, желание, убийство, эротическое наслаждение,…, ни одна из этих вещей не была для меня чем-то особенным… "

В своем сне я наслаждаюсь тем, что этот голос выходит изо рта неотразимого молодого человека с улыбкой в костюме, мы на набережной Темзы, и солнце касается воды, все располагает к чему-то, но ничего не выходит. У меня не заготовлены ответные цитаты в той же весовой категории, что и батаевская трансгрессия, я отступаю, я касаюсь спиной холодного гранитного темно-серого борта набережной. Это холодный камень, не смотря на спустившееся солнце, и тогда я понимаю, что и вода холодна, что и руки у мужчины могут быть холодные, я еще отступаю, вваливаясь внутрь гранитного перила, через каменную серость теперь мне доступна суть того, что находится за мужскими глазами, там тоже темнота и сон, тогда я вижу его сон. И я вижу, что видит во сне улыбающийся в костюме: вот он встает со своей маленькой, почему-то детсадовских размеров постельки, улыбается, почесывает голову, но прическу растрепавшуюся не поправляет, берет и сачок и удочку, мгновенно оказывается на речке, пританцовывает, жужжат жучки, я более в не поля его зрения и досягаемости. Выуживает он красноперого, мокрого и искрящегося потому окунька, снимает с крючка, я вижу разорванную рыбью губу, оказываюсь внутри корзины, окруженная чешуйчатой броней, рыба вздыхает тяжело и выдахает, слышно как громко молится, жабры опускаются, рыба уходит, рыба остается.

Через тонкие сплетения прутьев корзины просачиваются свето-тени, мне становится неловко от своего присутствия рядом с моментом смерти, но плакать не хочется, тогда я сползаю в траву и в землю. Снова ощущаю улыбающегося в костюме, мы вместе пульсируем, я под его босой ступней, неслышно землей и плотью космической теплюсь и колеблюсь, так продолжается несколько вдохов и выдохов, но на пятом раскачивании вверх и вниз, меня ошеломляет это сепаратное единство, потому как мужчине моя основа недоступна, и я срываюсь с гармонизированного ритма, выхожу на поверхность, где стоит босоногий улыбающийся.

Мне нравится думать, что я теперь стою на ковре и вижу цветы, трава и полевые загородные шалости остались с корзиной под землей, а у меня под руками цветущие культивированные породистые и увесистые разноцветные розы, больше всего их в больших расписанных под шкуры африканских животных вазах, одна как тигр, другая зебра, леопард, жираф и все прошлые, но вместе с тем классические тренды сезонов.

Я все трогаю и трогаю розы, мягкие бутоны и лепестки, и жду сама от себя, когда же наступит мой черед и я выскажу и себе и мужчине во сне какую-то удивительно-замечательную призывную, а может быть, умозрительную фразу, но потом отпускаю это желание, с оправданием, что это же все–таки не мой сон.

В этом мире снов и фантазий, в пространстве полусвета не сбывшихся пасторалей некая добродетель чувствительности избавляет человека от тирании рационального начала, естественная и исходная полнота возвращает эротические опыты, из которых он узнает, что предназначен доброй природой к наслаждению, то есть к счастью. Добрая природа, которая всех уравнивает и всем помогает… О чем это ? В каком это году могло прийти такое в голову? Природа денег, о чем это? Где цель — техно… То, что во сне выглядело и могло выглядеть насилием в реальности оказывалось бы единством наслаждения и самопознания. Инстинкт наслаждения может быть приписан в оправдание человеку, как мыслящей машины. Но машина — не человек, плоть, заполняющая полость человеческую — мясо — может притвориться свечением, и обычно даже сияет, когда гниет. В сиянии своем она и выдают тленность природы, и такой трюк обыгрывается мерцающими галлюцинаторными медиа тысячелетиями, большая система перекличек, как бездна сияния, разлагающаяся энтропическая информация зондирует почвы, пронизывает.

Матричное, маматричное, кубичное, ризоматичное, пространство, уплотненность, прозрачность, мы решаем работать над моделью совершенного человека, У меня есть видение, у мужчины есть теория. Эти наши императивы несовместимы и вместе с тем едины в контексте парадигмы. Он располагает размышлениями об истине природы человека, об опытной основе, эмпирическом базисе истинной природы, я вижу отчетливо распространяющееся метафизическое чувство бессмертия естества. Ни то, ни другое до конца не способно описать совершенную модель, претендуя лишь на игру в игру, где рационалистический гедонизм разрушает культ разрушения и упадка. Верность и постоянство традиции чувства бессмертия, которого я придерживаюсь, заставляют забывать о пути всякой плоти к упадку и разрушению.

Моя мечта поднимает меня по утрам, не дает мне уснуть по ночам.

Мои инстинкты наслаждений и чувства бессмертий смешиваются в коктейль из цимуса цитрусовых и тропических фруктов, освеженного минеральной водой в пропорции три к двум, или пять к пяти. Так начинается мое полисингулярное утро.

Я перекидываюсь парой фраз и нот с радио классика, сравниваю себя с украинской девочкой фотографом, оцениваю свою классичность, затем анализирую старомодность классики, чувствую себя непревзойденно, совмещаю несовместимые чувства и инстинкты. Вдыхаю и выдыхаю под струями душа, считаю арабским цифрами, пять, семь , восемь, раз, два , три, спускаюсь ниже, одеваю малиновые трусы с кружевами.

Привет, новая игра в игру, игра в успех, просветление, и истинное желание.

Расстановка коллекционных снов, на полках, от синих к светлым обложкам.

Описывать свое одиночество в надеждах на долгожданную встречу с судьбой.

Переписывать относительные отличия между подлинниками и переводами медицинских сборников семнадцатого века, где резюмируют абстрактные заключения о силе сиропа мысли французских исследователей эмоционального компота. Как побороть меланхолию, мораль сиропа, терапия для борьбы.

Над всем надо работать, оставаться беспечной чревато отсыхающими листьями в аллеях под ногами.

Просветление ни на кого не изливается, просто так ничего не случается.

Когда за стеной звучит голос, это становится интересным.

Каждый день наступает ночь, и голоса должны замолкать.

История начинается там, где кончается день.

Ей хотелось любви. Ни больше ни меньше.

Поколения, определенные хотя бы чем-нибудь прошли, оставив после себя музыку, шум.

Ему нужно вообразить будущее, чтобы спасти в нем себя, чтобы спасти в нем хоть кого-нибудь. В том будущем, в той фантастической действительности ему удавалось спасать целые страны, континенты, даже галактики, ему приходилось общаться с целой, с сутью, со вселенной на уровне клетки.

Тогда это спасение требовало усилия, после вызывало бессилие.

Вообразить, спасти, нарисовать: вселенную, галактику, девушку своей мечты. Задаться целью, задаться вопросом, втянуться в размышления, довести до конца эту безумную игру в аттракцион — карусель, заданную величайшей бесцельностью.

За окном мелькнул свет фар, дрогнула пишущая каллиграфическим почерком девичья рука.

По крови она оказывалась принцессой, титулованной наследницей великого князя, претендуя по рождению на трон двух государств.

У нее в этот вечер появился ценный собеседник, писатель и художник Е. Он не нравился ей вообще: его дурацкие, смотрящие в разные стороны глаза, его ехидные улыбочка и взгляд, его социальное положение шута-интеллектуала с клоунским именем мирового посмешища, и все же она не могла его презирать, чувство презрения не было ей доступно. Чувства по отношению к собеседнику в ней смешивались смехом, жалостью, недоумевающим почтением к его возрасту до противоположного желания издеваться над ним.

По правде говоря, принцесса не была так умна и настроена на внутреннюю медитацию и рефлексию, чтобы охарактеризовать все эти чувственные движения в себе, к тому же ей не предоставлялось достаточно к этому времени, чтобы вербализовать и структурировать это общение, эту беседу в нечто фигуральное, хотя бы для себя самой.

Удивительным образом, при их встречах ее рефлексия оказывалась блокированной, каким-то мистическим образом,

…

С чего все началось?

С чего все начнется?

Она увидит его и будет с ним в своем сновидении.

Зимой? Летом?

1. Где они встретятся? На колесе обозрения?

2. О чем будет разговор? О трансе?

3. Что случится потом? Они расстанутся при неясных обстоятельствах.

4. Что таким образом в дальнейшем тексте я хочу описать?

— танец

— танцующие тела

— небеса

— смерть

— музыку

— любовь

— ссору

— суть

— рост растений

— пример биомассы

— правды

— историю

— человечество

-картину

-что-то смешное по-доброму

-что-то смешное злобно

Зимний день подходит к концу

Она дома, она думает

Думает уже долгое время,

время длится вместе с мыслью,

О тех, кто воистину велик настолько что,

Еще во чреве помнит историю души

Через коридоры света, где солнечные часы бесконечны, и поют переливающиеся песчинки о тех, кто лишь о пламенном касании губами солнца мечтают.

одна заветная мечта — духом, одетым в песню с головы до пят, говорить и так касаться пламенного солнца.

1 За стеной послышался голос, разговор

2 За окном в вечере проносится машина и слышится звук тормозов

Молодая листва в юном лесу. Молодость как листва, красива и свежа до поры до времени, юность как лес может стоять и оставаться. Молодость, красота и глупость. Альтернатива тому, чтобы быть современным, модом, модерновым, это значит быть вечным, не современным иногда, не молодым, но юным вечно.

С ветвей весенних ниспадают ароматы благоуханного цветения скопленных желаний.

Can you see real me?

Если посмотреть фильм по кругу, будет ли совпадать конец и начало, если фильм построен цикличной сюжетной линией, это доказательство его превосходного качества или все–таки не всегда?

Капли дождя

Невозможная любовь

Мысли о счастье

или никаких мыслей

Влюбленная пара умерла

мгновенно

со счастливыми мыслями

Уснуть

Запомнить свой сон

Она одна в зале, спальня наверху, там уже спят родители и братик.

Она засыпает в подушках дивана, но с каждым новым образом, невольно просыпается со вздрагиванием и снова проваливается в сонную реку.

Ей видится, как над мохнатым покровом лесной травы проносится в полете черная птица, с зоркими глазками и тоненьким клювом, на спине у птицы расположилась другая, видом напоминавшая совенка. Они были громадных размеров так, что их нельзя было бы не заметить, в когтях птица пыталась или вправду несла невысоко от земли бензопилу в работе, а может быть даже с рабочим.

Они пролетели совсем рядом по лесной аллее, вдоль ручья, вниз, к укромному месту: две разные птицы — одна на спине у другой.

Почему сова не летела сама? Это была маскировка? От кого она пряталась?

— Это очень важное знамение, символ трансформации, — после рассказа ответил е

 — люди всегда испытывали страх перед наступлением ночи, и сова ассоциировалась с этой порой и приходом темных пространств. Мне объяснили австралийские аборигены, что мужчины боялись сову, так как это был женский тотем неизвестности и тьмы.

— Трансформация как смерть и возрождение?

— В том числе. В индейских племенах существовала вера в то, что в совах поселяются души умерших.

— Кто-то или что-то во мне умерло?

— Вероятно, может и так. Это бы было соответственно универсальному закону: где один из аспектов холод, пассивность, что-то, балансирует, и место нового отсутствия заполняется возможностью для развития новых качеств.

Древняя мудрость рождалась во внутренних мирах, во тьме кроются сновидения и мистические озарения. Сова видит в темноте, что недоступно остальным.

— Я теперь точно различаю правду при любых обстоятельствах.

— Озарения будут потрясающими, а Трансформация вокруг глубокой. Ты можешь увидеть то, что теряется в темноте для других.

— Освобождение от безопасности, как избавление от сети интриг, ты полагаешь, такое словосочетание обладает смысловой значимостью для людей?

— Свобода от пут безопасности, где безопасность — иллюзия, да, с такими дополнениями, это звучит более убедительно.

 — Где свобода — сила и власть.

 — Свобода из любых новостей извлекать суть, обнаруживать в ней глубинную мудрость, осознавать обратную сторону вещей.

Индиго, поколение 70-80-х: модно говорить, особенно о том, что больше пределов нет, возможности человека безграничны, трансгуманизм ликует, человек может выучить, запомнить, достичь… Языки, информация, исследования, результаты, творчество, наука, мысль, щекочущая все тело при дыхании осознанность силы и открывающихся сверх-новых горизонтов желаний и могущества.

Но, как в трансе так и после, для большинства, как и полагается в универсальной реальности такие классные бонусы жизни оставались или остаются такой же недостижимостью среди материальной субстанции.

Почему именно транс? Почему транс должен стать темой нашего первого разговора во сне?

— Вопрос не принимается, потому что ответ очевиден: транс — лечебен. А мы встретились, чтобы исцелиться.

— Парадокс в том, что терапевтические метафоры как элементы пространства ….

— нашему читателю скучно, а должно быть вкусно, ты не устала плакать, любовь моя, разве мы не родились на свет, чтобы дарить счастье другим, не плачь.

 — слезы делают меня лучше. Я чувствую очищение через эту боль и страдание, это катарсис, которому я научена с детства.

-лучше послушать красивую музыку. . ты уходишь, но куда, куда тебе становиться лучше, просто не плачь, твои слезы ранят меня, если ты плачешь всю жизнь с детства, то ты должна была бы стать совершенством, а ты все еще живая, а не мертвая и совершенная.

— ты забыл, что мы в моем сне? Что наш разговор всего лишь записанные строчки из напечатанных ассистенткой букв? А я помню, потому в своем сне я хочу реветь как ребенок, который и знать не думал о том, что родился у тех, кто окружен идолами пещер, рынка, театра.

— утешение никогда не могло быть полным и для меня, это тоже иллюзия, как, кстати, и месть, ничто для меня не заменяемо, какая и вправду глупая, и правдивая по-людски фраза: «нет незаменимых людей».

— страшнее всего, что я не хочу никакой композиции, а знаешь, как это со мной началось? Я сперва тащил в рот собсвтенные пальцы, знаешь, говорят, не грызи ногти, а я не грыз их никогда, мне нравилось обкусывать кусочки кожи у ногтей, я ем себя, ем свои пальцы, кусаю себя до крови, потому что когда кусаю, не пишу, понимаешь теперь?

— Ужасно. Но как ты тогда придумал Барби Бластер? Как и зачеми ты выдумал биорга и утопическое совершенство?

 — Не самый достойный наследницы двух государств вопрос.

— Когда получаю ответы вроде таких, снова убеждаюсь, что смысл имеет только слезливый катарсис.

— Ура. Ликуй-ликуй! Теперь ты подошла к черте испытания, может теперь тебе станет очевидно, что все государства, наследницей которых ты являешься и которых являешься не ты, зиждятся на трех имперских китах и…

— Я уже ликовала, мне все это известно, на каждом заборе написано: роскошь, рабство, воровство. Ты думаешь, я как сидхартха живу с закрытыми дверями, за золотыми стенами? Нет, я в папин бинокль отчетливо все рассматриваю, да я тебе больше скажу, это я прошу через приказчика городских мальчишек обписывать этим все вокруг и писать эти слоганы, это моя придумка, мое открытие. Я давно все прекрасно понимаю об империях и замашках шовинистских властолюбивых прихвостней. Разве ты, поэт-мудрец, не догадывался, что каждый монарх в глубинах своей кристальной души мечтает об анархии?

 — этого не может быть, вы сыны неба, наместники трансперсонального!

— ты наивен, мудрец, в этой простой наивности твоя сила перед людьми, теперь мне ясно, что эта простота тебя и вынудила фантазировать о Барби Бластер, только она тебя не спасет теперь, так знай, что мы, монархи, мечтаем о просветленной анархии, о единственно возможной райской парадигме для всех живых существ, монархи-боддхисаттвы, если угодно, но есть и не такие, о них ты должен был знать.

— лучше бы снова вернуться к твоим снам.

— презренье мне неведомо, но отвращенье уже совсем близко, ты жалкий психоаналитик, думаешь, если узнаешь парочку моих рисованных снов, сможешь записать мою душу в свою психоаналитическую секту?

— довольно, я позову отца.

— нет, это я позову отца.

Какого отца?

Отца чего-то большего, чем текст?

Давай его вместе позовем в этой гулкой ночной непроницаемости своими сладострастными стонами?

Ты забываешься, я забываюсь, это ужасный вуду-ритуал, наши волосы смешиваются на твоем детском ложе, мы меняемся местами, мне это отвратительно, ты-я, больше текста, что-то просветленное, психоделия, бессмертие, отпусти меня, я буду трогать лепестки мясистых роз, как теперь нам распрощаться?

Над городом спустилось ненастье — черная беда повисла над столицей: помутнели небеса и так же люди, помутнели взоры, погрустнели лица, скука обернувшаяся стыдом и пьянкой.

Черное и серое приобладает во всем городе: внутренние процессы жизни людей, цвета их одежды, оттенки искусственных дорог, асфальта, бетона, переулков, грязи, скамеек, старости, туч, высыхающих стволов голоых деревьев.

Изредка бросаются фразы в пустоту интернета о риторике, крови и любви, но все больше о крови. Капли крови разукрасили б и серость и наполнили бы черноту. Любовь остается риторикой, вне города, давно покинув город, покинув всяческие пределы и двинувшись как и подобало свободной метаметафоре за границы. Там она дожидалась людей, и в тот момент отчуждения, беда спустилась на город.

Литератор, художник, кто-то еще, вроде танцора оказались в городе накрытые облачностью и печалью.

Не было конкретного понимания среды, пространство-время, да и сам континуум разообщились, приоткрывая сияюшую бездну: зеркальная пустота просачивалась иногда холодом в сердца, иногда паром изо рта, совершенная завершенность цикла круговорота беды беспросветной, в небо с неба.

Режиссер оголтело собирал в папки бумаги, как если бы это собрало вновь цельность картины мирозданья его фильма. Действие не могло быть завершено, и это-то и было концом, эта невыразимость потерянного шанса, невозможность продолжать съемки, ни здесь, ни где бы то ни было, оставаясь самим собой. Все это душило его физически, как бесноватого его подбрасывало на пол, в кресло, на стену, в картину, в бар, в холодильник, в придирки, в мелочи, в припадки, в головную боль и окончательно в реку, куда он, будучи трезвым, мыслящим, чувствующим человеком никогда не собирался, но эта беда над городом!…

Город — это люди, которые его делают, его жители со своими жизнями. Когда спускается беда на город, она крадется на мягких лапах из глубин человеческих сердец.

Безрадостные тела — образ фантастический страшного сна, над которым следовало только посмеяться и уснуть вновь, отрываясь от тревожащей мысли под звуки иностранного радио.

Обилие фактов в художественной литературе убивает интерес к чтению