Create post
fav

Взгляд Другого: отношения между

Александра Макарова
Dmitry Tereshkov

Существует несколько видов отношений со взглядом. Разумеется, речь здесь идет о взгляде Другого, хотя про отношения со своим собственным взглядом можно писать отдельную песню. Самое главное в ней будет то, что свой собственный взгляд видит все вокруг, кроме самого себя, поэтому в самом центре того, что содержит в себе знание обо всем, будет находиться нехватка, которая воспроизводится каждый новым взглядом, тиражируется попыткой что-то рассмотреть вовне. Этой нехватки не становится больше в плане объема, но она множится как повторение опыта разочарования. Она создает центр напряжения, который притягивает к себе взгляд Другого и с помощью него желает быть разгадана.

При этом желание этой разгадки чаще всего трансформируется в страх и избегание контакта со взглядом Другого. Первый тип страха возникает в тот момент, когда я становлюсь виден Другому внезапно. Например, я обнаруживаю, что кто-то испытывает ко мне интерес или различает меня среди других людей, буквально, выделяет меня, придает моему очертанию ясный контур. В этом случае я боюсь того, что станет видно то, что видно быть не должно. Если шагнуть немного дальше, опасным оказывается следующее — мой образ, каким меня увидят, будет сильно отличаться от того, каким я вижу себя сам. И тогда между моим образом и образом из взгляда Другого, как между точкой старта и финиша, будет слишком большое расстояние. Как будто бы моя фотография сможет зажить своей собственной жизнью и в некотором смысле, вступить со мной в конкуренцию за место под солнцем.

Взгляд Другого создает разницу между тем, как я проживаю себя и тем, каким оказываюсь для кого-то еще и это расщепление происходит не где то в пространстве, а внутри собственной психики. То есть, взгляд, который становится внезапно видимым, создает внутри психики напряжение между проживанием и видимостью, потому что ни один взгляд другого не будет совпадать с моим собственным взглядом. Следовательно, каждый взгляд несет в себе искажение. Каждый раз, когда на нас смотрят, мы оказываемся для кого то несколько иными, чем ощущаем себя сами. Как будто бы падающий взгляд может ранить, деформируя мою поверхность, врезаясь в нее подобно метеориту из дальнего космоса. Наблюдая процесс, в котором меня наблюдают, я вынужден проделывать некоторую работу для того, чтобы установить, каким я оказываюсь перед взглядом Другого. Невозможность проделать эту работу без опоры на другого, также приводит к появлению такого чувства, как стыд. На мой взгляд, стыд является следствием растерянности и невозможности «схватить» взгляд Другого и задать ему требуемое содержание. Мы движемся между жаждой взгляда и страхом взгляда.

Мы одновременно имеем дело с тремя разными феноменами — проживанием (или ощущением) себя, представлением о себе и образом себя в глазах другого. Эти опыты не совпадают друг с другом в силу разницы своего источника. Я проживаю себя как некоторую постоянную реальность, которую обнаруживаю всякий раз с новым пробуждением. Эта реальность предстает и как результат наблюдения и как способ наблюдать и какое-то время они оказываются слиты. Представление о себе появляется в тот момент, когда результат наблюдения отделяется от способа наблюдать и приобретает самостоятельное существование. Теперь я делаю какое то заключение о себе и неизбежно при этом что-то упускаю из виду. Взгляд другого извлекает собственный акцент из поля моего проживания и создает иную версию меня, но основание другой логики исключения и тождества. Таким образом, взгляд Другого обещает не просто компенсировать мою собственную нехватку, но обнаружить что-то за ее пределами, воздействуя на саму реальность. Другими словами, взгляд Другого меняет мою реальность, которую в дальнейшем я трансформирую в представление о себе, которое, будучи инфицировано нехваткой, обращается к взгляду Другого, но вместо компенсации нехватки получает новую ее порцию, которую необходимо символизировать в представление. Итак, стремление восполнить нехватку приводит к тому, что развитие становится бесконечным. Нехватка, то есть несимволизируемая реальность, которая на первый взгляд, нуждается в заполнении, на деле оказывается той самой пульсацией, которая отвечает за поддержание движения.

Развитие оказывается возможным именно потому, что всякий раз обращаясь к среде для того, чтобы вернуться к гомеостатическому равновесию, мы совершаем небольшой промах. Мы стремимся сократить пропасть между проживанием и представлением, обращаясь для этого к Другому, но вместо ожидаемого результата получаем новую задачу. Нас конституирует то, от чего мы хотим избавиться — этот неожиданный парадокс объясняет многие тупики, в которые мы попадаем, пытаясь воспринимать реальность в бытовом ключе. Подобный рациональный подход настойчиво исключает существование бессознательного. Например, мы негодуем и недоумеваем, когда наши желания приводят к тому, что ухудшается качество жизни. Или досадуем на то, что появляются ошибки и сбои казалось бы давно отлаженного механизма саморегуляции. Мы стараемся привести себя в некоторую «норму», не подозревая того, что в этих ошибках содержится доступ к нашей реальности, которая нуждается в выражении.

Давно не секрет, что Другой не просто создает некоторое отражение меня, подобно системе зеркал увеличивая количество точек, с которых я могу посмотреть на себя. Его участие в моей жизни гораздо фундаментальней. Вспомните утверждение о том, что результат наблюдения зависит от наблюдателя, а теперь представьте, что наблюдаемым в этой ситуации оказываетесь вы. Другой не просто отражает невидимую ранее область моей самости, он создает ее, наблюдая и впоследствии делая эту область видимой для меня. Мы все можем вспомнить истории, в которых проявлялась власть другого взгляда. Когда мы чувствуем себя застигнутыми врасплох чьим-то наблюдением, то ощущаем себя схваченными в ловушку взгляда в какой-то произвольной позе или образе. И вся наша субъективность внезапно сужается до этого незначительного объема, до той картинки, в которой мы оказываемся видимы. Мы оказываемся объектом для другого, некоторым набором произвольно скомпонованных характеристик и, самое ужасное, в этот момент становимся объектом и для себя. С одной стороны, Другой конституирует нас, то есть оказывается необходимым элементом построения идентичности, а с другой — нам постоянно приходится бороться с этим влиянием, забирая назад свою субъектность. И жизнь оказывается распределенной между этими двумя движениями — от себя к Другому, и от Другого — к себе.

Также очень любопытно, что происходит со мной, когда я сам становлюсь автором взгляда Другого для кого-то. Ведь то, что я делаю по отношению к другому, не является бескорыстным, я также смотрю на него очень специальным образом, проделывая определенную работу для себя. Я вижу в Другом ту нехватку, которая ускользает от меня, а он, в свою очередь видит, то есть подтверждает, не мою нехватку, а свою, и здесь мы в очередной раз не совпадаем. Я ловлю взгляд Другого, чтобы обрести целостность, но это только лишь увеличивает зияние. Для чего мне нужен Другой как направление и цель моего взгляда? Потому что это единственная возможность преодолеть символическую кастрацию, когда некоторое поле субъективности отчленяется и замещается словом, символом, который указывает на отсутствие, но полностью его не компенсирует. Символическая кастрация происходит в раннем возрасте, когда некоторое недопустимое желание блокируется непреодолимым законом. Другой в такой ситуации оказывается воплощением утраченного, более вещественный, чем слово, но менее доступный для овладения. Потому что он также не совпадает с тем, каким мы его видим и тем, в ком нуждаемся.

Таким образом, пространство интерсубъективности организовано очень противоречивым образом. Направление никогда не совпадает с целью, в ошибках содержится самое ценное, стремление уровнять намерение и результат, начало и финиш приводит к исчезновению невротического наполнения, того самого, которое отличает нас от животных и всяческих механизмов. Осуществленные желания ранят сильнее всего остального. Невозможная любовь наиболее прекрасная. Завершение синонимично смерти. Ведь чтобы приобрести то, что по настоящему нужно, нам приходится не соглашаться с тем, что лежит на поверхности. Это происходит потому, что мы одновременно существуем в разных измерениях, которые имеют разнонаправленные векторы. Попытка символизировать невыразимую психическую реальность никогда не заканчивается полной ясностью, скорее одновременным присутствием в опыте различных зон, которые имеют собственную интенциональность.


Невозможность выразить себя до конца, однако, не отрицает необходимости это делать. Невыразимое — то, что ускользает от речи — заставляет всякий раз возвращаться к себе, формируя травматическое повторение. Связь с объектом, невозможная в той форме, в которой она желанна, для возвращения в «потерянный рай», тем не менее, удерживает инстинкт смерти в связанном виде. Это усилие похоже на попытку приблизиться к горизонту, несмотря на его постоянное ускользание. Травма является формой поддержания одиночества. Шаг в отношения — это то самое падение, которое приводит к обнаружению себя в совершенно другом месте. Всякий раз, когда мы получаем немного не то, о чем просили, дельта этих двух переменных оказывается ценностью, к которой мы стремимся, того не осознавая и достигнув, обесцениваем, не отдавая отчета в том, что ради этого промаха все и затевалось.



Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Александра Макарова
Dmitry Tereshkov

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About