В европейских эфирах с политической аналитикой — всё больше изумления и беспокойства по поводу повсеместного правого поворота: повальный успех немецкой ультраправой AFD у людей от 16 до 25 явно не входил в планы ни политического истеблишмента, ни политически осознанной части общества. Демократически настроенные интеллектуалы — в том числе такие интересные и в целом симпатичные, как Richard Precht — разводят руками: как же так? Как могло такое случиться? Мы взрослели с мыслью "Никогда больше", мечтали о свободе, хотели как лучше.

Конечно, в ходе бурных обсуждений обнаруживаются кое-какие технические причины случившегося — например, блистательные медийные кампании правых с таргетированной рекламой для малышей (когда создаётся аниме-вселенная персонажей, готовых восставать против "левого" мейнстрима). Но, кажется, это лишь полбеды.

Вторая (и более значимая) половина — легкомысленность, с которой европейцы так долго и упрямо строили свой уютный герметичный мир на абсолютно фатальном противоречии — том самом, о котором мы годами пытались докричаться до них из своего постсоветского гетто, взывая к логической последовательности. Чего стоит витрина с прекраснодушными открытками из социал-демократической повестки об эмансипации, правах человека и экологичном образе жизни, если обеспечивают её экономика аутсорсинга, нефтегазовая зависимость от нарастающей диктатуры и военная зависимость от США?

Однако трагикомедия капитализма ровно в том, что он всегда был и будет утопией (как бы он ни обзывался 300 лет подряд на анархизм) — и притом, утопией крайне опасной: целей, которыми он зачаровывает незатейливые умы, просто невозможно достигнуть средствами, которыми он клятвенно обещает ограничиться. Те же средства, которыми они действительно достижимы, своей неприглядностью отменяют всю анонсированную чудесность капитализма: этой ценой того же самого вполне можно добиться и без всяких чудес. Впрочем, похоже, он прекрасно осведомлён об этом: обжегшись на опыте борьбы трудящихся в XX в. и немного поумнев, вот уже полвека все свои грязные делишки он старательно прячет в тех частях света, куда не дойдут отяжелевшие ноги потребителей Первого мира.

Но время консьюмеристских грёз поколения бумеров подходит к концу. Прятать становится всё труднее и труднее: глобальные кризисы прорываются наружу и грозят слиться в глобальную катастрофу, — что сегодня уже вполне очевидно даже детям. Этой платы нельзя было избежать, и теперь вполне ясно: западный мир никогда и не был тем, что он о себе заявлял — как бы красиво, убедительно, а местами и искренно он это ни делал. В действительности, всё это время он легкомысленно растил монстров — во всех тех чуланах, куда хотя бы ненадолго можно было запереть досадно устроенную реальность.

Что ж, монстры выросли. И это — не только новые европейские ультраправые (они — скорее, неизбежное следствие). Куда страшнее реальность, вызывающая их к жизни: с одной стороны, реальность изуродованных жизненных систем планеты, с другой — реальность полной зависимости зависимости самой Европы от тоталитарных империй, полной военной беспомощности и утраты собственного прежнего знания (например, химико-фармацевтических технологий и производств, перемещённых в Китай).

И вот, теперь на смену прекраснодушным "стрекозам" идут разгневанные тинейджеры — всерьёз намеренные стать "муравьями": вся тяжесть их предстоящего положения открывается перед ними уже теперь — в полный рост. Очень может быть, что их помыслы несравнимо чище, чем у их старших партайгеноссен. Но увы, они не подозревают, что ловушка ждёт и их — другого цвета, но не менее страшная.

Мораль у этой истории очень простая — в точности такая же, как в сказке про мальчика, кричавшего понапрасну "Волки, волки!" Хищно высосав до дна либертарный заряд XX века, европейский неолиберализм переработал его в пригодную витрину; даже в неплохой тент от непогоды: действительно, лучшее, что в нём было, стало возможным только благодаря этим прививкам анархизма (горизонтальности, антииерархичности, заботы, равенства, трудовых прав и пр.).

Но любому обману приходит конец. Теперь, когда либертарная витрина перестала справляться со своей задачей, новый порядок, похоже, без сожаления отбросит её как часть огромной лжи, ни минуты не разбираясь, не был ли этот мнимый сообщник — заложником. Едва ли многие сегодня разглядят, что в его руках — как и прежде — был, похоже, единственный шанс — вырулить из фатальных пике европейской истории.