Серию публикаций из старых номеров журнала Numero продолжает интервью с театральным открытием 2013-го года — Талгатом Баталовым.

Театр еще вчера считался консервативным жанром, но вновь на острие моды с новыми формами. Номинант премии «Золотая маска» Талгат Баталов и его спектакль «Узбек» — гибкая смесь стендапа и вербатима.

ТЕКСТ: МАРИНА ФЕДОРОВСКАЯ, ФОТО: ЕГОР ЗАИКА, СТИЛЬ: ДМИТРИЙ ШАБАЛИН. Опубликовано в журнале Numéro N 02 (апрель 2013).

Ты весь спектакль в адидасовском костюме? Ты так ходишь?

Нет. Российский зритель считывает этот костюм как образ гопника, а на самом деле узбеки, особенно в областях, любят носить классические туфли со спортивным костюмом.

А как ты понял, что можешь удерживать внимание аудитории больше десяти человек?

В процессе работы над «Узбеком». Я задумал его на драматургической лаборатории «Документальный театр и права меньшинств». Про другие меньшинства я ничего не знал, а приезжие были мне понятной историей. Этнически я не узбек, но родился и вырос в Узбекистане. У меня была куча паспортов, всяких бумажек и справок, и я очень хорошо знаю, что приходится испытать переселенцу. Было ясно, что играть я буду сам. А пьесу с моих слов написала драматург Катя Бондаренко. Потом спектакль назвали «документальный стендап». (Когда Талгат заказывает официанту пиво, тот просит предъявить паспорт. Он зеленый. Ну, а пиво-то можно — ему уже 26.)

И как тебе живется с зеленым паспортом?

Это давно обычный российский паспорт. Я в Москве с 2006 года, так что успел оформить гражданство. Просто ношу его в зеленой корочке. А публике показываю просроченный паспорт. Я всю историю переезда рассказываю — как приехал, как собирал документы. Весь спектакль на бумажках и построен. У стендапера Джорджа Карлина есть фраза: «Я здесь, чтобы развлекать и информировать». Вот и я тоже. И после спектакля ко мне подходят зрители и говорят фразы вроде: «Я москвичка, и теперь буду здороваться с дворником». А кто-то зашел в Википедию и узнал, что Таджикистан, Узбекистан и Киргызстан — это разные страны. Странно — я знаю, что мы жили в одном Союзе, а здесь этого не знают.

Да, ты говоришь в спектакле, что сделал его в благодарность узбекской семье, приютившей твоих предков в эвакуации.

Я понимаю, это простой посыл, сентиментальный, но так и есть. Вся страна во время войны находилась в Узбекистане, Казахстане и других республиках. Люди уезжали семьями — их лечили, кормили, детей усыновляли. Там был тыл — кино- студии переехали, деятели культуры. Анна Ахматова жила в Ташкенте, который, кстати, всегда был мультикультурным городом. Но здесь многие не хотят ничего помнить и знать из истории страны, которая была здесь еще 20 лет назад.

Стендап — очень специальный жанр, как он здесь приживается?

У нас нет стендапа как такового. Есть КВН и его гламурные отпочкования вроде «Комеди Клаб». А американский стендап — это общественная терапия. Люди приходят, чтобы посмеяться над своими же табу. Стендап — это дешево, быстро и реактивно, потому что можно оперативно реагировать на все, что происходит. Причем у нас самая логичная площадка для стендапа — театр, а не клуб. Потому что наши пьяные люди в клубе — это немного другая история. Так что лучше не- большие площадки, как Театр.doc, «Платформа», — любое пространство, где есть свет и где можно посадить людей. Есть американская шутка: главный враг стендапера — кофе-машина. Но на самом деле острый проблемный стендап через юмор и смех может сегодня дать самый настоящий катарсис, а это, надо понимать, термин медицинский.

Твой конек — свежесть восприятия неофита, как думаешь, не утратится она с успехом?

У нас такой фарс вокруг творится, что привыкнуть и перестать это все замечать почти нереально. Хотя есть очень много режиссеров, которые сидят в своих театрах и делают вид, что за окном ничего не происходит. Это такой скорее «дизайн», чем театр. Мне до этого еще очень-очень далеко. А есть Михаил Угаров, которому не 25, но он четко видит все вокруг. Просто глаз надо тренировать — бывать на улице, смотреть, ездить. А когда ты пересаживаешься на Bentley с номером 666, из машины этой все очень плохо видно.

Как ты попал в театр?

Я все время хотел заниматься кино, но меня четко заносило в театр. Папа у меня художник, и он хотел, чтобы я занимался станковой живописью. Но, подойдя к художественному институту, я обежал его и зашел с другой стороны, где был те- атральный. Тайком от папы я и в театральную студию ходил еще в школе. Второй раз в театр я попал к Марку Вайлю — в «Ильхом». Я наблюдал репетиции последнего его спектакля «Орестея», и это было завораживающе прекрасно. Уже в Москве я поступил во ВГИК, но, проучившись два года, стал работать с «Новой драмой». Я думаю, мы еще снимем кино с моими друзьями. Только в нашем кинематографе ситуация удивительная. Мой друг снимался в сериале и рассказал, что с площадки украли даже стулья, на которых сидели актеры в комнате отдыха, и ларек, построенный для кадра.

А были у тебя субкультурные увлечения в юности?

Да, конечно! У меня же была рок-группа. Я эту историю рассказываю в спектакле Саши Денисовой и Юры Муравицкого «Зажги мой огонь». Я был басистом, и мы адски отжигали. У меня были розовые, синие, зеленые волосы. Мама, когда открывала дверь, уже не удивлялась: «А, синие». Брюки клеш — 40 см, зеленый пиджак, вишневая рубашка. У нас был заводской район, полный наших узбекских гопников и хулиганов. И у нас был протест — мы играли гранж и так одевались. И в какой-то момент нас даже перестали бить. Когда умеешь играть на гитаре, знаешь пару правильных песен, это найдет путь к сердцу любого хулигана.

Я очень ценю в театре элемент карнавала — базовая же вещь. Но вот документальный театр обходится минимальными визу- альными средствами. Это надолго, как думаешь?

Вначале нужно было просто внедрить новую драму, был даже такой момент, когда вокруг были одни драматурги. А сейчас появилось целое поколение новых режиссеров. И, мне кажется, театр уже перешагнул этап «на стульях» и требует ин- тересных постановочных средств. Не обязательно делать это очень дорого — можно как в спектакле «Зажги мой огонь» в Театре.doc. Это рассказ о жизни Дженис Джоплин, Джима Моррисона и Джимми Хендрикса. Он сделан очень ярко, а я там в леопардовой шубе.

Настоящий стендап — проблемный, жесткий — с помощью юмора и смеха приводит к настоящему катарсису

А ты не хочешь поставить что-то в Узбекистане?

Вместе с авторской группой — я, Лена Ковальская, Саша Денисова — мы пару лет назад поставили в Ташкенте спектакль в жанре вербатим о поколении, родившемся после развала СССР, — «Плюс минус 20». Спектакль стал очень популярен. И я бы еще работал в «Ильхом», но очень трудно ставить спектакль, когда к премьере у тебя полсостава в Москву уезжает. А здесь у меня собралась яркая актерская команда — у меня везде играют Леша Маслодудов, Сергей Овчинников, Олег Каменщиков и другие, и никуда уезжать не собираются.

Насколько театр современное искусство?

Современный театр напрямую связан с тем, что происходит в актуальном искусстве, — и формой, и содержанием. Конечно, мои интересы сейчас полностью в сфере документально- го театра, но это может меняться. Если адекватные, свобод- ные головой люди будут заниматься театром, он будет трансформироваться, и сюда всегда будут ходить люди. Я думаю, что большие залы — на 3000–5000 человек — сегодня не работают. Мне скучно сидеть на балконе, пытаясь понять, что там происходит. Человек 200 в зале — это хорошо для диалога. Это создает уникальную атмосферу. Как говорил Марк Вайль: «Театр должен быть по-хорошему модным».

Церемония вручения премии «Золотая маска», 16 апреля 2013 г., Московский музыкаль- ный театр им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко.