О том, что тело короля — не то же самое, что тело всякого другого, нам известно не только благодаря именитому труду Эрнста Канторовича.

Королева Елизавета Тюдор использовала свое тело как политический инструмент в нестандартном для своего времени смысле — отказавшись от роли « сосуда» для вынашивания наследника, и построив образ, способный пристыдить любого современного имидж-мейкера. Созданная ей «Глориана», разумеется, далека от сегодняшних «ведических» трактовок «женщины как богини» и стоит на службе у других целей, но, между тем, по нашему скромному мнению, работает по тому же принципу: тело становится « макетом» для проекта действительности. «Глориана» стала символом успешности режима и закрепила в сознании современников образ вседержительницы как существа, возвышающегося над обыденностью и успешно управляющего юной империей.

Дискуссии вокруг « первых леди», таких как Брижит Макрон и Меланья Трамп, а также выход биопика «Джеки», посвященного вдове самого любимого американцами президента, наводят на размышления о роли « первой леди» как таковой и о том, почему для СМИ и широких масс ее имидж всегда является предметом пристального рассмотрения.

Выводя за скобки мифологический и исторический контексты, мы можем рассматривать фигуру «первой» леди как способ экстериоризации политических целей и устремлений. Иными словами — как женщина-политик, так и женщина при политике является медиатором, через визуальный канал доносящим послание, адресованное внешнему миру. Оговоримся, что эта схема работает и с мужчинами- политиками, однако мужской гардероб в этом отношении менее репрезентативен. Гламур, таким образом, несет функцию « закрепления»: будучи практикой отказа от «естественности», он перекодирует на язык визуального те качества, которые ожидаются от власть предержащего лица, таких, как верность своим обещаниям, ответственность, гарантия безопасности. Отказ от удобной, просторной одежды, тесная обувь на каблуках, аскетичная цветовая палитра — дресс-код сановной четы заключается в соблюдении определенного , довольно строгого набора правил, и арсенал «средств выразительности» весьма ограничен.

Традиционные для нашей эпохи бьюти-практики, нацеленные на создание «респектабельности», логически базируются на идущем из глубины веков представлении о связи «естественности» с низовой, народной культурой. К явлениям того же порядка можно отнести японскую традицию чернения зубов, китайские ножки-лотосы, европейские корсеты и уксусную диету для придания лицу аристократической бледности.

В современном нам представлении « собранный» ригидный образ, актуальный для особых случаев, будучи помещенным в повседневность, напротив, воспринимается комично: высокие каблуки, макияж и укладка расцениваются как атрибуты провинциальности, а иногда и легкого поведения. Корни этих представлений, однако, лежат глубже простой геометрии форм.

Как мы уже говорили, гламур — это ригидизация тела, это жест, манифестирующий превосходство космоса над хаосом. Прорисованные брови и идеально гладкая кожа стоят в одном ряду с напудренными париками Версаля и елизаветинскими свинцовыми белилами. Бег на шпильках за транспортом и безупречный маникюр — это высказывание, постулирующее возможность проектирования : « Мир может быть упорядоченным, а природа — укрощенной». Под «красотой» в данной оптике понимается соответствие общепринятым стандартам феминности, а любая допустимая « небрежность» или «дерзость» имеет своей целью лишь подчеркнуть организованность и целостность всего ансамбля.

Исходя из подобной установки очевидно, что « собранная», « наряженная», « сделанная» женщина концентрирует на себе внимание больше, чем естественная: не потому, что «собранность» делает ее красивее в общем смысле, а потому, что собранность напрямую ассоциируется с практиками контроля и исключительности (например, с событиями особой важности — праздниками, торжественными приемами, премьерами, публичными выступлениями и др.) Гламур и броскость притягивают не в силу чисто визуальной выразительности — но потому, что балансируя между стабильностью, осознанностью, стандартностью и исключительностью, она как бы конструирует ситуацию потенциального или актуального успеха. Мужчина, наделенный властью или желающей ей обладать, как бы « выносит» за пределы своего тела тело своей спутницы: безупречное, сияющее, строгое, симметричное, в продуманном до мелочей обрамлении. Вот почему успешные мужчины, будь то политики или актеры, рок-музыканты или ведущие, предпочитают окружать себя моделями — не блудницами, которые подчеркнули бы их витальность и жизненную силу, не юными чистыми девами, святыми или проповедницами, которые подчеркнули бы их связь с духовным миром, но моделями — стандартизированными красавицами своего времени. Теми, которые принадлежат моменту « сейчас», являются срезом времени и реификацией современных тенденций, но вместе с тем возвышаются над дрейфующими, флуктуирующими ценностями глобализированного мира.

«Гламур», « дресс-код» и « респектабельность», базируются на стремлении к безопасности, они способствуют выстраиванию политики доверия и делают упор на условной « стойкости», «зрелости» и отказе от инфантильного взгляда на вещи и события. В данном ключе яркая на грани вызова красота Меланьи Трамп, демократизм и жизнерадостность нарядов Брижит Макрон и каноничная изысканность Жаклин Кеннеди стоят на одной линии — линии, идущей от «Глорианы» , модели нового мира.