Create post

Сократу

Итак, где нам искать покоя? Увы, книги надоели, да и сколько испробовали мы книг — сотни, около тысячи? — и ничего не помним. Книги оставили одни сожаления о потраченном впустую времени. Таким образом, больше мы не дарим девушкам лишних роз, потому что девушки бросят нас, а денег они, как известно, не возвращают. Когда мать уходила из дома, она порвала футболку отца, которую я подарил, и разделила квартиру губной помадой напополам. Шкаф, книжная полка, кровать, обои, сервант с пустым хрусталем, линолеум, посуда — все делилось на части красной линией. Одна часть принадлежала отцу, другая часть — матери. С кем я буду делить раздробленное имущество — решить должен быть суд с учетом мною сделанного выбора. Я же молча выбрал не дарить дорогих цветов, потому что они не красивые, как та помада на полу, Сократ. Намного милее полевые красавицы: девственно-зелёные внизу, простые в лице. Их продают в трамвайном переходе, на комсомольской, где банк, возле центрального рынка, за пятьдесят-сто рублей приятные на вид старухи. Их ромашки люблю. И дарить, и себе покупать — сразу всё дачное ведро, ставить в стеклянную банку, перед клавиатурой, и наблюдать, как умирают. Я доверяю только посмертным маскам. Умирают полевые цветы честнее других. Труп светлый. Другие — обманывают. Но так мне рассуждать приходится, конечно же, исключительно потому, что деньги карман не прожигают и жадный я до усрачки, как мать. Давай думать так.

Здесь, как видишь, не найти покоя.

Но кое-что я вспоминаю: «На войне лучше умереть, чем быть без вести пропавшим» — это писатель-еврей Бабель. «О закрой свои бледные ноги» — это Валерий Брюсов. И не знаю, кто: «Вот девушка с газельими глазами…». Начинать надо всегда с ног. Потому как женские ноги — это первое, что я увидел в своей жизни, появившись на свет; и ты, вероятно, — тоже. Тонкие, холодного цвета. Наверное, в крови. Нищие рождают нищих, приблизительно зимой. Возле роддома стояли чёрные Волги. На день рождения дарили петарды. Минус тридцать и менты — пить на улице холодно и небезопасно. Прячемся в подъезды. Сенат заседал в специально неотапливаемых помещениях или на улице в холод, чтобы лучше соображала голова и без демагогии принимались решения по важнейшим вопросам, что поднимались по повестке дня. Повестка дня была такая: три баллона ледяного Дона, две бутылки портвейна, половина коньяка «Адмиральского» и две пачки сиг. На троих — упаковка сухарей и банка спрайта. Голосованием решили праздновать в шестнадцатиэтажке, поскольку на седьмом имеется скамейка.

Нищие рождают нищих, приблизительно зимой. Возле роддома стояли чёрные Волги. На день рождения дарили петарды. Если бы дарили ромашки, возможно, всё сложилось бы по-другому. Но то, что было до, иначе сложиться бы не могло. Да и зачем нам стыдиться своей человеческой слабости? Человек слаб, и вопреки ничего не способен сделать. В конце концов, я пишу стихи, и нахожу в них утешение и радость, и цветы, и отца, и мать, и подъезды, и смерть, Россию, друзей, девок.

Но нет покоя в стихах, и не будет, и глупо искать в стихах покоя.

…А вот про газельи глаза я наврал тебе, мой друг. Не было газельих глаз никогда. Нагло я напиздел тебе в письме. В литературе такое часто случается, знаешь. «Я за обеденным никогда никому не врал, А за письменным, хоть и стыдно признаться, случалось», — это Сергей Васильев. Я с ним в бильярд играл и водку пил, а год назад он умер. И дядька следом за ним умрёт. И мать умрёт. Все потом умрут. И ты, Сократ, кстати, тоже покончишь с собой, когда стащишь из куртки гостей кошелек, спустишь с товарищами все деньги в баре, и замёрзнешь на троллейбусной остановке, потому что станет стыдно возвращаться домой. И, казалось бы, — причем здесь литература? Сплошные сомнения в словах моих, сплошные «может быть», а настоящий человек во всех действиях должен уходить в радикализм, я в этом убеждён.

Ведь что в них общего было. Ноги молодой матери, длинные волосы, знание английского (или французского), вино белое, помню, пили. Мало общего. В остальном они были разные и радикальные. Рыжий цвет или анальный секс, громкий смех или «мы из разных социальных слоев», четырнадцать лет от роду или бесконечные тренировки в спортивном зале. Как писал Ямомото, в ситуации между или/или настоящий самурай выбирает смерть, — правильно? Я всегда выбирал, чтобы они первые меня бросили. Обидеть их нельзя. Мой отец бил мать — я не буду никого бить. Девки сильнее нас, хоть и стареют быстро; их нельзя бросать, когда они молодые. Правда, не всегда получается следовать за своими убеждениям по жизни. Приходилось бросать.

А вот и еще одна общая черта в памяти нарисовалась, когда писал эти строки, — все до единой плакали. Но не из газельих глаз.

Значит, и в любви нам не найти, Сократ, покоя.

Чеченскую войну мой отец проиграл. Имеет даже орден за это. Маленький, как и положено, подобным орденам. На нем языком проигравших так и написано: «Участнику боевых действий в Чечне». Глупа твоя шутка, Сократ: «Отцу твоему повезло не умереть, а тебе не повезло родиться». Глупая, поскольку другой жизни я и не знаю. Живу с ощущением, что сам проиграл ту войну, и остался здесь навечно без вести пропавшим. Может быть, издатель купит это письмо за тысяч десять рублей, и я куплю любимой платье, а себе кроссовки? Я знаю недорогие кроссовки, фирмы Пума. Издатель сделает жизнь теплее, конечно.

Нет, я видел в нашем уставшем городе уставших женщин в чёрных шубах. Они садятся в большие машины и бьют каблуком об дверь. Блестят золотом, заводят джип, и уезжают. Но куда они уезжают? — один вопрос. Да, понятно, куда — к толстопузым качкам с кривым ртом и тупой залысиной, которую они старательно маскируют под пацанскую прическу. Я хотел спросить — почему они — люди дела и тела — находятся в этом Красном городе? В длинном, неудобном, бесполезном, как вечная мерзлота. Куда они едут на своих машинах, если некуда ехать? Это разве другая жизнь? «Мы из разных социальных слоев»? Так я постепенно начинаю думать, что отец не проиграл Чеченскую войну, и мы, Сократ, с тобой — тоже ее не проиграли. Просто нам нравятся другие цветы.

Но спокойнее ли тебе от этих мыслей, мой друг?

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About