Тема Русской революции в последнее время заметно поистрепалась в отечественном медийном поле, однако в современной России так и не сложилось общепринятой точки зрения на октябрьские события 1917 года.

Для кого-то революция является прологом к построению социалистического государства, тектонической социальной перестройкой, в ходе которой у широких масс населения появился шанс встать во главе исторического локомотива на пути к тотальному перерождению, а для кого-то — концом русского парламентаризма, за которым последовал жестокий молох репрессий, военного коммунизма, коллективизации, раскулачивания и ГУЛАГа. Многие россияне рассматривают историю СССР как органичное продолжение политических принципов Российской Империи и период «золотого века» русской государственности, для других же — это лишь национальное помешательство, инородный метастаз, прервавший цепь исторической преемственности.

В Санкт-Петербурге активисты запрещенной национал-большевистской партии обливают краской и рубят топором мемориальные доски Карлу Маннергейму и адмиралу Колчаку. Академики РАН пишут открытое письмо с критикой программного интервью Директора ФСБ Александра Бортникова, где тот оправдывает часть сталинских репрессий и рассказывает о чекистских «перегибах на местах». Кандидат на пост президента страны Ксения Собчак предлагает провести референдум и «убрать труп человека с главной площади страны», а глава Чеченской Республики Рамзан Кадыров считает, что решать судьбу останков Владимира Ленина должен Владимир Путин.

Очевидно, что октябрьские события являются настоящей психотравмой российского общества

Пока в бывших советских республиках происходит перманентный «ленинопад», в центре Москвы на «Аллее правителей» — веренице скульптурных изображений российских князей, царей и советских вождей, — с подачи российского военно-исторического общества во главе с Владимиром Мединским, совсем недавно появились бюсты Владимира Ленина и Иосифа Сталина. Тем не менее официально легитимизировать большевистский переворот российские власти не решились, деликатно заменив празднование Октябрьской Социалистической революции торжественными мероприятиями в честь парада 1941 года с театрализованной реконструкцией его фрагментов и выставкой исторической военной техники.

Очевидно, что октябрьские события являются настоящей психотравмой российского общества, но едва ли возможно разобраться со всем этим в атмосфере дребезжащей какофонии из экспертных оценок, требований, открытых писем, программных интервью и нескончаемого гула оппонирующих друг другу сторон.

Мы выбрали для вас восемь книг об истории России начала 20 века, вышедших в 2017 и в начале 2018 гг., которые помогут вам расставить акценты, увидеть цельную картину эпохи и не ударить в грязь лицом, когда на горизонте замерцает ситуативный диспут о причинах краха или возникновения первого социалистического государства.

1. Михаил Зыгарь, «Империя должна умереть: История русских революций в лицах. 1900-1917»; «Альпина паблишер», 2017

Михаила Зыгарь — экс-главный редактор телеканала «Дождь», популяризатор темы русских революций в российском медийном поле и автор идеи проекта «1917» — мультимедийной просветительской площадки, созданной в виде сериала, глобальной соцсети где, заходя на сайт, вы каждый день узнаете о том, что произошло ровно сто лет назад. В своём magnum opus «Империя должна умереть» Михаил Зыгарь изящно структурирует эпистолярные впечатления своих персонажей в последовательное, беспристрастное и полнокровное историческое полотно, которое то и дело подмигивает тебе из прошлого, рисуя печальные аналогии с современной действительностью.

«Империя должна умереть» — это очень своевременная книга, взвешенное и трезвое повествование о генезисе Русской революции, которого нам всем так не хватало. Виртуозно жонглируя историческими фактами, Зыгарь написал масштабную мозаичную картину жизни Российской Империи, постоянно переключая читательскую оптику от одного персонажа к другому, от культурного аспекта к экономическому, от бытовых подробностей жизни императорской четы в Царском Селе к фронтам Первой мировой войны, от материнских чаяний русской императрицы Александры Фёдоровны к жестокому январскому разгону рабочих во главе с Георгием Гапоном.

По мере прочтения 900 страничного текста, картина эпохи начинает переливаться яркими красками, обрастает кожей и плотью

Зыгарь нарочито дистанцируется от навязывания каких бы то ни было воззрений — книга лишена авторского интонирования, но имеет нехитрый концептуальный посыл, раскрытый в названии — показать неизбежное увядание идеологического каскада Российской империи. От этого книга не становится менее убедительной; главная интенция рассказчика канализирует ход всего повествования в стройную канву авторского замысла, не позволяя ему превратиться в рыхлую глину из сумбурных историй столетней давности.

Главная машинерия романа — это сами персонажи, сменяющие друг друга в веренице трёх революций. Новая глава — новый герой, который, сам того не зная, приближает страну к точке исторической бифуркации, за которой каждому виднеется что-то своё. В книге Зыгаря вы не найдёте безвольных статистов; каждый пытается уловить утробный перестук искрящегося механизма русской истории, оказаться в его потоке или остановить победное шествие революционного безумия.

По мере прочтения 900 страничного текста, картина эпохи, висевшая где-то в пыльных глубинах рассудка в рубрике школьных уроков истории, начинает переливаться яркими красками, обрастает кожей и плотью, фактурными подробностями, которые выводят эту захватывающую эпопею из бесцветного одномерного образа в мир полноводного русского эпоса, поражающего своей глубиной и убедительностью.

2. Лев Данилкин, «Ленин. Пантократор солнечных пылинок»; «Молодая гвардия», 2017

Сначала миллионам наших сограждан говорили, что Ленин — это гениальный человек и прародитель их социалистической отчизны, а после смерти нерушимого Союза, что Ленин — это гриб и немецкий шпион, а потом оставили разбираться с этим круговоротом трикстерских перерождений. Так и остался Ленин немецким шпионом и грибом, придуманным Сергеем Курёхиным; а ещё у миллионов людей выработалась стойкая аллергическая реакция на фигуру вождя из–за того, что красные партийные функционеры выхолащивали многомерную и политональную фигуру Владимира Ильича и низвели её до унылого «большого брата», взирающего на тебя с красных полотен и пыльных керамических бюстов.

Лауреат национальной литературной премии «Большая книга» и «Книга года» в номинации «Проза», литературный критик журнала «Афиша», автор биографии Александра Проханова и Юрия Гагарина — Лев Данилкин, зачарованный своим героем, совершил невозможное: высвободил образ Ленина из плена курьезных анекдотов и партийной мифологии, гальванизировал образ Ильича, вывел его за контуры опостылевшего гранитного барельефа. Чудаковатый старик, лысеющий карлик, неувядающий вождь мирового пролетариата — всё мимо. Данилкин вычистил и придал объема замшелому лубку. Ленин у Данилкина получился живой, настоящий, объемный; тут вам и Ленин-велосипедист, и Ленин-криптограф, и путешественник, шахматист, спортсмен, этнограф, литератор, великий теоретик, конспиратор и Бог знает кто ещё.

Это книга для людей, желающих взглянуть на фигуру Ленина под необычной авторской оптикой, выйти за рамки рассмотрения основателя СССР как припадочного красного диктатора

Обрамив линию повествования в простодушный травелог, автор написал очень хитроумную и тяжеловесную книгу. «Пантократор» буквально кишит различными аллюзиями на современную российскую действительность, англицизмами и разнокалиберными пощечинами общественному вкусу. В диалектическом развитии в отношении рассказчика к своему герою ещё с первых глав легко отследить неловкое благоговение, хотя книгу сложно назвать топорной апологетикой. Данилкин, как и его герой, всегда сложнее и разноплановее, чем кажется на первый взгляд.

Это книга для людей, желающих взглянуть на фигуру Ленина под необычной авторской оптикой, выйти за рамки рассмотрения основателя СССР как припадочного красного диктатора, главного архитектора октябрьского переворота, утописта, вождя мирового пролетариата и даже экономического публициста и интерпретатора Маркса. Для людей, которые хотят понять образ мысли Ленина, проследить причинно-следственную связь между его действиями, мотивами и взглядами на ход русской истории. Для тех, кто не прочь был бы оживить нелепый маскот, наполнить его деталями, окружением, историями, фактурой. А ещё прочитать захватывающую одиссею о человеке, которому суждено было встать у руля первого в мире социалистического государства и изменить политический ландшафт всего мира.

3. Чайна Мьевиль, «Октябрь»; «Гранд мастер», 2017

Нет ничего удивительного в том, что одну из лучших книг о Русской революции написал всемирно известный английский писатель-фантаст Чайна Мьевиль.

«Октябрь» — это обстоятельный, иммерсивный и очень зрелищный рассказ о Русской революции от человека, лишенного коммунистического или монархического ресентимента. Это выводит книгу Мьевиля за скобки склочной российской историософии, где понятие об объективности фактов носит субъективный характер и нередко обусловленно текущей политической конъюнктурой.

Ещё это отличный исторический нон-фикшн за авторством опытного писателя. Мьевиль отнюдь не страдает словесным бесплодием; он детализирует картинку, оттеняет персонажей и размывает осязаемую нить с реальностью именно там, где это особенно нужно, достигая по истине кинематографического эффекта. В сознании то и дело рисуются объёмные диорамы парламентских диспутов, вооруженных демонстраций, митингов и человеческих взаимоотношений.

«Октябрь» лишён какой-либо концептуальности; книга Мьевиля вполне существует в удачном формате зрелищного и точного жизнеописания одной империи в её критический период. Каждая глава — это самостоятельная, логически законченная и концентрированная история, поэтому от чтения «Октября» возникает такой головокружительный эффект сродни просмотру голливудского экшен-муви.

«Октябрь» — это, безусловно, достойное внимания, ёмкое, интерактивное и достоверное чтение про роковые дни коллапсирующей империи

Сюжетная ритмика по мере приближения к финалу начинает походить на закипающий чайник: первая часть галопом несёт читателя-зрителя прямиком в горнило Февральской революции, затем ход замедляется, обостряя чувства и восприятие. Учредительное собрание, дихотомия Временное правительство-Петросовет, захлебнувшееся июньское наступление, агония лета 1917-ого и, наконец, мистическое крещендо — штурм Зимнего и создание революционного правительства.

Мьевиль придерживается левых взглядов и даже пытался баллотироваться в британский парламент. В эпилоге он пунктирно рисует сцены того, что произошло после вооруженного восстания большевиков вплоть до «Большого сталинского террора» 30-х годов и приходит к неутешительным выводам: «После затянувшихся сумерек свободы то, что могло быть восходом, стало закатом. Это не было новым днём. То, что настало, представитель «левой оппозиции» Виктор Серж назвал «полночью века»». По мнению автора «в последующие месяцы и годы революция искромсается, выхолостится, изолируется, закостенеет, сломается». С этой точкой зрения можно соглашаться или опровергать её, однако эпилог — единственное место в книге, где за фигурой умелого оператора — рассказчика прослеживается убежденный в своей правоте политик. В остальном «Октябрь» — это, безусловно, достойное внимания, ёмкое, интерактивное и достоверное чтение про роковые дни коллапсирующей империи, способное увлечь абсолютно любого зрителя.

4. Дмитрий Николаевич Федотов-Уайт, «Пережитое. Война и революция в России»; «Циолковский», 2018

Честный и невероятно захватывающий отрезок из истории жизни одного морского офицера, дипломата, писателя, идеалиста и ученного в эмиграции — Дмитрия Николаевича Федотова-Уйта. Читая мемуары людей, заставших переломное время Первой Мировой войны, служившей прологом к целой плеяде европейских социально-политических перерождений, невольно задумываешься над тем, как в одной скоротечной человеческой жизни могла уместиться такая необузданная амплитуда исторической энергии, уничтожившая осязаемые контуры старого миропорядка.

Федотов-Уайт по-юнгеровски, без утомительной рефлексии описывает события, охватывающие широкий период с 1914 по 1921 год, выходит далеко за рамки чопорного исторического нон-фикшена о Русской революции и Гражданской войне. Жизнь автора — это притягательный многогранный кристалл в пучине исторических потрясений, рассматривая который, читатель придет к совершенно неожиданным выводам, выйдет за рамки рафинированного академического дискурса; поймёт, что Большая История — это лишь холодные декорации, самое интересное в которых — это жизнь одного неординарного человека, имеющего решимость, талант и волю к тому, чтобы взойти на авансцену и показать, на что он способен.

Даже одна короткая жизнь может преломляться под нестерпимо ярким светом исторической необратимости совершенно неожиданным образом

Ведомый чувством долга, рассказчик попадает на фронт Первой Мировой войны, отправляется с дипломатической миссией в США в качестве морского агента в Вашингтоне, чтобы потом снова вернуться на флот, принять Февральскую революцию, а после разложения русской армии в свете июньского австро-германского контрнаступления, отправляется на службу в британский флот, чтобы там продолжить свою борьбу. После захвата власти большевиками и поездки в Советскую Россию, Дмитрий Николаевич решает оставить службу в Британии из–за планов военной интервенции Антанты в Архангельск, чтобы самому принять участие в вооруженной борьбе против большевиков: «…я не испытывал оптимизма относительно перспектив белых, а был скорее склонен ставить на красных. В Сибирь же поехал потому, что, как любой русский патриот, не мог находиться в стороне от этого конфликта».

С 1919 года — Федотов-Уайт несёт службу в белых войсках Восточного фронта; становится начальником Походного штаба командующего Камской речной боевой флотилии, а затем начальником оперативного отдела Морского министерства. С осени 1919 г. — флаг-капитан командующего Обь-Иртышской флотилией и командир парохода «Катунь», зимой — командир батальона Морского учебного полка. В сентябре 1919 года произведен в старшие лейтенанты и после изнурительного похода через Тайгу, был взят красными в плен под Иркутском.

Чудом выбравшись из застенок иркутской ЧК, по пути в Москву Дмитрий Николаевич, чтобы освоиться в Советской России, покупает книгу Бухарина «Азбука коммунизма». Белогвардейский офицер Федотов-Уайт раньше интересовался марксизмом и, оказавшись в вагоне с неграмотными чекистами, организовывает марксистский кружок, где подробно разбирает бухаринские тезисы.

Этот эпизод не является финалом книги, но ярко иллюстрирует нехитрый тезис о том, что революция и Гражданская война не разделила нацию на белых и красных, что за любой политической турбулентностью скрываются абсолютно разные людские судьбы, что в любой истории всегда есть место разным оттенкам и полутонам, что даже одна короткая жизнь может преломляться под нестерпимо ярким светом исторической необратимости совершенно неожиданным образом.

5. З.Гиппиус, Д.Мережковский, Д.Философов, «Царь и революция»; Common Place, 2017

Книга «Царь и революция», впервые увидевшая свет в Париже в 1907 г. является своеобразным итогом идеологических поисков «тройственного союза» четы Мережковских и русского публициста и литературного критика Дмитрия Философова.

Ранее, до первой русской революции 1905 года, Мережковский и Гиппиус не слишком интересовались политикой, зато много говорили о Боге: им принадлежала идея знаменитых Религиозно-философских собраний (1901-1903 гг.), где творческая интеллигенция вместе с официальными церковными сановниками обсуждали вопросы веры. Впрочем, вскоре указом Святейшего Синода собрания были запрещены. Зато во время очередного собрания супруги сблизились с литератором Дмитрием Васильевичем Философовым. Притяжение между этими тремя людьми оказалось настолько сильным, что вскоре между ними был заключён «тройственный» союз. Идея «тройственного устроения мира» должна была прийти на смену традиционному христианскому мироустройству, практически разрабатывалась супругами на бытовом житейском уровне, и приняла форму совместного «семейного» проживания одной женщины и двух мужчин.

После революции в 1906 г. «святая троица» уезжает в Париж, где синтезирует свои религиозные измышления в пространное метафизическое учение о том, что русская революция, несмотря на свою атеистическую оболочку, — явление глубоко теологическое; что она является прологом к тотальному европейскому миростроительству под эгидой трансцендентного социалистического «Божьего Града». Грядущая русская революция, по мнению Мережковских и Философова, «не только политика, но и религия, — вот что труднее всего понять Европе, для которой и сама религия давно уже только политика».

В главе «Революция и насилие» Зинаида Гиппиус, имея ввиду террористические акты боевого крыла партии эсеров, предлагает читателю взглянуть на мартиролог русских бунтовщиков и приходит к выводу о том, что их жизнь — «жизнь аскетов, отказавшихся от всего ради идеи» поразительно совпадает с житием «гонимых, но всё более непокорных христианских аскетов первых веков». Гиппиус — не первый мыслитель, проводивший параллель между социалистами и христианскими миссионерами: в хрестоматийном труде «История западной философии» Бертран Рассел приводит похожее сравнение между Святым Августином и Карлом Марксом: «Еврейский образец истории, прошлой и грядущей, характеризуется чертами, позволяющими ему во все времена находить могучий отклик в сердцах угнетенных и несчастных. Св.Августин приспособил этот образец к христианству, а Маркс к социализму. Чтобы понять Маркса психологически, следует использовать следующий словарь:

Яхве — диалектический материализм;
Мессия — Маркс;
Избранный народ — пролетариат;
Церковь — Коммунистическая партия;
Второе пришествие — Революция;
Ад — Наказание для капиталистов;
Тысячелетние царство Христа — Коммунистическое общество».

Русская революция, по мнению «святой троицы», признана довершить ту светскую реформацию, прологом к которой была Французская революция 1789 года, заменив её новой социалистической мета-идеей, которая уничтожит все существующие формы европейской государственности — не только конституционные монархии, но и буржуазно-демократические республики. «Для того, чтобы эти тысячелетние громады окончательно рухнули, нужно такое землятресение, что все старые парламентские лавочки попадают как карточные домики. Ни на одной из них русская революция не остановится <…> далее — прыжок в неизвестное, в трансцендентное, полёт «пятами вверх»», — пишет Дмитрий Мережковский.

«Царь и революция» — леденящая кровь попытка поиска исторических предтеч и глубинных метафизических подтекстов русской революции

В главе «Революция и религия» Мережковский развивает мысль о том, союз православие-самодержавие, появившийся после церковной реформы Петра Великого, «исполнил древний завет о соединении церкви с государством», но «малых европейских дрожжей оказалось недостаточно, чтобы поднять все византийское тело Москвы <…> надстройка не соответствовала фундаменту — и всё огромное здание дало трещину — раскол, сперва церковный, потом и бытовой, культурный, общественный — распад России на старую и новую, на знать и рабов, простонародную и «интеллигентскую»<…> И по мере того как высилось здание, расширялась и трещина, усугублялся раскол. С поверхности исторической перешёл он в глубину мистическую, где возникало сектантство, которое в крайних сектах шло до почти сознательного религиозного отрицания не только русского самодержавия, но и всякого вообще государства, всякой власти как царства антихристова, до почти сознательного религиозного анархизма».

Российская Православная церковь и самодержавие долгое время были связаны институционально и идеологически; гниение политического каскада Российской империи тесно переплелось с духовным кризисом. Верующие привыкли относится к государству религиозно; царь был не только главой государства, но и земным главой церкви. Именно в стремлении к уничтожению трагического тандема православие-самодержавие «священная троица» видит синергетическую силу русской революции. Русский человек слишком долго жил в рабстве, чтобы клюнуть на паллиативные, а потому невозможные для русской революции варианты «ограниченной монархии» или «парламентской лавочки». Для тёмного «русского мужика» монархия может быть только одна — та, где Император — помазанник божий, а другой он не примет, пока Россия «не выйдет из православной церкви самодержавного царства во вселенскую церковь Единого Первосвященника и во вселенское царство Единого Царя — Христа».

После свержения Временного правительства, Зинаида Гиппиус была в ужасе: России, которую она любила — больше нет. В 1919 году Гиппиус и Мережковский с большим трудом вырвались из страны. Социалистическое строительство «Божьего града» обернулось для четы Мережковских настоящей катастрофой, они порвали отношения со всеми, кто счёл нужным сотрудничать с правительством большевиков. В конце 30-х годов Дмитрий Сергеевич увлёкся идеями фашизма, который по его мнению должен спасти Европу от «коммунистической заразы». Тогда большинство старых друзей из эмиграции окончательно отвернулись от странной пары Гиппиус-Мережковский.

«В настоящее время едва ли возможно представить себе, какую всесокрушающую силу приобретет в глубинах народной стихии народный смерч. В последнем крушении русской церкви с русским царством не ждёт ли гибель Россию, если не вечную душу народа, то смертное тело его — государство?», — пророчески вопрошает Мережковский в 1907 году. Через десять лет тропа русской истории выведет его к ответу, который повергнет в шок многих оппозиционных царскому режиму энтузиастов, горячо поддержавших первую революцию и связанные с ней конституционные реформы 1905–1907 гг.

«Царь и революция» — вовсе не апология террора, как насильственного метода государственной модернизации, а скорее леденящая кровь попытка поиска исторических предтеч и глубинных метафизических подтекстов русской революции; попытка проследить за генезисом социально-политических перерождений, которые граничат с сакральным эсхатологическим стремлением русского человека перейти зримый рубеж между Царствием Божьим на небе и на земле. Книга, ставшая роковой для своих авторов и миллионов представителей прогрессивно-мыслящей интеллигенции эпохи тектонических социальных и духовных реформаций.

6. «Октябрь. История одной революции»; Common Place, 2017

Независимое издательство «Common Place» дарит редкую возможность проникнуть в головы простых обывателей, богемных интеллигентов, большевистских трибунов, анархистов, казаков, журналистов, защитников Зимнего дворца, членов Временного правительства и даже ближайшего окружения Николая II, избегая любого авторского посредничества.

«Октябрь» — это искусно составленный сборник из мемуаров очевидцев, каждый из которых имеет свой взгляд на те или иные события, а потому книга не может служить инструментом идеологической индоктринации в руках недобросовестных историков. Большевик Антонов-Овсеенко, арестовавший членов Временного правительства, не может смотреть на происходящее под тем же ракурсом, что и Александр Керенский, однако пытливый читатель сможет понять мотивы того и другого, чтобы на их основе синтезировать собственное отношение к тому, что называется Октябрьской революцией.

При очередной пересменке рассказчиков, одномерный исторический слепок превращается многослойный динамичный портрет эпохи

По мере расширения мемуарной палитры, читатель внезапно обнаруживает, что на просторном полотне из чужих мыслей, взглядов и бытовых зарисовок живёт множество разных персонажей, которые нередко оказываются промежуточными звеньями между двумя полюсами текущей политической ситуации. В конце концов, при очередной пересменке рассказчиков, одномерный исторический слепок превращается многослойный динамичный портрет эпохи. В этом смысле «Октябрь» является настоящим антидотом против неизбежного сведения сложного и разветвленного исторического процесса к пошловатой мантре про «жидобольшевиков», свергнувших монархию и захвативших Россию.

Отдельно стоит отметить наличие «приложений», которые следуют за основным хронологическим описанием и занимают большую часть книги: там есть рассказ анархиста Фёдора Другова о штурме Зимнего дворца; живые воспоминания юнкеров и ударниц женских батальонов смерти; мемуары опального председателя Временного правительства Александра Керенского и его ближайших соратников — атамана Краснова и эсера Бориса Савинкова; в финале читатель найдет несколько небольших зарисовок из жизни царской семьи в Тобольске.

7. Шейла Фицпатрик, «Русская революция»; «Издательство института Гайдара», 2018

Шейла Фицпатрик — австрийский историк-советолог, автор монографии «Русская революция», которая была впервые издана на английском языке в 2008 году. Сегодня книга Фицпатрик является настоящей классикой и краеугольным камнем в западной историографии, посвященной русской истории первой трети 20-го века.

Это сугубо академический труд, наполненный огромным массивом статистических и социологических выкладок, поэтому ждать от «Русской революции» каких-то особенных притязаний на высокохудожественное воплощение исторических мизансцен не стоит. Автор скорее предлагает ёмкое и, безупречное в своей исторической достоверности, описание жизни русского общества, начиная от первой русской революции 1905 года, заканчивая сталинскими пятялетками и «Большими чистками». Причём каждая из шести глав книги рассматривается как отдельная стадия революционного анамнеза: от пассионарного реформаторского энтузиазма к постепенному нивелированию пафоса мирового преображения.

Почти все могут назвать примерную дату начала революции — это февраль 1917 года, который привела к отречению императора Николая II и созданию Временного правительства. Однако Фицпатрик предлагает проследить за ходом исторического развития русской государственности и понять, когда и почему русская революция закончилась. Может, в ночь с 25 на 26 октября? Или в январе 1918 года, когда было разогнано Учредительное собрание? А может после победы красных в Гражданской войне? Автор не даёт ответов на эти вопросы, зато углубляет свою работу, выходя далеко за рамки ожидаемого жизнеописания русской революции, где «октябрь» играет роль финального рубежа.

Шейла Фицпатрик написала упитанную хрестоматию по необозримой истории огромной страны в период её наибольшей политической, социальной, мировозренческой и экономической турбулентности

На основе широкого массива источников, Фицпатрик расскажет читателю о том, как после победы в Гражданской войне большевики всерьёз опасались «термидорианского» периода своей революции, поэтому старые партаппаратчики были всерьёз разочарованы Новой экономической политикой и восприняли её как «великое отступление» от основ социалистического строительства. Конечно, никто из них не подозревал о том, что в конце 1920-х страну ждёт ускоренная сталинская «революция сверху», включающая в себя насильственную коллективизацию, раскулачивание, борьбу с троцкистской оппозицией и дальнейшую охоту на «врагов народа».

В одной из глав, посвященной «культурной революции», автор рассказывает о том, как «молодые энтузиасты свистом и шиканьем срывали исполнение “буржуазных” пьес в государственных театрах». А в области литературы воинствующие представители новой социалистической словесности организовали кампанию против писателя Максима Горького — в прошлом одного из буревестников революции, приближенного Владимира Ленина и главного денежного спонсора партии большевиков.

Вообще, в 300-страничная монография Фицпатрик получилась настолько концентрированной, что местами производит впечатление избыточности и вызывает навязчивое желание выписывать ключевые тезисы в отдельную тетрадь, чтоб не растерять профессорские выкладки и цифровые вирши. Но, не смотря на кажущуюся тяжеловесность, «Русская революция» по праву входит в пантеон интеллектуальной исторической литературы, хотя бы потому что Шейла Фицпатрик в попытках объять необъятное написала упитанную хрестоматию по необозримой истории огромной страны в период её наибольшей политической, социальной, мировозренческой и экономической турбулентности.

8. Борис Колоницкий, «Семнадцать очерков по истории Российской революции»; «Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге», 2017

Петербургский историк Борис Колоницкий, являясь одним из самых известных специалистов по истории революции 1917 г., порадовал российского читателя небольшой тонкой книжечкой под названием «Семнадцать очерков по истории Российской революции» — всего 140 страниц, семнадцать закольцованных и цельных заметок о том или ином аспекте из истории русской революции.

Если вы знакомы с основными вехами из истории 1917 г. и хотите упрочить своё понимание этой темы, то книга Колоницкого станет для вас настоящим открытием и настольным противоядием от политических инсинуаций со стороны невежественных историков и ушлых государственных сановников. «Семнадцать очерков по истории Российской революции» одинаково далека от советского мифотворчества и от конспирологических зарисовок современных квазипатриотов.

Борис Колоницкий развенчивает поразительное количество заскорузлых коллективных мифов, связанных с историей революционного движения в России

В ней вы не найдете опостылевших трюизмов про «опломбированный вагон» и «немецкие марки», зато выясните, почему лидер Конституционно-демократической партии Павел Милюков невольно «поднял планку общественной критики правительства», что стало одной из первопричин краха русской монархии; узнаете о том, что «для развала Российской империи отечественные взяточники сделали не меньше, чем все заговорщики, вместе взятые»; что феномен «двоевластия» появился задолго до Временного правительства; что февральская стихийная забастовка, начатая в рабочих районах, без всякого воздействия немецкий кукловодов превратилась в демонстрацию городского масштаба, которая через день стала общенациональным событием; что разгон Учредительного собрания «для потомков значит гораздо больше, чем для большинства современников этого события».

В своей небольшой работе Борис Колоницкий развенчивает поразительное количество заскорузлых коллективных мифов, связанных с историей революционного движения в России: оказывается, адмирал Колчак, канонический поборник «белой идеи» приложил не мало усилий для формирования культа «борцов за свободу», а февральская революция воспринималась многими современниками не как торжество атеистического богоборчества, а «как патриотическая антинемецкая революция». Да и вообще, «восприятие грандиозного переворота было нередко не только политическим, но и глубоким религиозным переживанием»: многие «священники украшали себя красными бантами», а «верующие энтузиасты революции прикрепляли красные ленты к иконам».

«Семнадцать очерков» — это кристаллизованный, новаторский и филигранно выстроенный текст, в котором читатель не найдет лишнего натужного словоблудия. Автор не стремится к тому, чтобы художественно описать всеобъемлющую революционную генеалогию, зато концентрирует читательское внимание на самых дискуссионных и репрезентативных моментах из жизни России 1916-1918 гг.