Автобиографическая повесть с элементами вымысла, поэзии и философичных парадоксов.

Внимание! Вероятность присутствия нецензурной лексики, а так же грамматических, пунктуационных и стилистических ошибок — 1 к 2.

Пролог

Там, где надо возюкать, мы трём,

А там, где надо тереть — возюкаем.

Примерно так.

Вот и вся арифметика.

Примерь-ка фрак,

Раз сел за:

Лист, мысль, след в текст изново.

Это я себе. И исключительно ласково.

А той, что напротив:

Гу-тен-таг.

Так, шалом, вспомнил сразу,

Аж защемило. Как ты там милая?

И салам алейкум мысленно

Уже всем, до кучи.

Здравствуйте, тут же. Hello!

Я снова рядом, но очень-очень-очень косвенно.

О чем я? Ах, да:

На самом деле, Юпитер — Она,

Но тебе об этом лучше не думать,

Потому как в крайностях Сатана,

А Всевышний в деталях. Думай лучше об этом.

Чем о том, что было как бы стихом,

Кривобоким прологом.

Или не им. 27 строк пошлой,

Еле-еле срифмованной

Для глаз гимнастикой. А теперь

К сущему.

12.15.13.1.11.

Капитель №1

Прокрустово ложе

Вот-вот наконец дотлеет бронебойный ресурс от Тимми с Бриджфут Стрит. Там слева, на углу с Ашер Айланд дом смерти Джойса. Слюноотделение усиливается, тело от лодыжек к темени планомерно погружается в вакуум. Звучания извне утрачивают контрастность и направления, нижняя середина проваливается и начинают торчать верха. Мысли произносятся просебя, полувслух, флагман встал на дно пересохшего колодца. Скорость секундной стрелки, прогрессируя, бесконечно стремиться к нулю. Эмоции таят и, уподобившись первому подснежнику, расцветает навязчивое любопытство к току сознания, хочется его доскональнее, статичнее, впечатляюще. Социопатия ещё усерднее закружилась в танце и вежливость, интеллигентность и коммуникабельность, лицезрея её ритмичные ломанные па, готовы изрыгнуть всех себя прямо на грудь белой хлопковой сорочки.

Завтра утром, в шесть, мне предстоит дорога в Мюнхен. Сейчас же без малого полночь. Завтра в шесть самолёт. Ветрено как-то, чаек нет. Мне в шесть завтра улетать. Прошло с полчаса по ходу течения от Лайам Мелоус Бридж до фьюпойнт на Хапенни. Спуск всегда сложнее восхождения, так на практике несколько лет назад объяснила гора. И это тоже иллюзия. Возвращаюсь в сторону дома. Завтра утром, в шесть, мне предстоит дорога в Мюнхен. Хочется пить. По рябой поверхности скачут белые, оранжевые, зелёные и жёлтые огоньки; угол моего отражения равен углу падения района Темпл Бар; между нами метров сто пятьдесят, часть из них взяло на себя мерцающее устье реки Лиффи. Следующим пунктом назначения после Мюнхена будет Москва, там снег и тоже река, тоже динамика.

Сегодня выпил пять пинт Смитвикс и две Гиннес. Компания подвернулась удобоваримая — молодые преподы из колледжа. Cлучайно, за стойкой в пабе, что и объясняет почему сейчас, среди ночи, стою здесь на набережной, а не соплю в подушку. Вставать рано, в пять. Самолёт. В общении с незнакомцами за стойкой питейного заведения важно максимально оперативно, элегантно и с расчётом, что возможно придётся уйти в доброжелательную и молчаливую глухую оборону, расставить все точки над i на базовом, понятийном уровне. Умею опыт, поэтому уже через 15 минут общения парни мне понравились, оное было и взаимно. Мы имеем схожие позиции: у тебя есть один город, в котором ты родился и вырос, это твоя база, а всё остальное это лишь точки на шарике, куда можно и нужно периодически пулять и рассматривать мир, и тем самым учиться. А не маячить своим беспризорным коммивояжёрским задом над чужим сартиром. Stay on your own side of the fence. Или, говоря другими словами, научиться играть на контрабасе было бы намного круче, потому что кайфовее, чем вообще ничему не научиться. Преподы были местные, дублинцы. Мы сошлись.

Сегодня посчитал, за семнадцатый год я проехал в сумме из пункта А в пункт B, примерно, двадцать три тысячи шестьсот километров, на пару тысяч больше окружности Марса. За это расстояние встретил огромное количество марсиан, людей и пришёл к пониманию, что, по сути, они не различаются нигде, наверное, ни на одном континенте. Отличие каждого только в формации мышления и если есть дураки, значит будут и дороги. А это на руку.

Улицы продолжают пустеть, через дорогу каменный забор Тринити Колледжа, одного из старейших образовательных учреждений Британских островов. В доме неподалёку моя комната на четвёртом этаже, с маленьким окном и прекрасным видом на глухую кирпичную стену соседнего торца здания.

Дублин, как поселение, получил мощный рывок в росте и развитии с приходом сюда норвежских викингов, ещё до их военного похода на англосаксов, Уэльс и Шотландию. Это был крупнейший западный форпост ареола обитания великого североевропейского народа. Изначальной функцией города являлась работорговля. По официальной информации историков, мужчина обошёлся бы в 12 унций серебра, женщина в 8. Я бы, конечно, на 12 унций, лучше взял полторы женщины: одну целую и нижнюю половинку, чем одного мужика, они как-то неоправданно дорого стоят. Кстати, неплохая идея для селигерского стартапа, в секцию «утечка кадров или остались только идиоты». Так вот, если та, что целая, говорящая, надоест, с собой везде можно брать только нижнюю половину. Ходит Алиса попятам, отойти боится, безбашенная же, вдруг что произойдёт.

И встречаешь ты, например, знакомых соотечественников на Никитском бульваре… Конец сентября, вечерело…Всё как полагается: на троих, закуска элегантная, но скромная. Нормально, Григорий? Отлично, Константин! И тут, твои прекрасные ноги преобразятся в удобный столик, чрево так-то на распил параллельно горизонту. Я бы ещё ржавым, лакированным, круглым в размер, листом металла накрыл, для практичности, не более.

А вот если бы можно было выбрать эстетическое воплощение, остановился бы на чёрных колготах в крупную косую сетку и на уверенной красной лакированной шпильке, сантиметров 10-12. Уже после, много спустя, окрестная публика потянется в Дублин за знаниями, богом, разного рода сырьём, впечатлениями и иллюзиями, как я.

Могу сказать честно, у свободы есть своя цена. Свобода — это одиночество, а рабство никак не обходится без продажи, то есть социума. Потому что только одинокий человек всё время свободен, или свободный человек так или иначе должен оставаться одиноким. И понимание того, о чем сейчас пишу именно в одиночестве, и никак иначе произойти не могло. Якорь, понимаете? Быт — это якорь. А если даже ты путешествуешь по всему миру или на Луну полетишь, или на, не преведи Аллах, на Венеру, и со своим багажом, в кавычках, все равно якорь, поскольку твоё внимание концентрируется на обладаемом. Не потому что оно есть, не потому что хорошо или плохо, просто внимание не может обходиться без близких тебе констант, люди в том числе. Человеку свойственно привязывание, цепляние, приклеивание к чему-либо. Ракушка, гавань, человекоместо, дом, друзья, мир, как угодно…

Свобода — странный эксперимент и неоднозначный опыт. Если подойти к этому феномену альтернативно, не на уровне законодательства или понятия, а на уровне действий, то получается, что морально, свобода является наказанием или бременем, мы существа социальные. Но при деликатном нюансе: человек всегда недоволен тем, что он имеет, и если у него есть свобода, он где-то глубоко в душе желает несвободы, быть связанным чем-либо. Или же наоборот, несвободный человек, который имеет то, что хочет тот другой, ну вы понимаете… Несвобода недалека от зависти.

Прямоугольный стол с белым листом поверх, чернила — есть несвобода. Гаммы и их интерпретации в любом из чувственных состояний — это несвобода; клавиши и струны окружают бетонную плиту восприятия диапазона звука человеческим ухом, поверьте мне на слово, нот далеко не семь, просто мы глухие. Дыхание есть несвобода тоже, вдох всегда просит выдоха. Искусство есть тюрьма. Контейнеры аккуратно сложенные на палубе сухогруза, пересекающего Атлантику, а вокруг свобода, а мы — коробочки. Нет!

Всякое уничтожение логики, бред, расчленение гармонии на алгоритмы, опровержение и заключение опять, с целью нового опровержения — тоже свобода, которой просто не существует. Потому что и жизни как таковой не существует.

Понимание — суть одиночества, а одиночество и есть существоание, и никак иначе. Остальное сказка, сказка суть ложь. Идеальная форма шар, полый, кому попроще — пузырь, погружён в абстрактный набор бесчестного, хаотичного наброшенного числа абстрактных форм. И только потому что нашему виду свойственно акцентировать, мы делаем разграничения. Тотально же, нет разницы между формами, а значит и не интересно, не достойно внимания, подобно книге без картинок для трехлетнего сорванца, которому ещё всё так интересно. Сознательным свойственно расчленять и сопоставлять, сравнивать и делать ставку, играть и проигрывать, свойственно каждому. Ведь, наградой за жизнь не может быть смерть, это нелогично. Факт иррационален и непредсказуем. Тогда к чему вся эта игра со ставками, сравнениями, сопоставлениями и расчленениями всех сущих объективных, субъективных и интерсубъективных реальностей? Вдумайся.

«Почему бы и нет» — тот самый ответ,

Подтверждающий факт, что каждый из нас

Марионеткой повис на нитях сомнения

Вниз. Падает свет, только тогда,

Когда признаёшь, что это есть верх.

Вишня ли белыми кляксами бутоны под окнами лопает,

Или волосы треплет московскою рекой горизонтально покатаю,

Или над пропастью манящей вяжешь узлы в горах с близким товарищем,

Или с мечтой о единственной в профиль заката грустишь на Атлантике…

Всё это — школьнику фантики, если грудину не рвёт вдохом мартовским.

Если в глазах осень ржавая в сотый лист календарный впиявилась.

Если слово любовь не рифмуется ни с чем у тебя, кроме каторги.

Тогда ты не ты…

Тогда мир пустой…

Выжми, что впитывал.

Диафильмы души смотри изново:

Мы бога создания. Мы цветы. Мы люди. Мы добрые.

Повторяй, как за зеркалом. Как весна повторяет за Космосом,

Расширяясь в пространстве безобразном:

Мы бога создания.

Мы цветы.

Мы люди.

Мы добрые.

12.15.13.1.11.

А значит и безгранично тупые. Уж сильно всех нас тянет в стабильность, в этот заповедник для идиотов. Как говорил Теодор Адорно: сам себя провозглашающий порядок является только прикрытием хаоса.

Писать книгу или рассказ, или эссе, или путевые заметки, какое к чёрту эссе, всегда непонятно как, чтобы было слеплено удобоваримо. Поэтому это и называется «Моя Пальба», поэтому это набросано, как одиночные выстрелы в общей канве немого осеннего леса. В новом месте всегда происходит что-то новое. И внимание концентрируется на определенной динамике действий, которые ты совершаешь, либо действий окружающих тебя, что влияют на тебя напрямую и косвенно.

Из новостей, купил себе качественный немецкий бинт сегодня, так как все время здесь нахожусь со сломанной рукой, за неделю до вылета металлическую пластину вхерачили на лучевую кость левой. Уверенно сломал гипс в районе локтя через три недели, заклеил его армированным скотчем, чтоб держались эти две половинки и, короче, гоняю, вроде как робот, но ручка работает замечательно, как у живого. Прекрасно себя чувствую. Огромное уважение хочу предать всем тем врачам, которых я встретил в Боткинской больнице. И, в частности, анастезиологу Наталье, сексапильному профессионалу, очень красивой молодой девушке. Даже на какой-то промежуток в неё влюбился, лёжа на операционном столе, под громадой плывущих фонарей, но потом она ввела неизвестную жидкость в капельницу и я заснул. А больше в реанимации не был и возможности пообщаться не случилось.

Есть отличительная черта, не знаю на сколько она действительно правдива, но в моем понимании, дублинцы, которые местные, они не брезгают аутентичным стилем. Чему безгранично симпатизирую. То есть это: твидовые кепки, это пальто, это ботинки. Это скорее всего чёрная одежда, на пол тона тише жённой кости.

Пойду сейчас, соберусь по-максимому. Сильно переживаю, потому что непонятно каким образом, организовалось много книг, в основном по искусству. И они, мать его, весят. А у меня всего двадцать три килограмма разрешённого багажа. Посмотрим завтра впишусь ли. Имею ещё банан, киви, яблоко, минеральную воду без газа на завтрак. В районе шести сяду в автобус под номером семь четыре семь и уеду на этом автобусе в аэропорт, в терминал международных авиалинии. И лечу в Мюнхен. Зачем?

Выстрел

В 1974 году, Жак Лакан сказал следующее: «Реальное и невозможное антитетичны. Они не сочетаются. Анализ подталкивает субъекта к невозможному, он убеждает его посмотреть на мир таким, каким он по-настоящему является, то есть воображаемым и лишенным какого-либо смысла. В то время как Реальное, словно ненасытный стервятник, делает ничто иное, как подпитывается вещами, имеющими смысл, и действиями, которые имеют смысл.» Всё понятно? Если да, то можешь дальше не читать, для тех же кто прочитал слова философа и всё равно остался при небольшом замешательстве, попробую разжевать.

Не знаю, что именно заставило приступить к этому не самому простому, кропотливому и требующему времени делу. Возможно, есть внутренняя потребность высказать публично накопившееся, пускай и абстрактно, бессюжетно; а, возможно, начинается новая веха жизненного пути, и ниже следующий текст будет наивной, исповедальной констатацией приобретенного опыта; может быть, просто стало скучно, и таким образом неосознанно пришёл к медитации на отречение от пресловутого, рутинного, бытового; или же, нежданно, накрыло цунами графомании — захотелось пошалить; или, или… Не принципиально. Главное сомневаюсь, следовательно мыслю, а следовательно и существую. И от этого факта радостно.

Только записка

Расставание всегда неприятно, горько и глубоко. Самое правильное, в моём понимании, стараться эту горечь сгладить, приласкать и вступить с ней в дружеские отношения, как с непрогнозируемым приступом гастрита, астмы или ярости. Для этого следует не отвергать переживаемое, а осознанно погружать себя в него. Стараться насладиться этой эмоцией, которая, в типичном понимании, доставить наслаждения не может. Такой подход позволяет избежать обиды и быстрее забыть мрачное происшествие. Ведь, то, чем мы наслаждаемся оставляет нас гораздо быстрее, чем то, что нам неприятно. Большой опыт в расставаниях привёл меня к определённому поведению и даже некоторому этикету проведения данной процедуры. И глупо будет заключить, что я подсел на этот кайф. Расставание всегда неприятно, горько и глубоко.

В тот день специально проснулся за долго до неё. Сделал это без будильника, так как лёг раньше обычного, и уже с вечера был готов, что утро будет не самым сладким. Очень тихо вылез из–под громоздкого, пепельного цвета пухового одеяла, на цыпочках добрался до кресла, взял свою одежду и так же тихо вытащил сумку из шкафа с заведомо собранными вещами. Парил приведением, пересёк комнату, медленно повернул медную дверную ручку, вышел в коридор, босой, в одних трусах и аккуратно вернул дверь в исходное положение, ручка двери с внешней стороны была такой же холодной, как и в комнате, но уже по-другому. Покидать нагретую пастель взаимными объятиями и спокойным сном, с намерением больше не вернуться, значит приступить к изменениям, к новому этапу. Так выходят в открытое космическое пространство. Прогресс и движение вперёд никогда не происходят без частичного или полного разрушения уже существующего. «Когда рушится Вавилон, где-то точно цветёт сакура», — написал когда-то в дневнике. Во многих ситуациях этот оборот, больше похожий на оправдание, чем на констатацию и добрую мотивацию, помогал не впадать в уныние и беспробудную русскую тоску. Увы, лица прекрасной и милой мне девы не увидел, она лежала отвернувшись, спиной в мою сторону, абсолютно нагая, и мирно, неподвижно спала. Нижнее бельё небрежно валялось у кровати рядом, золотые волосы, застывшими волнами, ниспадали по угловато измятой белоснежной подушке. Звуков, кроме ленивой и аритмичной барабанной чеканки капель дождика по оконному карнизу, не было. Несколько раз скрипнули плитки паркета под моим ознобшим телом.

Времени, чтобы остаться незамеченным, было больше чем достаточно. Настенные часы в коридоре показывали десять минут восьмого. Все вещи вынес на кухню, и перед тем как приступить к завтраку, поднялся на второй этаж по затёртым дубовым ступеням принять душ и побриться. На завтрак сварил кофе; приготовил салат из креветок и рукколы, изрядно заправив бальзамиком; разогрел давеча приготовленный стейк из красной рыбы. Большой обеденный стол на шесть персон заливался из окна тусклым смехом холодного дождливого утра. Лампы решил не включать. Ел медленно, прислушиваясь ко вкусу каждого куска пищи, кротким звукам глотков белого вина и запаху окружающей влажной прохлады. После помыл посуду, оделся, написал карандашом аккуратным почерком записку на вырванном из молескин листе. Для неё русский язык был не таким доступным, нежели немецкий, французкий (фамилия её в переводе значит «тишина») или английский, но читать по-русски и кое-что понимать она могла. Был уверен, что ей понравится письмо, написанное именно кириллицей. Содержание текста, если грубо резюмировать, фонтанировало примерно следующим.

Мы всё прекрасно понимаем, не раз беседовали на тему наших отношений, симпатий и желаний. Но возможность быть вместе, к сожалению, ничтожна. Расстояния часто вносят жестокие коррективы в жизни людей… (И прочая сентиментальная чушь и уже знакомая, и неинтересная беллетристика.) Мной принято решение уйти тихо, не прощаясь. Так как люди, которые разлучаются не простившись, обреченны встретиться вновь или здесь, или там. Чему буду очень рад.

Дождь на улице иссяк и выглянуло Солнце. Спокойно дошёл до остановки на Хаус Род, присел на лавочку в ожидании автобуса под стеклянным козырьком, взорвал ракету, вспомнил Тимми, франкфуртский узел и улыбнулся. Да прозреет смотрящий, да отелится телящийся. Полупустой, двухэтажный, с запотевшими от влажной погоды окнами, подошёл через пятнадцать минут.

«Знание, не меняющее поведения, бесполезно. Однако знание, меняющее поведение, быстро теряет актуальность. Чем больше у нас информации и чем лучше мы понимаем историю, тем быстрее история перестраивается и наше знание обесценивается.» Юваль Ной Харари.

Художник

Таким стал и в этом я уверен точно. Правда сейчас писатель, но в целом это одно и тоже. Понимаю следующим образом: художник — есть человек, готовый заниматься любимой творческой деятельностью вне зависимости от того будет ли работа эта приносить средства к существованию, будет ли семья, друзья, статусность, в рамках стандартов окружающего социума. То есть, готов ли человек отставить на второстепенный план блага общественного обустройства, комфорт, в стереотипном понимании, ради родного по духу занятия. Брать деньги в долг, унижаться, возвращать конечно, но с задержкой. Художник — это неизлечимая психологическая форма зависимости от постоянного диалога с самим с собой, перевод диалога в монолог и заключение его в продуманную эстетическую форму. Безостановочная трансформация безобразного, бестелесного, фантазийного в реально существующее, материальное, фактическое. Памятник художнику — его творения. Мы работаем теми же инструментами и используем в работе те же стратегии, что и Создатель. Но, один — существительное, другой — глагол, один целостный, другой — только на пути к этому, один пустотен по сути, присутствуя во всём, другой фигурирует, но в конкретном наименовании феномена или объекта, один — всё, другой — ничто. Один — высший закон, высшее беззаконие — другой.

Внизу справа подпись. Готово, дело сделано.

Для меня, как автора, как художника без задокументированного академического образования, не важны нормы, правила и постулаты, мне не важна грамотность пунктуационная, синтаксическая, риторическая, диалектная, стилистическая и тем паче, уж если неистовая анархия абсурда восторжествовала, — грамматическая. Первостепенен концепт. Подчеркни здесь, запомни, и если ориентируешься, есть вероятность представится возможность поправить меня при личной встрече примерно следующими словами: наверное, Вы имели в виду концепцию, а не концепт? Обращаться ко мне на «вы» или на «Ты» — это уже на ваше усмотрение, ибо первостепенен концепт. И кстати, факт декламации мысли ещё важнее вне устаканенного временем регламента его оформления. От части противоречиво выше сказанному, но декламация, пускай и вне грамотно сотканной нормативной формы, базова для окружающего мира. Акт — хозяин сущего и мать его. Выше перечисленные «неважности», то чем можно пренебречь, очевидно, важны, но вторичны для созидателя. Данная позиция не делает мне чести в сравнении с другими авторами. Но именно такое положение является благоприятным гумусом для сада творческой активности, а она перцептивна и автономна. Это объясняет, что в моей истории, по крайней мере, которую помню, знаю и использую, флагманы изящных видов деятельности, если и не выдворялись за покосившийся частокол окостенелого массового сознания, то им было настоятельно рекомендовано занять положение арьергард. Не сомневаюсь, при прочтении текста, кому-то в голову закрадется мысль: что за бред он несёт, сам до конца не понимая что говорит, противоречие погоняет противоречием, безграмотно. Сказать по-дружески, я расшатываю тебя, провоцирую замешательство, создаю (квази)комфортный и (псевдо)абсурдный эфир, чтобы, используя удобный момент, ввести в тебя приоритетную инъекцию, суть. Вот она.

Существующие светофоры это блеф, это тотальный обман, хитрая подмена. Они специально использовали не те цвета, должен быть вместо зелёного — синий. Красный, жёлтый и синий. Триединство — основа всей палитры. А по какому из этих цветов двигаться решать каждому самостоятельно.

Продолжение следует…

авт. Макс Ломак

2018 год / Москва