В культовом фильме 90-х «На игле» (1995, реж. Д. Бойл) по одноимённому роману Ирвина Уэлша главный герой Марк Рентон произносит монолог: «Выбирай жизнь. Выбирай работу. Выбирай карьеру. Выбирай семью. Выбирай большие телевизоры, стиральные машины, автомобили, компакт-диск-плееры, электрические консервные ножи. Выбирай хорошее здоровье, низкий уровень холестерина и стоматологическую страховку. Выбирай недвижимость и аккуратно выплачивай взносы. Выбери свой первый дом. Выбирай своих друзей. Выбери себе курорт и шикарные чемоданы. Выбери костюм-тройку лучшей фирмы из самого дорогого материала. Выбери набор «Сделай сам», чтобы было чем заняться воскресным утром. Выбери удобный диван, чтобы развалиться на нём и смотреть отупляющее шоу. Набивай своё брюхо всякой всячиной. Выбери загнивание в конце в конце всего и вспомни со стыдом напоследок своих дружков-подонков, которых заложил, чтобы выкарабкаться. Выбирай будущее. Выбирай жизнь». Примерно то же самое произносил герой «Бойцовского клуба» (1999, реж. Д. Финчер), добавляя к списку квартиру, мебель из IKEA и прочее в том же духе. В этом есть обыкновенная история счастья в капитализме. Счастье — в нормальности потребления и следования тому идеалу, который транслируется производителями. Действительно, хорошие стиральные машины прекрасно отстирывают, а мебель из IKEA идеально упакована, что упрощает транспортировку и её сборку. Хороший дорогой автомобиль безопасен, надёжен и долговечен в эксплуатации. Соседи в хорошем районе приветливы и любезны…

Но при первом приближении к этому «идеальному миру» обнаруживаются как минимум две ловушки. Первая — пресловутая зависимость «духовного от материального». И вторая, более любопытная, — идея, что все эти блага являются ни чем иным, как гарантом существования субъекта, и, более того, они неизменны в этом качестве. Блага эти в конечном итоге определяют то, что психологи и социологи определяют понятием «идентичность», а психоаналитики в этом контексте говорят о субъекте как эффекте означающего.

Действительно, чаще всего мы, представляя одного своего приятеля другому, пользуемся этими отметками-бирками-означающими-идентичностями, которые напрямую связываются с чем-то статусно-материальным: профессией, родом занятий, иногда — хобби. Скорее всего покажется нелепым знакомство в духе: «Это — Максим, на завтрак он любит омлет, а это — Иван, он носит обувь 43 размера». В такой момент мы говорили бы о вполне реальных вещах, сообщали бы достоверную информацию, но мы этого не делаем, потому как такие презентации не приняты в нашей культуре, в которой уместны иные означающие. Но чем определяется их выбор? Взаимной пользой от знакомства: это — адвокат, это — владелец компании. Сообщением некоего «архетипического» свойства, которое расскажет о его носителе очень много: это — коллекционер марок, а это — заядлый рыбак. Но в сообщениях об омлете как любимом мною блюде на завтрак и того, что я езжу на рыбалку — информации обо мне абсолютно одинаковое количество — ровно столько, сколько сказано. Но есть иллюзия, что рыбалка скажет обо мне больше, чем омлет, поэтому сообщается именно об этом.

На этом строится символическое — получается, что довольно ненадёжный регистр бытия, отвечающий за социальные отношения между людьми. Не надёжен он хотя бы потому, что строится на представлении одного субъекта о том означающем, которое приписывается другому субъекту в обход самого субъекта. Иными словами, друг с другом взаимодействуют кажимости. Этот момент хорошо иллюстрируется Славоем Жижеком в книге «О насилии», где он говорит о том, что мы не поверим рассказу женщины об изнасиловании, если она при этом не будет плакать или как-то ещё эмоционально ярко реагировать на событие рассказа [1]. Иными словами, рассказ о насилии должен сопровождаться эмоциональными проявлениями, а (в данном случае) рассказчица должна выглядеть «как жертва» — всё это является неким правилом, нормой представления о такого рода событии. Получается, что, если вы не говорите определённо эмоционально об изнасиловании, то есть шанс, что никто вам не поверит или, говоря иначе, для других вы не будете жертвой насилия.

Иными словами, мы обращаемся к большому Другому, и ставим его впереди другого как такового. Большой Другой задаёт нам некую оптику, через которую мы воспринимаем маленького другого. Но, если мы посмотрим на Другого в исторической перспективе, не увидим ли мы, как он в своём постоянном изменении стирается? Как замечает Жак-Ален Миллер, Другой религии сменяется Другим политики [2]. И таких его трансформаций множество, особенно при большем приближении — от царя к революции, затем к коммунизму и т.д. до сегодняшнего дня — за ничтожный отрезок времени Другой сменяется множество раз. И то, что являлось гарантом для субъекта, всё то, к чему он прибегал как к спасению в минуты слабости, всё это рассыпается или трансформируется до неузнаваемости. При этом убеждённость в обратном — в неизменности Другого — может оказаться попросту опасной, как, например, было с гомосексуалами, которые настолько считали себя порочными и ненормальными, что сами приходили на лечение к психиатрам. Постоянная изменчивость Другого не должна ли наводить нас на мысль, что его, этого Другого, просто нет, а все наши обращения к нему — это по сути ностальгические призывы к тому, что когда-то было лучше, чем сейчас, и это самое «лучше» мы конструируем на новый лад? Это близко идее Зигмунда Фрейда о повторении — именно в нём мы пытаемся найти то удовольствие, которое было утрачено. Но при этом часто исчезает из виду, что повторение это возможно только лишь в новых условиях. Иными словами, это уже нечто повторяющееся, но отличное. Этот отрыв отличающегося повторения от повторения самого по себе просто необходим в силу объективных условий. Иными словами, речь идёт о травмирующем личность отделении от попытки это повторение пережить.

В присвоении ярлыка, имени, означающего процесс схож. В описываемой перспективе это ничто иное, как найти в них собственное Я, сконструировать личность, занять позицию. Называние себя и других, исходя из предписаний Другого, из того, что «принято», «уместно», «целесообразно» упирается в главный вопрос — если «принято», то кем, если «целесообразно», то для чего? Иными словами, какой функции служит идентификация, означивнание? Никакой другой, кроме как предстать перед большим Другим и в то же время — маленьким другим. В этом есть и установление границ, о чём любят часто говорить психологи. Границы — вещь необходимая, но для чего? Если для установления рабочих отношений, отношений власти (политики, медицины и образования), то здесь как будто всё ясно, но остаётся нерешённым вопрос о личности — здесь её как будто бы и нет.

Если идентичности, построенные через Другого, скорее, мешают двоим вступить во взаимодействие, то на что нам опираться для того, чтобы быть рядом с другим? Ольга Токарчук в романе «Бегуны» предлагает радикальный шаг отбросить все эти означающие вплоть до паспортов — не пользоваться ими, всегда ускользать от Другого, быть с ним в отношениях взаимного непризнания [3]. Это похоже на психотическую позицию, ведь психотик не схвачен означающим. В этом есть и что-то детское, ведь ребёнок рядом с матерью или отцом не потому, что они играют роль родителей, а по совсем иным причинам — известным в большей степени ему одному, скорее всего, не связанными ни с каким Другим. И, став взрослым, не к повторению ли этого отсутствия Другого (в том числе) мы и стремимся?

Технические средства нам отчасти в этом помогают. Количество социальных связей растёт, они могут строиться с каких угодно позиций, они не обязывают нас к какой-то правильности или нормальности, в этом смысле предоставляя возможность конструировать и себя, и своё социальное окружение только по своим правилам, как это работает в детской песочнице.

И лучшим представлением в компании одного другому будет фраза: «Это — Иван, больше не знаю, что тебе о нём сказать». Так обычно не представляют людей друг другу, но здесь открывается возможность узнавания, столкновения с новым, неизвестным, тайной. Здесь двое максимально уязвимы, но с этого момента может начаться путешествие одного к другому.

1. Жижек С. О насилии. М.: Европа. 2010. — 184 с.

2. Миллер Ж.-А. Лакан и политика // http://magazines.russ.ru/nz/2009/5/mi1.html

3. Токарчук О. Бегуны. М: НЛО. 2010. — 404 с.