Субъект предстаёт перед другим в качестве означающего. В тексте «Предложение об аналитике школы» Жак Лакан говорит, что аналитик таковым является тогда, когда сам себя в таком качестве именует. Иными словами, субъект «пришивает» означающее «аналитик» себе сам (конечно, институция здесь не лишена права голоса). Психоанализ учит нас именно этому — означающие в виде, говоря образно (а иногда и вполне предметно), бэйджей, званий, титулов и прочего — пришедшие со стороны общей ткани социальной жизни, пришедшие от Другого, являются инструментом весьма и весьма ненадёжным. Здесь вспоминается находчивый персонаж из фильма «Свадьба в Малиновке»: старик, который в том случае, если в его деревню пришли «красные», надевает «будёновку», а при встрече с «белыми» — он её снимает. Это выглядит смешным, это ироничный способ не вступать с Другим в открытый конфликт, способ продолжать жить и смеяться над ним.

Но что мы можем сказать о самом первом означающем? Я имею в виду имя. Да, понятно, что имя дают ребёнку родители, но в русском языке оно как будто остаётся не присвоенным, так и остаётся в поле Другого. Имя остаётся не присвоенным в самой грамматике русского языка. Что я имею в виду. В английском языке, представляясь, мы говорим: «My name is…» (Моё имя…) или «I`m…» (Я…). Когда мы представляем кому-то кого-то, мы произносим: «His/Her name is…» (Его/её имя…). Во французском языке — это «Je m`appele…» (Я меня называю…), «Il/Elle s`appele (e)…» (Он/она себя называет…). В русском же языке мы чаще всего употребляем форму: «Меня зовут…». Созвучно с французским, но там, в отличие от нашего могучего, присутствует возвратное местоимение: me, te, se, возвращающее (буквально) имя его носителю, чего в русском языке нет. Да, бесспорно, по-русски мы можем говорить: «Моё имя…» или «Я зовусь…», но встречается это не так уж и часто.

«Меня зовут…». Почему меня зовёт кто-то, а не я сам себя называю? И странным образом в языке нет разницы — имеется в виду моё имя или в гости меня зовут, или на улице кто-то окликнул, или приглашают к столу — везде зовут.

А ещё есть фраза «Меня обзывают…», есть такая форма глагола «обзываться». И принципиальной разницы в именовании и оскорбительной кличке нет, хотя в русско-французском словаре нет слова «обзываться», а есть «обозвать» — traiter, qualifier, injurier, surnorrimer — и ни в одном из вариантов возвратного местоимения нет. По-французски, получается, нельзя обзываться (обзывать самого себя) — это, по меньшей мере, глупо. Но, и это удивительно (!), в русском языке здесь появляется возвратная частица — «ся» — так, может быть, желанная русскому уху, жаждущему присвоить себе хоть что-то своё, но обзывать самого себя — глупо не только у французов. Обзываться — это некрасиво, неприлично и нехорошо. Но, с другой стороны, «обозваться», «назваться» — естественный вариант присвоить себе имя. Странная история, в общем.

О хаотичности русского языка писали и говорили многие — об этом «да нет наверное» и проч. Тема не новая, но что-то в ней есть непреодолимое — во всём этом многообразии без-субъектности.

И вспоминается одноклассница-отличница, жаждущая ответить на вопрос учителя, ёрзающая на стуле, тянущая трясущуюся руку, и в такт этой тряске тихо произносящая «я-я-я». «Я — последняя буква в алфавите» — шипят одноклассники. Всё, туши свет. «Выхода нет».