Create post
Society and Politics

Катастрофа России: политика, мораль, культура, религия (Введение и первая глава)

klptrp

Автор: М. Агин

Кого Бог хочет наказать — того лишает разума

Драмтеатр в Мариуполе, весна 2022
Драмтеатр в Мариуполе, весна 2022

От Публикатора

Данный текст принадлежит перу одного знакомого философа. В силу современной политической ситуации в Росии и характера его общественной позиции, он попросил меня опубликовать его текст под псевдонимом. Выложенный ниже текст — это вводная и первая часть пространного эссе, состоящего из шести глав. В зависимости от реакции читателей, оставшиеся главы будут выложены несколько позже. Надеемся, что данное эссе вызовет интерес у читающей публики, особенно интересующейся ролью христианства, церкви и русской интеллектуальной традиции в противостоянии войне в Украине и скатыванию России в тоталитаризм. Автор и Публикатор будут с нетерпением ждать реакции читателей.

Введение

Основной тезис этого текста: разворачивающиеся на наших глазах страшные события, связанные с развязанной путинским режимом войной против соседней Украины, означают катастрофу России, катастрофу политическую, моральную, культурную и духовно-религиозную. Говоря о катастрофе, я имею в виду, что эта война 1) означает страшное падение морального, культурного, духовного уровня жизни в России, 2) ставит под вопрос всю русскую интеллектуальную традицию, всю традицию русского христианства и русской богословской и религиозно-философской мысли, означает страшное поражение, понесенное гуманистической линией этой традиции; 3) переводит в новое качество целый ряд опасных и разрушительных процессов, и как следствие 4) в конечном итоге ставит под вопрос само существование России.

Весьма возможно, что мы стоим на пороге краха нашей страны как культурного и политического целого, как целостного субъекта культуры, политики, международного права, как христианской — по культуре и самоопределению — страны.

Основную роль играют здесь, как мне кажется, не экономические, технологические, социальные или демографические процессы (хотя их значительность и опасность не следует преуменьшать), а то, что происходит в сфере морали, культуры, религии и духовности. При этом я не хочу сказать, что война впервые породила и запустила эти процессы, в действительности они имеют долгую историю, но именно война сводит их воедино, многократно усиливает и тем самым позволяет обратить внимание на их разрушительное действие. В этом смысле «катастрофа России» как событие структурно напоминает «смерть Бога» у Ницше: событие, которое произошло не сейчас, скорее, может быть, совокупность процессов, начавшихся уже давно, действие которых развертывалось в истории на протяжении не десятков, а сотен лет и выразилось в последовательном ряде срывов, политических и гуманитарных кризисов и разрушений теперь приходит к своему завершению. О природе этих процессов можно спорить, похоже, однако, что в настоящий момент они приводят нас к завершению исторического процесса «Россия», к его вступлению в новую, вероятно, последнюю стадию. Сколько она будет длиться в историческом, исчисляемом астрономическими годами, времени, какими разрушениями и жертвами она будет сопровождаться — предсказать, мне кажется, невозможно. Зависит это от решений людей, политическое и моральное воображение которых весьма ограничено, а сознание захвачено иллюзиями и страстями. Если кто-то заметит, что подобные утверждения делались и раньше — в 1917-18 и 1991-92 годах, а существование России тем не менее продолжалось, весьма возможно, и этот кризис не является последним, а только одним из многих — на это можно только сказать, что, во-первых, каждый раз эти утверждения не были беспочвенны и нынешний кризис, несомненно, занимает выдающееся место в этом ряду, а во-вторых, ну да, и после слов Ницше люди продолжают верить в Бога, однако, подмеченный им кризис веры от этого не становится менее значимым.

Необходимо сразу обозначить исходную позицию этого текста —

это сочетание либерального консерватизма и христианского гуманизма, сочетание, которое было характерной особенностью русской культуры от 19 века (Карамзин, Пушкин) и вплоть до некоторых мыслителей эмиграции («Новый град»).

Основные принципы этой традиции мышления (да, выше было сказано о ее неудаче и поражении, но автор привык мыслить, исходя из нее и другого инструментария не имеет): панентеистическая интерпретация отношений Бога, мира и человека, идея богочеловечества как основа антропологии, философии истории и политического мышления, вытекающие из этого абсолютная ценность человеческой личности, как образа и подобия Божия, ценность религиозной и культурной традиции, ценность социальной справедливости в виде права на достойное человеческое существование для каждого человека. При этом здесь признается, что социальная и культурная жизнь человека слишком сложна, чтобы ее можно было осмыслить в рамках рациональных конструкций, а потому социальные и культурные противоречия, раздирающие человеческую жизнь, не имеют легких решений. Важным аспектом этой позиции является признание того, что специфика отдельных исторических образований (наций, культур, государств) находится к общечеловеческому историческому процессу в сложном, нерационализируемом до конца отношении. С этим связана присущая этой традиции особая диалектика патриотизма: чувство включенности в исторический процесс здесь и теперь, ощущение его как «своего собственного», выражающаяся в чувстве любви к Родине, сочетается с критикой национального самодовольства и в целом с традицией самокритики русской культуры, как это представлено у Чаадаева, старших славянофилов, Вл. Соловьева (ее аналог: пророческая библейская традиция, как она представлена у Исайи и Иеремии).

Эмоционально этот текст написан из позиции боли, которая приблизительно похожа на боль, которую испытываешь, когда видишь как близкий, дорогой и очень значимый для тебя человек, человек, без которого ты не можешь представить себе свою жизнь, сам, своими желаниями и поступками разрушает свою собственную личность, свой разум и свою совесть, добиваясь при этом, едва ли не насильно, твоего согласия и одобрения. Текст представляет собой попытку рационализации этой боли, попытку понять: как она устроена, что ее вызывает и как с ней жить дальше. Не претендуя на оригинальность и завершенность тех или иных описаний, выводов или оценок, текст ставит просто задачу самоотчета.

Ниже этот самоотчет будет представлен в виде последовательного анализа процессов, происходящих в политическом мышлении, собственно в политике, в моральном сознании, в культуре, в духовно-религиозной сфере. В заключение будет сказано об истоках этого кризиса и о возможном, и, с точки зрения автора, наиболее осмысленном, имеющем целью моральное выживание, поведении в его условиях.

1. Крах политического мышления

Представляется фактом, что в постсоветской России так и не произошло формирование реальных, организованных не вокруг сиюминутных интересов отдельных личностей или групп, а вокруг определенных социально-политических идей и определяемых ими стратегий развития политических партий. Пресловутая «многопартийность» является фикцией, гораздо более важную роль в политической жизни России играет политическая аналитика и публицистика, направления которых отчасти заменяют партии, а дискуссии между ними — меж- и внутри- партийные споры. В силу этого мне кажется разумным начать свой обзор с того факта, что все основные направления российского политического мышления перед лицом вторжения продемонстрировали свою неадекватность происходящему.

Я выделю три основных направления: 1) консерватизм, связанный с идеей особого пути развития России, примата национальной традиции и/или «цивилизационной специфики» над «общецеловеческими ценностями», православием, ориентацией на имперское прошлое; 2) левое движение, ориентированное на ценности равенства и социальной справедливости, зачастую тесно связанное с ностальгией по тем или иным аспектам советского проекта. Оба течения зачастую бывают согласны (правда на различных основаниях) а) в своем патриотизме, б) в своем пафосе коллективизма, в) в своей критике «Запада», его претензий на гегемонию, его империализма, его индивидуализма. В этом отношении им противостоит 3) «западнический» либерализм, принципиально позитивно оценивающий вестернизацию России, опирающийся, с одной стороны, на индивидуалистически истолкованную идею прав человека, а с другой — на принцип экономической свободы как наиболее рациональный способ организации не только хозяйственной, но и общей жизни в целом, рассматривающий их как универсальные, «общечеловеческие» ориентиры исторического развития. Рассмотрим неудачу каждого из них по отдельности.

Крах русского консерватизма, уже отмеченный некоторыми, наиболее здравомыслящими консервативными публицистами — бросается в глаза в наибольшей степени, поскольку

вторжение осуществляется при активной поддержке «славянофильского», патриотически-консервативного, как правило ассоциирующего себя с православием, лагеря, который в известном смысле взял на себя функцию его (вторжения) политико-идеологического обеспечения. На него тем самым ложится моральная ответственность за смерти и разрушения, сопровождающие эту войну.

Именно в этом и заключается его крах и самодискредитация, шлейф которой будет тянуться за любым такого рода проектом на весьма долгое время. Примерно также Гитлер дискредитировал немецких консерваторов. Суть этого краха может быть описана примерно так: культурные и общественные институты и «традиционные ценности», те «святыни», на которые они опираются, которые, как предполагается, являются носителями и аккумуляторами нравственного и духовного опыта народа или общества, в нашем случае становятся оправданием военного вторжения, убийств и насилий. Парадоксальным образом, тот факт, что эти святыни для двух соседних, этнически и культурно весьма близких и связанных множеством взаимосвязей самого разного уровня, народов являются общими, парадоксально становится основанием не для укрепления и поддержания, а для окончательного разрушения их общей жизни в конкурентной борьбе. При этом нормальный порядок вещей, при котором эти святыни являются основой для духовного и культурного становления человека, ресурсом не только его идентичности, но и его гуманности, самоуглубления, чувства общности с другими людьми, переворачивается и человек оказывается средством для их самоутверждения в качестве самодовлеющих нормативных принципов, в качестве каковых они оказываются ложными кумирами, порабощающими человека, калечащими человеческие жизни и судьбы, сеющими вражду, разрушающими общности, а не созидающими их. Это — имманентная опасность любого консерватизма, однако редко в каком случае она реализовалась настолько полно и явно.

Столь же основателен, к сожалению, и крах левого лагеря — поскольку Путин выступает как критик «однополярного» доминирования Запада и несправедливого мироустройства, а также «современной модели капитализма», поскольку в его риторике идея справедливости (как социальной, так и, в особенности, международной) занимает большое место, его позиция оказалась чрезвычайно соблазнительна и для левых, в особенности для таких, кто как «Зиновьевский клуб» или руководство КПРФ, совмещает такую критику с новым российским патриотизмом, вырастающим из ностальгии по СССР, и тесно связанной с ней постепенной реабилитацией Сталина. Другая опасная позиция здесь — попытка представить нынешнюю войну как войну двух империализмов — западного и российского, примерно одинаково виновных в ее развязывании и одинаково аморальных, своего рода двух банд рэкетиров, борющихся за сферы влияния: позиция, которая не просто уравнивает вообще диктатуру и демократию, но и именно в данном случае не позволяет поставить вопрос о конкретной вине конкретного режима за развязывание конкретной войны и совершение конкретных преступлений. Все это делает последовательную антивоенную позицию здесь — делом отдельных талантливых интеллектуалов, типа И. Будрайтскиса или Гр. Юдина, и столь же отдельных групп молодежи, чей протест носит скорее непосредственный эмоциональный (в особенности в связи с мобилизацией), чем отрефлектированно концептуальный характер. В итоге

значительная часть левой повестки и эмоциональных ресурсов, на которые она опирается, оказалась перехвачена режимом и поставлена им себе на службу. Идея справедливости и равенства также легко оказалась (в очередной раз) оправдывающей насилие и истребление людей, как и идея сильного государства, нации, традиции и проч.

Наиболее очевидным в текущей ситуации кажется либерально-правозащитное противостояние фашистским и тоталитарным тенденциям режима, противостояние, исходящее из идеи политически-активной личности, ее неотъемлемых прав, ее ценности и достоинства. Однако эта критика остается по большей части морализаторской и антропологически — высокомерно-поверхностной. Она слишком поспешно выносит слишком строгие и однозначные моральные приговоры и при этом игнорирует и пытается вытеснить и подавить иррациональные эмоциональные основания, на которые опирается и которые эксплуатирует режим: ощущение разрушенной идентичности, разрушенного социального порядка, «веймарский синдром» после распада СССР, болезненное переживание скачка социальной несправедливости и прочие формы ресентимента, накопление жизненной усталости, чувства безнадежности и агрессии в тяжелых условиях жизни в малых городах, на окраинах, на селе. Кроме того, идея ценности личности тесно переплетена здесь с апологией неолиберального капитализма, ее претензии на «общечеловечность» слишком часто выливаются в прямолинейное «западничество», как следствие эта позиция становится крайне уязвимой для упреков в лицемерии и обслуживании интересов других стран и культур. Именно по этим причинам

либерализм как доктрина прав человека в России давно не существует в качестве реально значимой формы политического мышления.

Различные его формы, конкурирующие между собой, имеют влияние лишь в узких кругах «интеллигенции» и студенчества, «системные» неолибералы, до определенного времени игравшие роль «столпов» режима и покровительствовавшие либеральной профессуре и студенчеству, оказались либо маргинализированы, либо полностью встроены в существующую систему. В глазах большей части населения либерализм был дискредитирован политикой начала 90-х, его политически активные остатки были маргинализированы еще на первых сроках президентства Путина (в значительной степени по причине упомянутого выше моралистического высокомерия и неспособности к диалогу и компромиссу), идея личности в сознании современного россиянина занимает крайне маргинальное место, идущая война только добивает русский либерализм, его ценностные и психологические основы.

Набирающая обороты ресталинизация — в значительной степени является результатом «сопротивления» морализаторскому характеру либеральной критики.

«Западничество» либералов отталкивает от них, является хорошей гарантией, что даже «системные» либералы (для которых, к тому же гораздо важнее экономическое измерение либерализма как эффективной высокотехнологичной и рациональной хозяйственной политики, чем гуманистическое, связанное с идеей прав человека) в обозримом будущем не смогут получить серьезное политическое влияние. С другой стороны, такие его аспекты как пафос технократии, защита интересов крупных корпораций, эффективная экономическая политика — также давно адаптирован режимом для своих целей. Не случайно даже наиболее глобалистически мыслящие среди «системных либералов» люди склонны оправдывать войну идеей вхождения в глобальную экономическую систему на своих условиях.

Наиболее последовательными противниками режима являются в настоящее время, пожалуй, те, кого можно очень условно назвать «либеральными левыми» — представители феминистских, лгбт- и под. движений. Их влияние, однако, весьма незначительно и в глазах населения, склонного в целом к патриархальности, их участие скорее может дискредитировать антивоенное и вообще протестное движение.

С сожалением приходится констатировать, что значимой христианско-демократической альтернативы — не только режиму, но и описанным выше интеллектуальным политическим трендам — выстроить в России так и не удалось.

Нескольких довольно робких попыток 1990-х гг., и деятельность нескольких довольно значительных интеллектуалов, мысливших в рамках этого направления, оказались безрезультатными организационно и не оказали никакого существенного духовного влияния. О причинах этого ниже будет говориться подробнее.

Это — крах не столько даже политических сил, которых в современной России, строго говоря, нет, а, гораздо хуже, типов и форм политического мышления, носители которых, каждый по своим причинам, оказываются неспособны противопоставить эклектичной идеологии правящего режима осмысленное и сильное, мобилизующее интеллектуалов и\или массы политическое высказывание. В каждом из рассмотренных выше направлений имеется и нечто, что режим использует для своего самоутверждения и, вместе с тем, нечто, что существенно ограничивает возможности влияния этого направления на массы (и даже на образованный класс).

Важно осознать, что дело здесь не в репрессиях со стороны власти, а в отсутствии интеллектуальной способности повлиять на общество и элиты, пробить кору присущего им политического цинизма, создать моральную возможность перехода части элиты и репрессивного аппарата на сторону протеста.

Можно сказать и больше — у нас отсутствует не только способность, но и желание борьбы за такое влияние: и виной здесь — не только лень или страх, но и присущее многим довольно-таки жуткое ощущение, что происходящее, при всей своей трагичности и неприемлемости, может оказаться несущим какое-то благо (данный текст написан против этого ощущения). В таких условиях описанные тут типы политического мышления не имеют не только физической, но и прежде всего моральной возможности стать зародышами формирования политических сил. Представляется, тем самым, что ситуация не имеет никакого осмысленного разрешения, никакого политического и морального выхода: независимо от победы или поражения России в этой войне страна будет и дальше развиваться в сторону укрепления авторитарной диктатуры, ее репрессивного аппарата, идеологизации, сопровождающихся моральным разложением и культурным упадком. Следует отдавать себе отчет, что в ближайшей перспективе, а возможно и в более отдаленной не существует никакой надежды на моральное возрождение страны силами нынешних культурных и политических элит — они коррумпированы и компрометированы в глазах населения, они в очень значительной степени пронизаны теми или иными элементами идеологии правящего режима (во многом благодаря ее эклектичности) — а это объективно ослабляет их волю к сопротивлению даже в том случае, если они не одобряют те или иные конкретные действия (напр. вторжение в Украину), а для их смены не существует ни объективных, ни субъективных предпосылок.

Надежда на то, что появится некая группа интеллектуалов, которая сможет сформулировать действенную программу выхода из создавшегося положения, публично ее высказать и избежать всех ловушек моральной дискредитации и репрессивных мер для реального обретения политического влияния, кажется стремящейся к нулю.

(Продолжение следует, см. https://syg.ma/@maxwell73/katastrofa-rossii-politika-moral-kultura-rielighiia-prodolzhieniie-ghlavy-2-6 и https://syg.ma/@maxwell73/katastrofa-rossii-politika-moral-kultura-rielighiia-prodolzhieniie-i-okonchaniie-ghlavy-5-6)

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
klptrp

Author

maxwell73
maxwell73
Follow

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About