Create post
Философия М. Заборова

ОКЕАНИЧЕСКИЙ СЕКС, БОГИ, ХУДОЖНИКИ

Michael Zaborov

ОКЕАНИЧЕСКИЙ СЕКС, БОГИ И ХУДОЖНИКИ

Общественные нормы, установления, которые определяют и каноны искусства, Фрейд выводил из гипотетического рокового отцеубийства — убийства патриарха, после чего он переселяется на небо, превращается в абстракцию-закон, изображение которого невозможно и запретно. Идея Фрейда похожа на миф, но сама мифология вполне согласуется с этой идеей. Первой формой монотеизма Фейд считал тотемизм — вера в то что определенное животное, растение или предмет является тотемом — родоначальником, пра-пра-пра родителем данного рода. Тотемизм в свою очередь коренится в первобытном анимизме — одухотворении всего и вся. Отсюда недалеко до идеи зарождения человека от более низких форм жизни — протодарвинистская идея.

У греков Бог неба Уран правил миром, плодил детей, которых ненавидел и повергал их в чрево земли — матери Геи, пока один из его сыновей Кронос с помощью своей матери не оскопил отца — отцеубийство. Потом Зевс точно также кастрирует своего отца Кроноса и становится владыкой мира. Здесь характерно, что половое могущество отождествляется с властью. Главным богом становится победитель Зевс, отсюда культ силы в греческом искусстве, особенно в пластике — культ гармонически развитого обнаженного тела.

Когда гармонически развитый общественный человек как, например Фидий или Поликлет, создает исполненную гармонии статую, а зритель наслаждается этой гармонией, то природная эстетика работает здесь в чистом виде.

Это гармоничное искусство, однако, будет подавлено и вытеснено христианской культурой совершенно иного характера. Христианская религия-культура берет начало в ветхом завете, и здесь незримо происходит нечто похожее на отцеубийство. В шестой день творения бог создает человека «мужчину и женщину создал их» и заповедовал «плодитесь и размножайтесь». В седьмой день бог отдыхал от всех трудов своих, но в следующей главе торы, т.е. в восьмой день, мы снова застаем бога за «греховным», как вскоре выяснится, занятием сотворения человека. На сей раз он сотворяет только мужчину и лишь потом, впервые оценив критически свою работу: «нехорошо человеку быть одному» создает женщину из плоти мужчины и в помощь ему. На сей раз звучит заповедь прямо противоположная первой: «от древа познания добра и зла не ешь». Это по существу тройная кастрация вновь созданного любимого чада: сексуальная, моральная (не знай, что есть добро и зло) интеллектуальная (не познавай). Такая «идеологическая» революция не могла произойти без политической, значит в день седьмой, когда бог спокойно почивал на лаврах, произошел переворот, к власти пришел новый патриарх и объявил себя единым богом.

Восьмой день — это по существу день творения не одного человека, а нового общества, и не какого-нибудь, а жестко патриархального, и это день запрета. Шабат (суббота) в который якобы ничего не происходит, объявлен святым днем, почему? Да потому, что это день рождения нового общества. Бог — обожестленный патриарх, завещая Аврааму стать родоначальником избранного народа, он проявляет ревность и приказывает ему уменьшить свой детородный орган, дабы не сравнялся он с патриархом-богом. Но желание патриарха амбивалентно: подавить, уничтожить сексуальную активность конкурентов-сыновей и вместе с тем продлить свою жизнь в своем-их потомстве, компромиссом и оказывается обрезание — символическая кастрация. Евреи делают обрезание на восьмой день — день запрета. Патриарх он один и бог у евреев один, его вознесение на небо — превращение в абстракцию приводит к еще одному «обрезанию» художественному –

запрету на изображение живых существ и человека. Так ставший монотеизм противопоставил себя язычеству и поклонению идолам. Позднее запрет перекочует в ислам, связанный с иудаизмом генетически.

Можно сказать, что и новый завет основывается на отцеубийстве, хотя убит сын божий, но ведь и он становится отцом небесным. Христианство поначалу — религия еврейская, но ориентированная на экспорт, в противоположность иудаизму в христианстве не запрещено, но поощряемо миссионерство. Христианство не смогло вытеснить изобразительную традицию европейской культуры, однако искусство становится аскетичным, страдальческим — «умерщвление плоти и вознесение духа», ведь богом стал не победитель, как у греков, но побежденный, убиенный. Христианская культура усилила антисексуальный запрет, содержащийся уже в ветхом завете, но, как считал Фрейд, антисексуальная экзальтация религии понадобилась именно для того, чтобы подавить мощный сексуальный инстинкт, т.е. это та же сексуальность, в негативном ее проявлении.

Греческий идеал гармонически развитого человека и природной эстетики оживет в культуре Возрождения. Искусство Ренессанса продолжает разрабатывать религиозные сюжеты, но становится по существу светским, и это соединение небесного с земным дает образцы высочайшей художественной ценности. Уже в эту эпоху искусство становится более индивидуальным, индивидуализм достигнет крайних степеней в последующие эпохи нового времени и особенно в эпоху модернизма. Это кардинально меняет связь искусства с сексуальными инстинктами, теперь оно сублимирует не коллективный эдипальный самозапрет, а самый первичный сексуальный инстинкт, гораздо более древний, чем Эдипов комплекс, и это эксгибиционизм-вуайеризм, или эксвуайеристский комплекс.

Жизнь зародилась в воде, а морские существа размножаются почти исключительно без телесного контакта, чисто эксвуаеристским путем. Рыба в конце своей жизни плывет в верховья реки, против течения, без пищи, в изнеможении и истощении достигает она «форума», где собираются все, чтобы излить свое семя в присутствии, на глазах себе подобных, чтобы запечатлеться в предсмертном оргазме в глазах окружающих, продлить себя в потомстве. Запечатлеться, отобразиться — значит осуществиться!

По выходе жизни из воды стало невозможно извергать семя в прстранство, понадобился телесный контакт, но сексуальные контакты животных совершаются «публично». У людей исторически первый эксвуайеристский вид полового общения превратился в прелюдию полового акта, кроме того, с первобытных времен и до нашего времени имеются различные формы эксвуайеризма, сексуальные танцы, нудизм, стрип, пип шоу, эксгибиционизм-вуайеризм в чистом виде, и это несмотря на строгий запрет, наложенный на человеческое тело. Запрет этот в монотеизме подается как первичный: от древа познания добра и зла Адам и Ева познали, что нагота — первейшее зло, и сплели себе пояса из фиговых листьев — первый сексуальный инстинкт — эксвуайеризм и соответствующий ему первый же запрет — фиговый лист. Естественно, что в обществе развиваются глубоко сублимированные проявления древнейшего сексуально коммуникативного комплекса.

Все формы духовного человеческого общения представляют собой сублимацию эксвуайеризма. Цель своего пребывания в общественных местах, на балах, танцах, форумах, люди часто определяют так: «себя показать и на других посмотреть». Лучшие одежды, наряды, украшения, стихи и песни, спектакли и картины приберегаются для таких собраний, здесь и достигается высшая, по словам Экзюпери, роскошь — «роскошь человеческого общения». Сегодня мы любуемся прекрасными залами, картинами, скульптурами Эрмитажа, Лувра, Версаля, Эскориала, прочих дворцов и замков, но то всего лишь внешние атрибуты светской жизни, которая в них происходила и составляла целую и особую культуру общения.

Такие формы общения как рестораны, бары, кафе, где люди едят, пьют, разговаривают, поют, танцуют, слушают музыку, смотрят различные шоу и секс здесь играет не последнюю роль — представляют собой наследие древней синкретической культуры, где все было вместе. Художник нового времени не желает больше выражать в своем искусстве традицию, канон, напротив бежит от них, главное теперь выразить себя и запечатлеться в глазах общества, как оригинальная, неповторимая и сильная личность, как герой культуры — это своеобразный эксгибиционизм. И это совсем как в океане: запечатлеться — осуществиться, не отразиться, не запечатлеться в глазах общества — равносильно духовной смерти. Иногда художник, например Ван Гог, с величайшим вдохновением трудится всю жизнь, не получая никакой мзды, но он верит, что когда-нибудь, может после его-художника смерти придет зритель, увидит и впечатлится его работой, и тогда жизнь художника обретет смысл, а нет, так нет. Взгляд — жизнь. Осуществилась жизнь Ван Гога, увы, после смерти, в его общественном духовном отображении и признании. Не я, но мое отражение в зеркале — истинная реальность, если зеркало передо мной духовное. Это духовное отображение не только жизненно важно, оно важнее жизни, ведь многие и многие отдают свои жизни, отстаивая свою честь, свой престиж, свой имидж, то есть свое отражение в глазах окружающих

Художник, актер, писатель, политик — активная сторона коммуникативной пары эксгибиционизм-вуайеризм, если художник добивается успеха, славы, богатства, он становится человеком сильным, влиятельным. Теперь он-индивид, а не церковь, не политика, задает нормы искусству, у художника появляются подражатели и таким образом массовость догоняет, берет свое. При всем индивидуализме творчества, опять возникает канон. Так в канон превращались в 20-м веке кубизм, абстракционизм, сюрреализм, поп-арт… Успешный художник входит в элиту общества, а элита диктует моду.

Мода — это как бы тот же обычай, только кратковременный. Но есть и существенное отличие: традиция, обычай ориентированы в прошлое, на старейшин, на мертвых, на бога. Мода же ориентирована на живых, молодых и активных, обращена в настоящее, на новые ценности. Противостояние обычая и моды подобно противостоянию наследственности и мутационного обновления в биологии, т.е. это общесистемный закон: система вырабатывает в себе механизмы самосохранения и обновления-приспособления. Важно заметить, что мода видит свои ценности только глазами своих лидеров, то есть осваивает новое с помощью подражания лидерам. Тут, в отличие от красоты природной, является еще один тип красоты — красота фетишистская. Оказывается, что все, что принадлежит элите, лидерам, кумиру, молодым и здоровым кажется нам прекрасным, несмотря на нелепую подчас форму. Как туфель женщины притягивает фетишиста не сам по себе, а именно тем, что он обувает прелестную ножку, так писсуар, или велосипедное колесо, перенесенные в музей, становятся фетишами-шедеврами искусства, ибо так сказал модный лидер (Марсель Дюшан…). Фетишизм — сильнейший внушающий фактор, с его помощью мода может насиловать природное чувство красоты, искажать, деформировать, крушить и таким образом в искусство проникает момент садистский, зритель же, с удовольствием принимающий это насилие роднится с мазохистом.

Поскольку эпигоны, желая тоже быть в элите, быстро и ловко перенимают модные формы, новому лидеру приходится искать что-то новое, непохожее, так возникает пресловутая круговерть форм в одежде и в искусстве, где природная красота может искажаться до крайности. Но за внешней изменчивостью моды кроется беззаветная верность ее в любви к молодым, активным, сильным.

Следует признать и рациональную сторону смены художественных форм, искусство — знаковая система, знак же ценен не сам по себе, а тем, что он обозначает, выражает, если это художественный знак. В момент, когда художник заимствует чужую форму, форма эта перестает выражать данного художника, то есть теряет значение, становится балластом — банальностью.

Надо сказать, что в массовом обществе, в эпоху бурного развития массовых коммуникаций, зритель, слушатель, читатель насильственно превращены в вуайеристов. Они смотрят кино, спектакль, идут в концерт, слушают радио, читают книги, сиднем сидят у телевизора, не имея возможности даже публично прореагировать на виденное, слышанное, прочитанное, не говоря уже о том, чтоб активно выйти на авансцену — это дано избранным. При этом именно вуайерист-зритель реализует эксгибициониста художника, певца, танцора, оратора, поэтому ключ к пониманию эстетического, как ни странно, находится в душе вуайериста, важно понять его психологию. Созерцание усиливает в нем недостающую активность сексуальную, эмоциональную, эстетическую. Сопережить с увиденным для него значит пережить. Без этого «со», без эмоционального заражения не будет и переживания, то есть самой жизни. В этом контексте произведение искусства служит катализатором духовной жизни зрителя, одновременно направляя духовную активность в определенное русло, такова его интенсифицирующая гармонизирующая функция, в этом гедонизм эстетического восприятия. Жизненная необходимость «со», эмоционального заражения напоминает нам об изначальной стадности, стайности человеческого бытия и психики.

В театре, в романах мы не устаем с вуайеристским любопытством следить «сквозь замочную скважину» за тем, как он и она после долгих перипетий находят друг друга (happy end) или терпят неудачу — драма, трагедия. Есть и другая коллизия — движение героя (Растиньяка) наверх, в высшее общество к эксгибиционстскому блеску.

Во всех случаях при восприятии хорошего искусства восприемник испытывает катарсис, духовное очищение от разрешения напряжений и противоречий, что, однако, трудно объяснить в случае трагедии, когда герой гибнет. Думается что и здесь незримо задействованы садомазохистский и эксвуайеристский комплексы. В случае трагедии и прочих отрицательных коллизий удовлетворение наступает потому, что публика видела трагедию, сочувствовала, разделила страдания героя, испытала «страх и жалость», оценила несправедливость судьбы и в этом торжество справедливости — это эксвуайеристский катарсис. Публика тут играет роль любящей все понимающей и всепрощающей матери, то есть в отличие от отцовского, действует и материнский комплекс.

В монотеизме бог мужского рода, он берет на себя роль грозного судьи, но и роль милосердия, обращение к богу-молитва всегда выполняет катарсическую функцию, ибо это обращение-жалоба тому, кто все поймет и простит. Поймет и простит — это как театральная публика, как человек-собеседник, собеседница, которых нет, а Бог есть всегда. Он есть всегда, но его и всегда нет, ведь он на небе, нужно богатое воображение и сильная экзальтация, чтобы поверить в реальное присутствие бога, и церковь такую экзальтацию развивает. Но если бог вдит и слышит, то молящийся — тот кто обнажает себя перед всевидящим оком — эксгибиционист, таким образом религия предстает как порождение не эдипова, а эксвуаеристского комплекса. Поэтому в иконостасе понадобились женские образы, в христианстве выделена фигура богоматери-заступницы, а с ней и идея всепрощения. В исламе такого возвышенного образа женщины нет, как нет и прощения, поэтому женщина в исламе унижена и поэтому в нем царят только сила и жестокость.

Фрейдизм во всех его вариациях обошел стороной эксвуайеристский комплекс и таким образом упустил самую суть своего собственного пансексуализма. Эксвуайеристский он же, скажем, океанический комплекс выдвигает на первый план самый эфемерный, духовный аспект человеческой психологии — духовное взаимоотражение — общение душ. Но именно в глубинах вод встречаемся мы снова с основами жизни и психики. В свете эксвуайеризма пансексуалистская теория должна быть пересмотрена и дополнена.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Michael Zaborov

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About