Create post

32 мая

Vasily Kumdimsky
panddr
Фуркат Палван-Заде

Дед не успел рассказать мне ни одной стоящей истории из своей жизни, хотя я знаю, что их было немало. Это заставляет меня грустить и теперь. То немногое, что я смог узнать из рассказов бабушки и отца — что-то яркое и важное для каждого из них — не позволяет мне понять, каким он был человеком в действительности, оставаясь наедине с собой. Его обширная, как мне казалось в детстве, библиотека не наталкивает на мысли об определенном складе ума или характере: здесь и русская классика, и советская военная литература, и толика западной литературы, просочившейся сквозь заслон цензуры. Записок или писем нет, незнакомые люди на туристических фотографиях бесхитростно улыбаются, глядя в объектив.

Он ушел, захлопнув за собой дверь. Мне осталась память о теплых крепких руках, добром голосе, мудром взгляде из–под густых черных бровей. Он душился «Тройным», обильно нанося его на щеки после бритья. Принимал горячий душ, оставляя после себя столбы пара в ванной комнате. Не выносил насилия и стрельбы по телевизору, но ежедневно смотрел вечерний новостной выпуск. Любил смородину и крыжовник. По праздникам выпивал немного коньяка. Спал после обеда, громко храпя. Был главой нашей семьи, ее единственным связующим звеном, источником любви и центром ее притяжения. Вместе с ним закончилось все, что я называл домом.

Я хорошо запоминаю даты дней рождения, но вот с датами смерти у меня не складывается — когда он умер я помню весьма приблизительно, то ли в августе, то ли в сентябре. Да и неважно это, со смертью каждый год не поздравляют.

Тем летом я чувствовал себя в высшей степени беззаботно. Работа была однообразной и вялой, времени и сил особенно не отнимала, а платили достаточно, чтобы болтаться с друзьями по барам. Очередные отношения зашли в тупик и я не предпринимал никаких усилий, чтобы как-то изменить ситуацию — было по-летнему безразлично и легко. Больше всего времени я проводил с Кириллом и Олей — это был год, когда Aga_Me выпускали пластинку и дела шли неплохо: концертов было много, народ кое–как интересовался происходящим. По настоянию Кирилла, я торчал вечерами на репетиционной базе и учился настраивать оборудование, читал журналы по звукорежиссуре и иногда крутил не самые сложные ручки. От Кирилла же мне досталась подержанная компакт-камера Nikon с поворотным объективом, в которую я тут же влюбился и надолго увлекся фотографированием. В общем, не сказать, чтобы жизнь била ключом, но поводов для расстройств как-то не находилось.

То ли в середине, то ли в конце лета Аня, которая была для меня на работе чем-то вроде сказочной феи, странным образом оказавшейся в обществе троллей (в толкиенском смысле слова), наколдовала себе симпатичную редакторшу не от мира сего по имени Сима. Поначалу я испытывал легкое недоумение, глядя как она спит посреди дня, опустив голову на руки, скрещенные на столе, как ходит одиноко на обед в огромных наушниках, превращающих ее голову в совершенно карикатурную. Она не рвалась на контакт с коллегами, но порой ходила курить с юным родственником главреда Шмелева, который с повадками кронпринца занимался в нашей редакции, в сущности, черт его знает чем.

Хоть убей, не помню как, но однажды вечером мы оказались за стойкой в «Бурбон стрит» на Китай-городе, и с тех пор повторяли это всякий раз, как удавалось вырваться. Мы выпивали безбожно много лонг-айлендов (сейчас я бы не выдержал и половины той дозы) и без умолку болтали о кино, музыке, работе, каких-то смешных случаях из жизни, и, конечно, я много рассказывал про деда. Точно не могу сказать, как именно Михаил Наумович попал в хит-парад дежурных тем для полупьяного разговора, но предполагаю, что все лучшие истории из моего детства просто-напросто были связаны именно с ним. И как было не похвастаться его способностью делать чудеса собственными руками — мне, как человеку из эпохи планомерной виртуализации, совершенно неподвластны таланты теплые и ламповые, как теперь говорят. Все эти его штуки с обработкой самоцветов, с диорамами и панорамами, котельнями и часовыми механизмами, радиоприемниками и осциллографами — это целый «Властелин колец» наяву. Так, рассказывая о нем, вспоминая самые забавные случаи, какие любила рассказывать бабушка, а также уйму никак не связанных с дедом историй, я смиренно проваливался в большую и сложную любовь.

В то время дед тяжело болел и было понятно, что осталось немного. Обычно лето они с бабушкой проводили на даче, но в том году попытка вывезти его на воздух, кажется, не особенно удалась. Помню, бабушка рассказывала, что в тот последний год, он как-то пришел к мысли, что ей неудобно сидеть в комнате на старом кресле, и превозмогая себя, из чувства только одной той нежной заботы, которая ему была всегда свойственна, отправился в ближайший мебельный магазин, чтобы раздобыть ей новое кресло — какое-то маленькое и неприглядное, но тем более ей дорогое. Могу только полагать, что на этом кресле она и сидела с ним все дни, когда он постепенно угасал. Когда я приходил к ним в гости, уже не каждый день он находил в себе силы встать, но всегда молча улыбался мне и глаза его по-прежнему светились. Чем слабее становилось его рукопожатие, тем сильнее, как будто, он мог выразить все нужное без слов. Последний раз я видел его спящим — тяжелый запах болезни заполнил комнату и находиться там было неприятно. Я сказал ему, что люблю его и ушел, а следующим утром позвонил отец и сказал, что деда не стало.

Я шел по мосту от Ленинского проспекта к Лужнецкой набережной и не испытывал никакого особенного удивления по поводу этой новости. Зашел к главреду Косте и в неуклюжей манере сообщил что-то вроде: «Мне бы выходной, у меня тут такое дело, типа, дедушка умер, как бы», а потом вышел на улицу с Аней и сказал ей, нервно улыбаясь. Потом, наверное, мы снова пили в баре с Симой, а может быть и нет.

В том же году, ранней весной, кажется, умер мой пес. Дед никогда не был большим поклонником домашних животных, но с Майком они в какой-то момент спелись. Даже внешне они, наверное, были немного похожи — два старикашки с живыми, яркими и порой очень грустными глазами. Отец часто говорил, что после смерти Майка и деду стало хуже, как будто они были связаны чем-то неземным, недоступным пониманию. Я далек от веры в подобные вещи, как и в загробную жизнь, но в этот момент мне стало нравиться представлять, что они гуляют где-то вдвоем по зеленой лужайке и объедают смородиновые кусты, два старых славных медведя.

Потом были похороны, никчемные, как и любые другие на свете похороны. Убогий фарс с прощанием в присутствии наемного попа, гвоздиками и горсткой левых родственников, которых никто не видел ни до, ни после, оставил по себе ощущение дурно поставленного спектакля. Напудренный человек, лежащий в открытом гробу, уже не был моим дедом. Мы с сестрой уехали вместе с глухонемым дальним родственником, а добравшись до ее квартиры, кажется, прилично накидались. Новизна ощущения не давала грустить и унывать, скорее всего, просто не верилось в то, что смерть оказалась реальной — прежде мне не приходилось терять родственников.

На кладбище я с тех пор объявлялся дважды: на день рождения деда в следующем году и на похоронах бабушки. В первом случае я приговорил бутылку коньяка и долго о чем-то разговаривал с надгробием, раздавая направо и налево невыполнимые обещания и жалуясь на то, что все пошло под откос. Во втором случае ощущение дурной сцены, к сожалению, полностью повторилось.

Жизнь после похорон деда продолжалась, даже заиграла новыми красками, в некотором роде — только печальные события могут вдохновить так сильно к видению новых горизонтов. Работа в скором времени подкинула мне новые возможности, а Сима окончательно украла меня у меня самого. В те же дни ее командировали на какой-то кинофестиваль то ли в Сочи, то ли в Анапу, и в ночь перед ее отъездом мы как всегда были в «Бурбоне», а ранним утром ехали в поезде до Домодедово. Я боролся со сном, положив голову ей на колени и чувствуя, как она поглаживает меня по волосам. Потом стоял у окна в зале вылетов и смотрел, как капли стекают по стеклу, а за ними зеленые самолеты S7 медленно катятся по рулежкам под проливным дождем.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
Vasily Kumdimsky
panddr
Фуркат Палван-Заде

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About