Перевод статьи Марка Фишера из сборника «K‑punk: The Collected and Unpublished Writings of Mark Fisher» о том, что правая апроприация автономизма, самоуправления и сетевых структур не означает их поражения. Оригинал перевода опубликован на SPECTATE. Перевод и предисловие Михаила Федорченко.

В этой статье из сборника K‑punk Марк Фишер рассуждает о присвоении правыми автономистской и анархистской критики: сетевых структур, самоуправления и самоорганизации, — и подчеркивает, что эгалитарный проект не должен делать своим фетишем организационную форму, но обязан смотреть на составляющую сетей, их посткапиталистический потенциал. Так как текст написан в начале 2010‑х, то у Фишера, очевидно, есть завышенные ожидания насчет боливарианской революции, ее места в либертарном строительстве и рабочем движении. Тут следует сделать некоторые актуальные уточнения позиции философа.

Победа на выборах в как минимум трех странах Латинской Америки левоцентристских режимов в начале 2000‑х положила начало новой волне или «социализму XXI века». «Новая модель, — как говорит постколониальный исследователь Джеймс Петрас, — опирается на решительный разрыв как со свободнорыночными неолиберальными предшествующими режимами, так и с прошлыми “государственническими” вариантами социализма, воплощенными в бывшем СССР, Китае и на Кубе». «Социалисты XXI века» боролись с влиянием неолиберальных институтов (МВФ) и проводили ограниченную национализацию.

Президент Венесуэлы Уго Чавес пришел к власти в результате народной революции. Экономическая практика Чавеса включала широкую национализацию и экспроприацию (с выплатой компенсаций) значительной доли нефтяной отрасли. В его поощрении местного самоуправления Марк Фишер видел будущее социализма, которое, увы, закончилось с падением цен на нефть и последующим многолетним политическим кризисом в Венесуэле: с полицейским произволом и фрустрирующим отсутствием достойной альтернативы.

Будучи президентом Боливии, Эво Моралес — выходец из коренного населения, бывший крестьянин — увеличил налог на добычу полезных ископаемых с 18 до 82% и доход от нефтегазовой отрасли вырос со 173 млн до 1,3 млрд долларов. Моралес планировал идти на четвертый президентский срок, но 63% населения Боливии выступили против, и начался политический кризис. Через несколько месяцев Луис Арсе, кандидат от «Движения к социализму», с большим отрывом победил правых кандидатов.

В Эквадоре после ухода президента-социалиста Рафаэля Корреа его преемник Ленин Морено проводил неолиберальные реформы. В 2019 году МВФ потребовал от страны отменить субсидии на бензин, и транспортные профсоюзы начали всеэквадорскую забастовку, к которой присоединились другие профсоюзы, студенческие организации и индейское движение. Президент страны был вынужден бежать из столицы в прибрежный Гуаякиль.

Ошибка этих режимов (отказ от полноценного самоуправления и эгалитарного контроля над технологиями) обнажила тот факт, что сетевые организации и массовые движения легко попадают в ловушки как авторитаризма, так и неолиберализма. Однако в 2020 году оптимизм Марка Фишера по поводу автономистской основы чавизма выглядит анахронично, открывая новую страницу либертарной практики в антирасистких протестах глобального Севера и борьбе курдов в Рожаве.

Михаил Федорченко

Будущее по-прежнему за нами: автономизм и посткапитализм[1]

Mark Fisher, Darren Ambrose, Simon Reynolds. K‑punk: The Collected and Unpublished Writings of Mark Fisher. Repeater, 2018. p. 386–389.

В недавнем документальном сериале Адама Кертиса «За всем следят машины благодати и любви» утверждалось, что дискурсы самоорганизации, которые раньше ассоциировались с контркультурой, теперь поглощены доминирующей идеологией. Иерархии были плохими; сети хорошими. Организация сама по себе, которую считали синонимом «вертикального контроля», была одновременно деспотичной и неэффективной. В аргументах Кертиса явно есть рациональное зерно. Практически весь мейнстримный политический дискурс с подозрением и скепсисом относится к государству, планированию и возможности организованных политических трансформаций. Это подпитывает идеологическую рамку, которые я назвал капиталистическим реализмом: если системные изменения никогда не произойдут, то хотя бы извлечем максимум из капитализма.

Нет никаких сомнений в том, что правые смогли извлечь выгоду из отождествления левых с якобы вытесненной «вертикальной» версией политики. Неолиберализм навязал модель исторического времени, которая размещает бюрократическую централизацию в прошлом, в противовес «модернизации», которая считается синонимом «гибкости» и «индивидуального выбора». Если брать пример из настоящего, столь маргинальная идея «Большого общества», по сути, является правой версией автономизма. Тексты Филиппа Блонда, одного из создателей концепции «Большого общества», пропитаны риторикой самоорганизации. В написанном для аналитического центра ResPublica[2] отчете «Государство как собственность» (The Ownership State) он говорит об «открытых системах», которые «признают, что неопределенность и изменчивость делают неэффективным традиционный командно-административный стиль управления». Пока его идеи рассматривались многими как лживые оправдания неолиберальной приватизации, сам Блонд позиционировал их как скорее как критику неолиберализма. Он отмечает парадокс, которого я также касаюсь в «Капиталистическом реализме»: вместо того, чтобы устранить бюрократию, как было обещано, неолиберализм привел к увеличению ее масштабов. Поскольку государственные услуги никогда не могут функционировать как «правильные» рынки, навязывание «рыночного решения» в сфере здравоохранения и образования «порождает огромную и дорогостоящую бюрократию из бухгалтеров, экзаменаторов, инспекторов, оценщиков и аудиторов, заинтересованных в обеспечении качества и навязывании контроля, которые препятствуют инновациям и экспериментам и не дают ценам упасть». «Такие системы, — пишет Блонд, — являются скорее органическими, чем механистическими, и для их работы требуется совершенно иной подход к управлению. Стратегия и обратная связь важнее, чем подробное планирование (как писал Том Питерс: «Огонь — готовься — целься!»); иерархии уступают место сетям; периферия так же важна, как и центр; эгоистический интерес и конкуренция уравновешиваются доверием и кооперацией; требуются инициатива и изобретательность, а не уступчивость; умнеть, а не глупеть».

Поскольку сейчас правые готовы говорить в подобных терминах, то становится ясно, что сетей и открытых систем самих по себе недостаточно, чтобы спасти нас. Скорее, как утверждал Жиль Делез в свое ключевом эссе «Post scriptum к обществам контроля»[3], сети — это просто режим, в котором власть действует в «контролирующих» обществах, пришедших на смену старым «дисциплинарным» структурам.

Означает ли все это, что идеи автономизма и самоорганизации неизбежно будут кооптированы правыми и что в них нет больше политического потенциала для левых? Определенно нет — это отнюдь не недостаток автономистских идей. Напротив, апроприация этих идей справа указывает на их сохраняющийся потенциал. И поняв, что не так с апроприацией автономизма у Блонда и ему подобных, мы сможем указать на различие между правыми и левыми в будущем.

Кертис прав в том, основным способом нейтрализации автономистских идей было их использование против самой идеи политической организации. Тем не менее, автономистские теории по-прежнему имеют ключевое значение, поскольку дают нам инструменты для построения модели того, как левая политическая организация могла бы выглядеть в постфордистских условиях обязательной гибкости, глобализации и мгновенного производства. Больше нельзя сомневаться в том, что условия, которые породили «старых левых», рухнули на глобальном Севере, но нужно иметь смелость не испытывать ностальгии по этому утерянному фордистскому миру скучной фабричной работы и рабочего движения, где преобладают мужчины-пролетарии. Как ярко выразился Антонио Негри в одном из текстов, собранных в недавно опубликованном «Искусстве и множестве»: «Мы должны жить и выстрадать поражение истины, нашей истины. Мы должны разрушить ее репрезентацию, ее непрерывность, ее память, ее след. Все отговорки признания того, что реальность изменилась, а вместе с ней и истина, должны быть отвергнуты. […] Сама кровь в наших жилах была заменена»[4]. Несмотря на то, что переход к так называемому когнитивному труду был переоценен, общение не делает работу более «когнитивной»; труд сотрудника колл-центра, который весь день механически повторяет одни и те же фразы, не более «когнитивен», чем труд человека на индустриальном конвейере. Антонио Негри все–таки прав: освобождение от однообразного производственного труда остается исторической победой. Тем не менее, как утверждал Кристиан Марацци, рабочие были подобны ветхозаветным евреям: освобожденные от рабства фордистской фабрики, но брошенные в пустыню. И, как показал Франко Берарди, прекарность несет с собой новые формы страданий: благодаря смартфону рабочий день теперь не имеет конца. Неспособное отключаться население-всегда-на-связи живет в состоянии постоянной бессонницы и депрессии.

Но отличать левых от правых должна приверженность идее о том, что освобождение принадлежит будущему, а не прошлому. Мы должны верить, что разрушающаяся сейчас реальность неолиберализма — не единственная возможная современность; что, напротив, это киберготическая форма варварства, которая использует новейшие технологии для усиления власти старейших элит. Технологии и работа могут быть организованы совершенно иначе, чем сейчас. Эта вера в будущее — наше преимущество перед правыми. Сетевые институты Филиппа Блонда могут иметь кибернетический блеск, но он утверждает, что они должны располагаться в социальной среде, реактуализирующей «традиционные ценности» религии и семьи. В противоположность этому, мы приветствуем распад «ценностей» как необходимое условие новых форм солидарности. Все это не произойдет само по себе. Нужно будет изобрести новые институты, а также изменить старые, например, профсоюзы. «Один из самых серьезных вопросов, — писал Делез в эссе «Post scriptum», — касается непригодности профсоюзов: так как вся их история неразрывно связана с борьбой в условиях дисциплинарного общества и в рамках пространств изоляции, смогут ли они приспособиться к новым обстоятельствам и выработать новые формы сопротивления обществам контроля? Сможем ли мы в ближайшем будущем уловить хотя бы самые приблизительные контуры грядущих проектов, способных омрачить радость маркетинга?».

Возможно, очертания этого будущего можно увидеть в Латинской Америке, где левые правительства способствуют созданию институтов рабочего самоуправления. Проблема больше не в том, чтобы отказаться от государств, правительств или планирования, а в том, чтобы сделать их частью новых систем обратной связи, которые будут опираться на коллективное сознание и конституировать его. Движение, которое может заменить глобальный капитализм, не нуждается в централизации, но требует координации. Какую форму примет эта координация? Как смогут работать вместе разные автономные виды борьбы? Это ключевые вопросы, которые мы должны задать, когда мы начнем строить посткапиталистический мир.

1. We Have Our Own Concept of Time and Motion // Auto Italia South East, 2011, pp. 5–7, https://monoskop.org/images/d/dd/Auto_Italia_eds_We_Have_Our_Own_Concept_of_Time_and_Motion.pdf

2. Philip Blond. The Ownership State ResPublica, October 2009, http://www.respublica.org.uk/wp-content/uploads/2015/01/Ownership-state.pdf

3. Gilles Deleuze. Postscript on the Societies of Control. October, Vol. 59, Winter 1992, pp. 3–7.

4. Antonio Negri. Art and Multitude. Polity, 2007, p. 9.