Со дня открытия выставки “Аттестат бессмертия” прошел ровно месяц, настало время подвести итоги и осмыслить полученный опыт. Попробую рассмотреть два актуальных вопроса экспозиции: публичное оскорбление и игру в погребальную культуру.

Есть одно только словцо (про труп мертвого): провонял.
Ф.М. Достоевский

В ночь музеев, в Центре “Красный” торжественно открылась выставка Индивидуального Предпринимателя “Аттестат бессмертия” . Мероприятие предусматривало вовлечение зрителей в игровую погребальную культуру, знакомую нам с детства, на выставку рекомендовалось прийти с парой гвоздик.

Открытие выставки неслучайно происходило в ночь музеев. Этот праздник интерпретировался мной как открытие всех дверей, т.е. в буквальном смысле, как праздник, который трансгрессирует пространство музея. Таким образом, выставка приобретала сакральный статус, в котором были допустимы нарушения запретов и любые высказывания. Неудивительно, что именно в эту ночь произошла гражданская панихида по живым людям.

Индивидуальный Предприниматель заявляет о смерти этих людей, но смерти не физической, а культурной. В процессе ритуального осквернения, отчасти наследующего традиции черной магии, была проведена гражданская панихида. Пространство выставки было превращено в жертвенный алтарь, в котором произошел метафизический переход. Традиция жертвенности предполагает, что приносят в жертву что-то ценное, например, бессмертие. Но, что есть бессмертие, как не фрагмент текстового послания?

“Аттестат бессмертия” — это не только продолжение традиции сюрреалистов в написании похоронных манифестов, но и игра в покойников. Как и всякая игра в похороны, она предусматривает ряд ритуальных процедур, сыгранных с напускной серьезностью и умышленной халтурностью. Неслучайно, слово халтура означает недобросовестно сделанную обрядовую вещь, в которой кладут покойника в гроб.

Существует множество примеров того, как дети и подростки вовлекаются в осознание смерти и погребального ритуала через игру. Именно такую цель мы преследовали на открытии выставки, зритель должен был преодолеть свое равнодушие и почтить память человека, которого он в большинстве случаев не знал, и смерть которого могла бы быть не более, чем белым шумом.

Мы знаем много примеров, когда совершаются потешные похороны: от традиционного для славян ритуала похорон мух и, заканчивая скабрезной игрой в покойника (умруна). Не вдаваясь в трактовку этих ритуалов, достаточно будет связать их с городской культурой. Например, игра в покойника в урбанизированном виде находит свое отражение в прозе Горького. Сама игра обычно выглядела так: парня наряжали покойником, белили его мукой и в рот ему вставлялись вырезанные из дерева или корнеплода зубы. Такого покойника клали на стол в одной из изб и между ног он зажимал морковь, которая символизировала фаллос. Затем другие парни бегали за девушками по деревне, притаскивали их в избу и заставляли целовать морковку покойного. Еще в качестве примера игровых похорон стоит обратиться к обряду, совершаемому перед Масленицей — «Дед костьёй подавиуся». Морковка в нем уже, скорее, является пенисом, чем фаллосом, но общий контекст все же схож:

Горький описывает городскую версию игры в покойника, претерпевшую существенные изменения в мире социального дна. В рассказе “Сторож” есть описание игры в покойника, которая хотя и изменилась, но все же сохранила свою структуру. Приведу описание обряда полностью:

Пятеро лохматых оборванцев, тесной грудой стоя с правой стороны нар, мрачно запели кощунственную песнь; хриплые голоса звучали в каменной яме глухо, подземно. Роль регента исполнял Брагин, красиво дирижируя правой рукой, предостерегающе подняв левую.
Трудно было удивить меня бесстыдством, — слишком много видел я его в разных формах, — но эти люди пели нечто невыразимо мерзкое, обнаружив сочетанием бесстыдных слов и образов, поистине, дьяволову фантазию, безграничную извращенность. Ни прежде, ни после этого, до сего дня, я не слышал ничего извращенного более утонченно и отчаянно. Пять глоток изливали на человека поток ядовитой грязи, — они делали это без увлечения, а как нечто обязательное, они не забавлялись, — а — служили, и ясно было — служат не впервые, церемония уничтожения человека развивалась гладко, связно, торжественно, как в церкви.
Подавленный, я слушал все более затейливо гнусные возгласы Гладкова, циническое чтение «химика», глухой рев хора и смотрел на человека, которого заживо отпевали, служа над ним кощунственную литургию.
Сложив руки на груди, он шевелил губами, неслышно бормотал и кричал что-то, моргал вытаращенными глазами, глупо улыбался и — вдруг испуганно вздрагивал, пытаясь соскочить с нар, — хористы молча прижимали его к доскам.
Вероятно, «церемония» показалась бы менее отвратительной, если бы грязные призраки смотрели на нее как на забаву, игру, — если бы они смеялись, хотя бы, смехом циников, смехом отчаяния «бывших людей», изуродованных жизнью, горько обиженных ею. Но они относились к своему делу с угрюмой напряженностью убийц, они вели себя, как жрецы, принося жертву духу болезненно и мстительно разнузданного воображения.
Обессиленный, онемев, я чувствовал, что страшная тяжесть давит меня, погружая в невылазную трясину, что эти призрачные люди отпевают, хоронят и меня. Помню, что я глупо и растерянно улыбался и был момент, когда я хотел просить:
— Перестаньте, это нехорошо, — это — страшно и вовсе не шутка.

Особенно резал ухо и сердце тонкий голос «пианиста»; пианист надорванно выл, закрыв глаза, закинув голову, выгнув кадык; его вой, покрывая хриплые голоса других певцов, плавал в дымном сумраке, и как-то особенно сладострастно обнажал мерзость слов. Меня мутило звериное желание завыть, зарычать.
— Могила! — крикнул Гладков, взмахивая кадилом-кастрюлей.
Хор во всю силу грянул:
Гряди, гряди,
Гроб, гроб… и — вошла баба с перебитым носом, совершенно голая, она шла приплясывая, ее дряблое тело вздрагивало, груди кошелями опускались на живот, живот свисал жирным мешком на толстые ноги в лиловых пятнах шрамов и язв, в синих узлах вен.
Маслов встретил ее непристойным жестом, дьякон Гладков повторил этот жест, баба, взвизгивая гадости, приложилась к ним поочередно; хористы подняли ее за руки, за ноги и положили на нару рядом с отпетым.
— О-о, не надо, — крикнул он визгливо, попытался спустить ноги с нар, но его прижали к доскам и под новый, почти плясовой, а все–таки — мрачный мотив отвратительной песенки, баба наклонясь над ним, встряхивая грязно-серыми кошелями грудей, начала мастурбировать его.

В послереволюционное время различные вариации детских игр в похороны можно было наблюдать не только в среде городского дна. Один из примечательных случаев такой детской игры описывает в своих дневниках Корней Чуковский. Будучи в гостях у Б.Г. Каплуна, организатора первого Петроградского крематория, писатель записал следующую игру:

Инженер рассказывал, что его дети играют в крематорий. Стул это — печь, девочка — покойник. А мальчик подлетит к печи и бубубу! — Это — Каплун, к-рый мчится на автомобиле. (3 января 1921)

Впрочем, стоит заметить, что игра в похороны в начале 20-х годов особенно сильно была связана со смертью Ленина. В книге «Дети дошкольники о Ленине» мы можем встретить немало занимательных примеров, когда дети, подражая трауру взрослых, играли в похороны Ленина.

Выставка “Аттестат бессмертия” встраивается в культурный цикл игр в покойника и позиционирует игру в рамках оскорбительной социальной практики. Так как современная культура и, в частности, художественный мир очень сильно зависят от личных связей, происходит ситуация всеобщего умалчивания, где главным способом коммуникации является сплетня. Индивидуальный предприниматель — это тот человек, или даже, вернее сказать, механизм, который аккумулирует сплетни и выносит приговор. Неслучайно, что за одну шутку известная московская фотошкола написала на него донос в ФСБ. Выстраивая негативный контекст, Индивидуальный Предприниматель хоронит не буквальных людей, а те образы, которые они формируют своими действиями и текстами.

В этом смысле ИП наследует сюрреалистической практике публичных оскорблений, когда оппонент не признается как живой человек. Оппонент в данной ситуации всего лишь труп, который не может выстроить диалога как бы он не старался. Как и в случае манифеста сюрреалистов “Труп” или же парохода современности у футуристов, единственным вариантом разрешения данной проблемы является символическое избавление от покойного.

Стоит упомянуть про символические атрибуты выставки. Согласно традиции, многие предметы были халтурными, т.е. сделанными кое–как. Эта похоронная традиция связана с тем, что в гроб кладут вещи, от которых не жаль избавиться. Например, в позднесоветском похоронном фольклоре таким предметом были истории про “белые тапочки”. Именно поэтому была совершена экспедиция на кладбище, после которой на выставке появилось много цветов, венков и лент. Эти предметы, запачканные могильной землей, сразу вызывали нужные ассоциации. Здесь есть важный момент, так как любой погребальный предмет мы можем считать, если он находится в нашем знаковом поле. То же происходит и с восприятием могильных венков, и пластиковых цветов. В качестве постаментов под надгробия использовались картонные коробки. Они так же как и “белые тапочки” отсылают зрителя к осмысленной халтурности погребения.

Интересный результат показала общественная реакция на выставку. Выявилось два основных типа высказывания: игнорирование и участие. Само собой, игнорировали выставку “похороненные”. Своим молчанием и нежеланием говорить про эту выставку они образовали удивительный парадокс. Ведь, если экспозиция была нацелена на выключение дискурса “покойных” из общественной жизни, то молчание “похороненных”, не разразившихся ни руганью, ни критикой, ни обидой, было чудесным проявлением действия кенотафического искусства. Мертвые сохранили молчание. С другой стороны, многие посетители проявляли должное непочтение к “покойным”, и это вовлечение в игру рождало неподдельное веселье.

Был образован синтез двух высказываний: игровой погребальной практики и “пощечины общественному вкусу”. Экспозиция предусматривала несколько амплитуд смыслов: черную магию, публичное оскорбление, онтологическое отрицание, гражданский траур и эсхрологическое высказывание. Итогом всех этих колебаний стал акт перехода, когда все высказывания слились в одно вопиющее послание космосу. Текстовое сообщение было запаяно в дешевую капсулу и запущено в бездну культуры. Надгробия, сделанные Индивидуальным Предпринимателем, перенесли их хозяев в бессмертие, о котором они не могли мечтать, о котором они сохранят молчание.

Michel Klimin

___________________________________________

Фотографии с открытия выставки «Аттестат бессмертия»

___________________________________________

Михаил Климин. Лекция о русской культуре смерти

___________________________________________

Алексей Сулин. Закрытие выставки «Аттестат бессмертия»

___________________________________________

Полный список похороненных:

I. Максим Семёнов

II. Алексей Артамонов

III. Илья Будрайтскис

IV. Ярослав Алешин

V. Глеб Напреенко

VI. Евгений Гранильщиков

VII. Игорь Гулин

VIII. Кирилл Медведев

IX. Артём Темиров

X. Сергей Козловский

XI. Иван Овсянников

XII. Сергей Гуськов

XIII. Александра Новоженова

XIV. Арсений Жиляев

XV. Илья Матвеев

XVI. Школа Родченко:

1.Преподаватели:

Сергей Братков, Алексей Шульгин, Аристарх Чернышёв, Кирилл Преображенский, Александр Евангели, Роман Минаев, Сергей Хачатуров, Игорь Мухин, Антонио Джеуза

2.Директрисы:

Елена Лунгина, Ирина Успенская

3. Куратор и участники выставки «Возмутители спокойствия»:

Антонина Баевер, Светлана Исаева, Александр Приймаченко, Зинаида Исупова, Михаил Заиканов, Альберт Солдатов, Игорь Самолёт, Ольга Дерюгина, Дмитрий Фёдоров

XVII. Андрей Паршиков