Всякая вещь определяется по сути,
По явлению и по партнерству.
Дракула, например, по явлению — вурдалак,
По сути — мощная реальность,
А по партнерству — соавтор чуда.
Дмитрий Александрович Пригов

Мир советского художественного текста зачастую представляет собой закрытый универсум, в котором есть место для трудового подвига, победы над хулиганом, памяти героям и проклятию врагам. В этом идеальном мире есть свои границы, определяющие повествование, есть и своя особенная мифология, благодаря которой, герои жертвуют собой и жертвой своей побеждают зло. Как мы знаем, советский художественный текст был строго материалистичен и исключал любое проявление нечистой силы. Но, тем не менее, это не было препятствием для советской культуры, которая могла с увлечением снимать фильмы про байкеров-нацистов, могла используя сложные культурные механизмы воскрешать мертвых и даже бороться с живыми мертвецами, и в частности с вампирами. Именно о последних и пойдет речь.

Вампир — это безусловно одна из самых популярных фигур массовой культуры. Набор средств защиты от вампира, знание о его сне и пробуждении, страх острых клыков — все это настолько сильно вошло в наше сознание, что может безусловно считаться априорным знанием. Но, для советского человека, в частности героев повести волгоградского писателя, Александра Михайловича Шейнина “Вурдалак из Заозерного”, приходится залезть в Большую Советскую Энциклопедию, чтобы понять, о чем идет речь. Вслед за бесстрашными советскими милиционерами, я попытаюсь разобраться, чем является вампир в данной повести.

Прежде чем говорить непосредственно о советских контекстах появления живых мертвецов и вампиров, следует обратиться к истории. Как мы все отлично знаем, суть вампира или живого мертвеца — это оживший, беспокойный покойник. В народном представлении любое тело может квалифицироваться на доброе и злое, по тому как человек жил и как умер. Если говорить кратко, люди умершие противоестественной смертью, например, самоубийцы, утопленники, опойцы не могут быть погребены по христианскому обычаю. От их тела следовало избавляться самыми разными способами, начиная от банального подрезания трупу сухожилий или положения в гроб лицом вниз, до эксгумации и выбрасывании тела в болото или же даже барский пруд.

Одним из характерных признаков проявления загробной воли мертвеца считается — явление. Здесь, в народном представлении происходит разделение на восприятие явившегося мертвеца, либо как несущего исцеление, либо как несущего смерть. В первом случае, явление зачастую является намеком на появление нового святого, во втором, на появление злой демонической силы. Ведь, по своей сути, и тело святого, и тело вампира — нетленно.

Славянские верования территориально распределяли представления о действиях таких злых мертвецов. Что интересно, у южных славян такой мертвец пил кровь своих жертв, т.е. являлся вампиром. А, вот у северных, покойник зачастую приходил для того, чтобы устроить каннибалистический пир и пожрать свою семью, такого покойника называли ерестуном.

Итак, закончив предварительное описание статуса злого покойника, вернемся в материалистическую советскую прозу. Дело в том, что несмотря на отсутствие мистики, представление о зле в советской литературе было основопологающим.

Повесть Шейнина “Вурдалак из Заозерного” вошла в книгу “Иду на помощь”, изданную Нижне-Волжским Книжным издательством в 1966 году. Следователь из Волгограда отправляется на выяснение странных случаев, произошедших в небольшом поселке. Сторожа колхоза нашли умирающим от потери крови, при этом никто не мог понять, каким образом эта кровопотеря произошла. Схожий случай происходит с колхозным теленком и агрессивной собакой пастуха. Город начинает бурлить таинственными историями о появлении вурдалака, а ночью жители опасаются выходить из домов.

То, что действие происходит недалеко от Волгограда, мне кажется не случайным. На мой взгляд, Волгоград является южной столицей мертвых и эпицентром советской южной готики. Не случайно, самой главной достопримечательностью города является курган. Это место, где погребено более тридцати тысяч солдат, пронизано мощью жертвоприношения. На кургане стоит огромный памятник Родины Матери, которая в вое возносит меч, взывая к отмщению за умерших. Не углубляясь в символические особенности данного места, хочу отметить великую песню в исполнении Лидии Клемент — “На кургане”. Чей тяжелый как ладан томный вокал, отсылает нас у тихому вампирскому упоению на берегах Волги, рядом с курганом в окружении обелисков.

Следователь, Павел Семенович Киреев при помощи местной милиции приезжает в город инкогнито, под видом рыбака-туриста. Он пытается разобраться в происходящем и найти подозреваемых. В самом начале своего путешествия, он едет в кузове грузовика со стариком и старухой. Старик оказывается сумасшедшим и говорит непонятные бессмысленные слова. И только при упоминании крови оживляется. Приведу цитату этой сцены:

Без особо труда в старике мы можем увидеть отсылку к одному из персонажей романа Брема Стокера “Дракула” — Ренфилду. Сумасшедшего, который одержим кровью и является предвестником появления вампира в тексте.

Автор последовательно распределяет в тексте места силы, к примеру, несмотря на то, что в озере много рыбы, рыбалка в нем не приветствуется. Оказывается, во время войны, немцы устроили на берегу лагерь смерти и топили в озере тела замученных. Рационалисты считают, что именно из этого озера идет таинственная болезнь, являющаяся причиной кровопотери. В противоположность этой версии, местное население считает, что в колхозе появляется вурдалак. Именно рядом с этим озером, на глазах у всего села, местные сектанты, вступившие на службу нацистам, сжигают живьем командира партизанского отряда.

Жена и дочь героя живут в доме, рядом с увенчанной обелиском могилой отца. Здесь немалую роль играет и сам образ мемориальных обелисков. С одной стороны, являющихся могильными плитами, но с другой, и олицетворением коллективной жертвенности. Ритуальное жертвоприношение героя символически освобождает деревню.

В силу обстоятельств, семья погибшего коммуниста состоит в последователях секты, убившей их отца. Поэтому неудивительно, что мертвец из прошлого, по фамилии Щетинин поселяется именно у них в подвале. Дочь Клава оказывается красивой молодой девушкой. В ее отношениях с Щетининым, Шейнин дословно повторяет характер некрофилического влечения между Дракулой и Миной Харкер. Молодая, полная жизни сектантка Клава, заворожена тайной властью Щетинина и безропотно готова погубить себя, отдавшись ему.

Мотив противопоставления прошлого и настоящего характерен для советских текстов. Прошлое зачастую ассоциируется с тьмой, а настоящая социалистическая реальность является воплощением света. Но, как и в любой борьбе света и тьмы, происходят случаи, когда зло таинственным образом проникает в мир света. Собственно, это проникновение подчеркивается автором на нескольких уровнях. Первый — это проникновение прошлого в будущее, т.е. мотив, когда что-то отжившее и умершее внезапно появляется в реальности. Этот популярный образ используется в ряде произведений советской культуры, например, в фильме “Обломок империи” или же в повести “Ночной визит”. Таким загробным гостем в “Вурдалаке из Заозерного” оказывается бывший сектант и нацистский прихвостень, исчезнувший еще во время войны. Здесь автор опять делает отсылку к народной демонологии, ведь возвращающийся из загробного мира мертвец, обычно возвращается из–за долга нечистой силе. Продав душу за горшок с золотом, он сразу же становится обречен служить злу. Именно это и происходит с бывшим нацистским преступником, чья жизнь символически обрывается, когда он переходит к немцам ради золота, снятого с жертв войны.

Как я уже отмечал выше, в русской культуре дефиниция между зловредным мертвецом и вампиром, является условной и определяется, скорее, географическим местоположением. Главный злодей — Щетинин возвращается из мертвых, но он использует демонического помощника. Видимо, не случайно в массовой культуре тандем живого мертвеца и вампира является самым успешным. В повести вампиром оказывается таинственное существо, в сущности своей фантастическое, — маленькая птичка с перепончатыми крыльями. Щетинин во время своих странствий похищает ее из зоопитовника, в котором она оказывается после путешествия из Южной Америки.

Но, что это за существо, которое рационалистически объясняет повесть? Представляя собой плотоядное животное, питающееся кровью, оно делает легкий прокол у жертвы на стопе. Специальное и никому не известное вещество не дает крови свернуться и при этом обладает анестезирующим действием. Человек или животное в буквальном смысле вытекает из себя. Это существо олицетворяет одну поразительную вещь — оно является пунктумом всего произведения. Эта птичка является тем орудием, которое мы можем сравнить с ножом мясника из рассказа Чуан-Цзы (1). Ее свойство — это прокол реальности между миром мертвых и миром живых, она в буквальном совершает, перенос объекта из одного мира в другой.

Таким образом, мы можем сделать выводы, что повесть “Вурдалак из Заозерного” является многослойным и сложным произведением. С одной стороны, оно отсылает к народным представлениям о живых мертвецах и зле, которое они несут. С другой, текст раскрывает неочевидные принципы функционирования таких представлений в материалистическом мире советской литературы.

Michel Klimin

Блог читателя

______________________

(1) «Скажи, — спросил князь Вэн-хуэй, — как же ты достиг столь высокой степени искусства?»

Мясник отложил свой нож и сказал: «<…> Я знаю, как от природы сложен бык, и режу только по сочленениям и промежуткам. Я не разрубаю артерии, вены, мышцы и жилы, а уж тем более крупные кости! Хороший мясник изнашивает за год один нож, потому что режет только по мясу. Обычный мясник изнашивает по ножу каждый месяц, потому что нож у него затупляет­ся о кости. Мне мой нож служит уже девятнадцать лет. Им раздела­ны тысячи бычьих туш, а лезвие его все еще кажется свежезаточенным. Просто в сочленениях костей есть промежутки, а лезвие ножа не имеет толщины. Тому, кто умеет погружать тончайшее лезвие в эти промежутки, легко работать ножом, ведь он режет по пустым местам. Потому-то я и пользуюсь своим ножом уже девятнадцать лет, а лез­вие его до сих пор кажется свежезаточенным. Каждый раз, когда мне приходится разделывать сочленения костей, я отмечаю наиболее трудные места, задерживаю дыхание, пристально вглядываюсь и дей­ствую не спеша. Я тихонько провожу ножом, и сочленения разделя­ются с такой же легкостью, как если бы я складывал на землю куски глины. Тогда я вытаскиваю нож и распрямляюсь…» (Чжуан-Цзы, III, «Начало гигиены» цитирую по Бодрийяр, Жан. Символический обмен и смерть / Жан Бодрийяр; [Пер. с фр. и вступ. ст. С.Н. Зенкина]. — М. : Добросвет, 2000.).