Create post

Реформация и Православие

Реформация как общее будущее

Приближающийся юбилей Реформации вряд ли стоит праздновать как успех протестантизма. Скорее это повод задуматься о том, почему программа Реформации в рамках протестантизма оказалась невыполнимой.

Еще в меньшей мере юбилей Реформации может быть праздником для других конфессий. Для католической Церкви это напоминание трагического разрыва церковного единства, Для православной — преступная попытка модернизации, приспособления к динамике развития секулярной западноевропейской цивилизации. И католики, и православные видят в Реформации вызов для Церкви, но понимают его по-разному. Для католической Церкви идея реформации была не новой и не чуждой, неприемлемым было другое — яростное противостояние Риму, закончившееся расколом и созданием новой конфессии. Для православной же Церкви Реформация как идея, независимо от ее форм и исполнения, представляется однозначно еретичной и чрезвычайно опасной. Об этом стоит подумать больше — почему православие оказалось мало восприимчивым (в основном в части протестантской критики католичества), почти закрытым к идеям Реформации, почему даже собственные реформаторские движения в православии маргинализировались и выкорчевывались.

Как бы мы не оценивали прошедшие пять столетий, сегодня ясно одно: Реформация как конфессиональный проект оказывается невыполнимым. Возникает вопрос: стоит ли вновь вернуться к идее Реформации как общецерковного, межконфессионального обновления? Этот вопрос упраздняет вопросы конфессиональные — возможна ли Реформация в православии и можно ли реформировать уже реформированных и не раз перереформированных протестантов. Точнее так: вопросы конфессиональной Реформации становятся подвопросами и находят решение лишь в общей перспективе. В случае с протестантизмом подвопрос «Возможна ли новая реформация в протестантизме?» имеет смысл как часть более общей темы «Готов ли протестантизм ради Реформации вернуться к отношениям церковного единства с православием или католицизмом, чтобы пережить совместное преобразование?». В случае с православием вопрос похожий: «К каким формам преобразующего церковного единства с протестантами и католиками готова православная Церковь?». Нас разделяет прошлое, мы вряд ли сможем выяснить запутанные отношения, но быть может все еще возможно искупить взаимную вину через сближающее смирение, воображение и дерзновение о будущем единстве? Для меня очевидно, что с позиций евангельского богословия ответ должен быть положительным. Но настолько же очевидным является дефицит политической воли церковного руководства и просвещенности церковных общин. Стало быть, вопрос нужно уточнить: в каких формах и на каких условиях возможно межцерковное сотрудничество ради общего будущего, отвечающее максимализму богословских требований и минимализму наличных церковных возможностей? Вот лишь несколько тезисов.

Во-первых, нужно исходить из прямой связи между Реформацией и единством. Единство Церкви без Реформации недостижимо. Реформация без единства невозможна. Реформация по определению касается всей Церкви в ее конфессиональном многообразии. Иначе бы мы говорили о конфессиональных реформах.

Во-вторых, стоит отказаться от понимания своей конфессии как монолитной структуры. За схематичным диалогом протестантизма и православия нужно увидеть сложное разнообразие. Вместо православной Церкви стоит говорить о православных церквях. Православие внутренне разнородно. Православие и РПЦ не совпадают по объему. Протестантизм европейский и постсоветский тоже отличаются, хотя родовое имя у них одинаковое. Понимание внутренней конфессиональной разнородности создают возможность для внутренней свободы, а уже затем и для диалога с внешними. Если в истории православия были такие «протестанты», как патриарх Кирилл Лукарис, митрополит Петро Могила, философ Григорий Сковорода, то в православии появляется внутренний фактор инаковости, а у протестантов возникает чувство родства.

В-третьих, еще более сложное разнообразие нужно увидеть в истории Церкви. Бои за историю, за ее избирательную приватизацию-конфессионализацию нужно прекратить. Православие не имеет собственной непрерывной линии от Христа до наших дней. История до 1054 года — общее (католическое) наследие всех церквей. Крещение Руси — тоже общее, к РПЦ никакого отношения не имеющее. А если имеющее, то не только к РПЦ, но и к другим церквям-наследницам общей традиции.

Стоит преодолеть и стереотипы относительно протестантизма. Он не был изобретением 16 столетия, он был и должен оставаться частью истории единой Церкви, творчески продолжая или изменяя наследие католической (а в постсоветском контексте — православной) традиции. Если признать, что история глубже 1054 года может называться историей католической Церкви, то придется ответить на вопрос, можно ли выстроить протестантско-православные отношения минуя католицизм? Я думаю, что в диалоге протестантов и православных нельзя найти общее, не обращаясь к «католической» (т.е. общей) истории. Десятилетия лютеранско-православного диалога учат именно этому — все сравнения, разграничения и сближения повисают в воздухе без общей опоры на непрерывную католическую традицию. Т.е. православные и протестанты, будучи антикатолическими по своему происхождению, могут найти общее лишь в обращении к этим общим, хотя и проблемным для них корням. Примирение с католической традицией — важнейшее условие преобразующего сближения двух антикатолических конфессий.

В особенности это актуально для протестантизма. Может ли постсоветский протестантизм, с православно-сектантскими корнями, быть частью движения Реформации? Стоит ли ему рассматривать себя в контексте православия или в связи с западной традицией? В отрыве от европейской Реформации и, глубже, от католической традиции, протестантизм будет восприниматься как секта внутри православия, соответственно, утратит свою субъектность и право на диалог. По большому счету, православие обнаруживает готовность к диалогу лишь с метатрадицией — с католической Церковью. И тема Реформации возникает лишь в связи с ней, а не как самостоятельная либо протестантская.

В-четвертых, Реформация возможна там, где идентичность понимается как открытая. Что такое православие? Ответить не так просто. Идентичность конфессий нужно нуждается в реконструкции, т.е. в таком воссоздании, где бережное, уважительное отношение сочетается с творческим воображением и актуальным толкованием. В этом смысле история конфессий — не священный канон, но продолжающееся творчество. То, что было, не обязывает к бесконечному повторению. Скорее, поощряет к анализу, переосмыслению, улучшению. Вот факт: Реформация в РПЦ не удавалась никому — ни стригольникам, ни молоканам, ни меневцам, ни кочетковцам. Зададим вопрос: что в истории РПЦ препятствовало Реформации и преобразующему сближению с другими церквями? Следующий вопрос может быть таким: как стоит пересмотреть свою исторически обусловленную идентичность, чтобы она удовлетворяла библейско-богословским принципам и ультимативному требованию христианского единства? И еще: не стоит ли пересмотреть историю, чтобы продолжить «прерванную Реформацию» (М. Драгоманов), попробовать другие возможности, иные маршруты?

Наконец, в каких формах Реформация продолжается сегодня, в эпоху кризиса церковных структур и недоверия к авторитетам? Пути Реформации ведут не через высокие кабинеты и богословские комиссии, но через живое общение рядовых верующих. Де факто, примирение происходит всякий раз, когда протестант читает тексты православных богословов и обогащается ими; когда православный автор уважительно цитирует протестантов в своих работах или выступлениях; когда возникает дружба и сотрудничество, обмен идеями и здоровые диспуты между богословами разных конфессий.

Вот мой личный пример. Я — прихожанин протестантской, а именно баптистской церкви. При этом преподаю в греко-католическом университете и пятидесятнической семинарии, дружу с православными разных патриархатов. Наиболее близкие мне по духу — митрополит Антоний Сурожский, поэт Ольга Седакова, писательница Людмила Улицкая, богослов Кирилл Говорун, философ Юрий Черноморец. При этом в вопросах миссиологии я следую за пресвитерианами, а в социальной теологии — за католиками. И кто я после всего этого? Я не перестал быть протестантом, но знаю и принимаю меру православности и католичности, достраивая свою христианскую идентичность, открывая в другом недостающее и ценное. Подобным образом, православным может понадобится мера протестантскости, «евангельский» фермент, способный оживить церковную традицию. В конце концов, не так важно, что именно мы получаем друг от друга, важно уже то, что мы поворачиваемся друг ко другу и видим лицо, образ, разноличие, разнообразие, дополнительность, богатство христианства как такового. Быть — значит быть частью большего, чем мое или твое.

Мне кажется, что такой экуменический тип христианина и такой экуменический способ отношений к разным традициям станут доминирующими — по крайней мере, в среде христиан-интеллектуалов.

А что в среде неинтеллектуалов? Там тоже есть свое сближение, особенно со стороны протестантов. Мотив сближения — тяга к традиции, жажда глубины. Конечно, православие, особенно московского образца, не сможет утолить эту жажду, или сможет лишь отчасти. Но именно в обращении к традиции, в ее живом прочтении, и протестанты, и православные, смогут найти возможность большей глубины и путь к общей (нашей, но не только нашей) традиции. Ведь Реформация — не только о простоте Евангелия, но и о предельной глубине, до которой не достигает ни одна из церковных традиций, но именно там все они могут встретиться.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma

Author

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About