Конфликт отцов и детей, пожалуй, одна из самых распространенных тем с которой мы сталкиваемся на протяжении жизни. Мы знаем бесчисленное количество историй, воплощенных на экране и на страницах книг, также мы видели эти конфликты воочию, слышали о них и сами их проживали. О причинах этого конфликта и его модальностей сказано в сущности, не так много. Отец, в силу собственной эмоциональной незрелости, психологических травм или же аффекта непрожитой жизни, всячески угнетает жизненный потенциал своего ребенка, либо же, жестким воспитанием или принуждением к определенной деятельности, действует в своем понимании во благо дитя. Основа всякой психологической теории об урегулировании такого конфликта, строится на осознании человеком факта того, что отец или мать такие же люди, которые как и их дети живут свою первую жизнь и руководствуются накопленным багажом знаний, что в сущности, не так велик и был сформирован тенденциями прошлого, а также их отношениями с собственными родителями. Дальнейшим этапом (стоит сделать ремарку, что в данном пересказе не учитываются особенно травмирующие ситуации психоэмоционального, физического и сексуального насилия) будет принятие или же прощение родителя, оно может иметь как и практический характер (разговоры и прояснения ситуаций прошлого и настоящего с родителем) так и психический (внутреннее принятие сложившейся ситуации, интеграция негативного опыта в память как пройденного). Конечно, здесь не затрагиваются множество нюансов такой роботы, основная цель — это в общих чертах описать процесс разрешения конфликта, для дальнейшего его анализа с позиции отношений отцов и сыновей.

Как и в прошлой части, нам также необходимо взглянуть на проблему через призму современности. Одним из самых близких по духу, а также известным и широко описанным конфликтом, будет конфликт Кафки и его отца. Кафка, являясь одним из самых влиятельных авторов прошлого века, в своем творчестве неоднократно обращался к этому конфликту и в своем произведениях провел связующую нить меж образом отца и профессиональной деятельностью.

«Вина облекает его так же, как и судейских чиновников. Очень многое указывает на то, что мир чиновников и мир отцов для Кафки — одно и то же. И это сходство — вовсе не к чести чиновников. Тупость, низость, грязь — вот и все их доблести. Мундир отца сплошь заляпан пятнами, да и его исподнее отнюдь не отличается чистотой. Грязь — родная стихия для чиновничества. «Она не могла взять в толк, зачем вообще ведется прием посетителей. „А чтобы было кому парадную лестницу пачкать“, — ответил ей, возможно, просто со зла, один из чиновников, но почему-то именно это объяснение казалось ей особенно убедительным» [1]

Мир Отцов Кафки находит свое отражение и в мифе о Кроносе. Низость и грязь переносит нас к сюжету о Божестве, что пожирает своих детей из страха оказаться свергнутым, словно чиновник, чья жестокость оправдывается лишь боязнью потерять свое место. Каким бы ни был отец, будь он жесток и властен, или же наоборот, своим следом озарял наш путь, необходимо уловить от его фигуры два влияния, которые зачастую соприкасаются с конфликтом. Вне зависимости, жив ли отец или уже мертв, его фигура формирует внутри нас требование, с которым вечно приходит забытое. Это требование, будь оно произведено во благо, или же создано образом нашей мысли о том, как жил наш отец и чего желал от нас, должно быть описано и воспроизведено, в том смысле, в котором говорил об этом Дон Хуан Кастанеде

«Ты жалуешься, — сказал он мягко. — ты жаловался всю свою жизнь, потому что ты не принимаешь ответственности за свои решения. Если бы ты принял ответственность в отношении идеи твоего отца в том, чтобы плавать в шесть часов утра, то ты бы плавал сам, если нужно. Или же бы ты послал его к черту в первый же раз после того, как ты узнал его уловки.» [2]

Когда требование оформляется в текст или высказывание, когда мы начинаем понимать причину и следствие этого требования, перед нами стоит задача: Отвергнуть его, сказав об этом отцу, или же просто принять этот отказ как данное и более не соприкасаться с требованием. Иной вариант, принять требование и жить с ним в согласии, беря ответственность за эту экзистенциальную ношу, которую мы должны пронести через определенный этап или всю нашу жизнь.

Но после этого мы можем столкнуться с чем-то совершенно иным и неподвластным нашему сознанию или же выбору, а именно с наследственной ношей, она воспроизводится в обыгрывании сюжетов жизни наших предков и семьи, которые не смог преодолеть наш отец. Это является тем самым забытым. Его сложнее описать с логической точки зрения, хоть оно может быть воплощено в виде не уплаченных долгов, наследственных болезней и зависимостей, а также поведенческих тенденций.

«В том же смысле Беньямин писал, что князь Мышкин требует остаться незабываемым. Это не значит, что забытое требует быть восстановленным в памяти: требование принадлежит незабываемому как таковому, даже когда оно навсегда забыто всеми. Незабываемое предстает в этом свете самой формой требования. Это не претензия субъекта, но состояние мира, атрибут субстанции, то есть, словами Спинозы, нечто, в чем душа видит основание своей сущности.»

Забытое непрестанно актуализируется и овладевает нами, лишь постоянные раскопки и постановка вопросов о нем может вернуть частицы забытого на поверхность нашего сознания. Это более искусная игра нашего сознательного торможения, вопрос возможности, сможет ли Эдип вырваться из самоисполняющегося пророчества, или же все его существование, со всеми выборами и решениями — было предначертано?

«Каждый сын должен спросить у себя: «Какие травмы были у моего отца? Чем он пожертвовал (если эта жертва имела место) ради меня и других? На что он надеялся и о чем мечтал? Воплотил ли он в жизнь свои мечты? Был ли он эмоционально свободен, чтобы жить такой жизнью? Жил ли он своей жизнью или по заповедям Сатурна? Как его отец и его культура мешали его странствию? Что мне хотелось бы узнать от него о его жизни и его истории? Что мне бы хотелось узнать от него о том, что значит быть мужчиной? Пробовал ли отец отвечать на такие вопросы, но внутри себя, не для посторонних? Приходилось ли ему вообще когда-либо их задавать? В чем заключается непрожитая жизнь моего отца, и, может быть, я в той или иной мере проживаю ее за него?». Когда мы задаем такие вопросы, даже если отец умер, у нас больше шансов избежать его идеализации или обесценивания. Он превращается в мужчину, больше похожего на нас самих, на брата, который прошел через такие же испытания. Тогда даже в случае серьезной травмы мы, скорее всего, будем относиться к нему с сочувствием. Если нами овладеет ненависть, мы сохраним связь с источником нашей травмы. Если мы лучше поймем своих отцов с точки зрения взрослого человека, мы скорее сможем стать отцами для самих себя.» [3]

Может мы и не найдем ответов на интересующие нас вопросы и останемся на пороге забытого, лишь надеясь, что наша жизнь опосредована нашей собственной волей. В конечном счете, все сводится лишь к одному фактору — сможем ли мы разорвать болезненную привязанность к нашей травме и ощутить полноправную ответственность за свою жизнь? Если мы к этому готовы, нас ждет череда событий которые могут ощущаться как выход за рамки прежнего восприятия жизни. Экзистенциальная взрослость откроет новые пути для развития, а тень падающая на нас развеется, дав возможность выглянуть солнцу. В противном случае мы продолжим свое странствие в Мире Отцов, повинуясь их логике и закону, но и это не значит, что нам не суждено найти выхода.

Наверное, самой вдохновляющей и трагичной мыслью Кафки оказывается одна из последних фраз «Процесса»: «Хотя логика непоколебима, но против человека, который хочет жить, и она устоять не может». [4]

[1] — Вальтер Беньямин — Франц Кафка

[2] — Карлос Кастанеда — Путешествие в Иксалтан 

[3] — Джеймс Холлис — Под Тенью Сатурна 

[4] — Энди Мерфилд — Искусство быть Любителем 

https://t.me/mountainflow7