Эпиграф.
Ужас собственного открытия для Фрейда заключался в том, что то, что в конечном счете сополагает женщину и Бога как объект человеческого желания, есть лишь запрет на наслаждение от материнского тела.

П. С. Переносский, Торможение латузы

Ранним утром 4 января 2024 года в процессе переживания последствий новогодних сатурналий я обдумывал, настолько ли скучна предположительно вечная жизнь немертвого и неживого вампира, какой ее принято изображать в сюжетах готической классики. Если Будда прав, и душа есть только более легкая и тонкая форма материального тела, то она несомненно, также как и тело физическое, или точнее сказать, ньютоновское, подчинена закону смерти и в той же мере способна на чудо рождения. Такое прочтение мифа о вечном возвращении⁰ или предначальной дискретности буквенно-атомарной структуры мироздания¹ значило бы, что у всемогущего Бога демиурга, мимо которого Будда ускользнул в Нирвану, нет никакой веской причины отворачиваться от своих созданий, даже трагически и отступнически отпадших от веры отцов или впустую растративших жизненную силу в еретических теософских учениях. Ведь тогда выходит, что по апокалиптическому гамбургскому счету душой не обладает никто. И если великий архитектор вселенского лабиринта насыщает впечатлениями время жизни даже самых незамысловатых не принадлежащих никаким кесарям и императорам животных², было бы странно, если бы он обделил пространства и часто'ты территорий обитания древнесуществующих сознаний возможностью переживания соразмерных им осмысленных событий. Правда, язык, на котором могли бы быть выражены такие переживания, вероятнее всего, предполагает гораздо большую комбинаторную запутанность, чем я способен понять.

Эта мысль вернула меня к дорогому Борхесу и его кратким глубочайшим. Я думал, что когда Лакан на двадцатый год семинара прижигает платонизм алфавитом³, он подобно вайшнаву Раманудже - хронологически существовавшему после Будды, если это все еще имеет значение⁴ - пишет Борхеса не в форму одушевленной материи, но в качество бестелесного отглагольного прилагательного, и имплицитно предполагает, что Борхес мог писаться уже задолго до появления на свет своего осязаемого бренного сосуда, а также, что возможно ему вполне по силам писаться вновь даже тогда, когда в непостоянной памяти человекомерного космоса не останется и следа от его прошлого письма⁵. Воспоминание о фотографии, где Борхес по обыкновению, как мне теперь представляется, направляет невидящий взгляд к своду потолка буэнос-айресской библиотеки⁶, повлекло за собой внезапное осознание симметрии голоса и взгляда в уже давно казавшейся мне занятной, но жутковатой черте, связывающей его и Гомера - в слепоте.

Тогда, возможно преждевременно, почитаемый мной самим, но насмешливо укрываемый Борхесом гений символических прозрений ex machina оказался следствием дисфункции зрения органического; то ли посредством воли многомудрого отца шумеров Энки⁷, то ли через уже выходящий из моды нарратив гиперкомпенсации и сублимации. Эта по детски наивная и непосредственная мысль привела меня к другой мысли, более подходящей для сложной мифологии известной мне части мира; я подумал, а вдруг Борхес это и есть Гомер, который как Одиссей вернулся в давно оставленный край суженой ему Литературы инкогнито, чтобы застать там Джойса?⁸

Когда Борхес замыслил своего "Бессмертного" или может "Пьера Менара", он уже догадывался о том, кто он есть на самом деле, хоть и не знал этого наверняка, а когда дописывал, вероятно, с улыбкой представлял, что кому-то из его читателей может встретиться та же, или другая, но очень похожая на эту метафора. Однако, я убежден, что в итоге он не пришел к окончательному положительному ответу, ведь джентльменская скромность и греческая предусмотрительность не дали бы ему уверить себя в таком откровенно фантастическом совпадении. Но даже если Борхес и не согласился стать Гомером, из того не следует, что Гомер не захотел стать Борхесом на мгновение краткого сновидения земной жизни, чтобы снова узнать в забытом неузнанное, или чтобы передать последние строфы песни о воскресении неприлично скорому на суждение и conclusio ученику Парацельса.⁹

Улица Tirta Tawar
Убуд
Остров Бали

***
0. Борхес, Циклическое время
1. Борхес, Учение о циклах
2. Борхес, Аналитический язык Джона Уилкинса; о необязательности закона исключенного третьего
3. Лакан, Еще
4. Борхес, Синие тигры; о фантазматических объектах желания - ошибках
5. Борхес, Книга песка
6. Борхес, Вавилонская библиотека
7. Шумерский миф о сотворении человека - Энки и Нинмах;

Энки и Нинмах выпили пива, божья утроба возликовала.
Нинмах так Энки молвит:
"Человеческое созданье - хорошо ли оно,
дурно ли оно -
Как мне сердце подскажет, такую судьбу ему присужу -
или добрую, или злую".

Энки Нинмах так отвечает:
"Судьбу, что ты присудить пожелала, -
благую ли, злую ли - я назначу!"

<...>

А второй - он плохо видел свет, щурил очи -
вот кого она сотворила.
Энки, на него взглянув, на того, кто щурил очи,
Определил ему судьбу, искусством пения его наделил он.
Ушумгаль, владыка великий, перед царем его поставил.

8. Борхес, Четыре цикла
9. Борхес, Роза Парацельса