Create post
Бродский и остальные

Лидия Чуковская об Иосифе Бродском

panddr
Natasha Melnichenko


К 75-летию поэта

И. Бродский. Конец вещи : Пять эссе

Москва: — Libra Press, 2015. — 259 с.: ил.; (Poesia).

Бродский писал о поэтах много. Шкала его оценок редко опускалась до штилевой отметки, в таких оценках нет ни его интереса, ни его заинтересованности подарить своему читателю автора, не отмеченного «божьей искрой».

В книгу вошло пять эссе Иосифа Бродского о поэтах. Поэтах разных, очень разных. И эпохально, и тематично, и языково, и интеллектуально.

Но его эссе о поэтах — это широчайшее поле для его прозы, для его «больше философии», нежели разбора стилистических особенностей автора.

(Вот и нету мальчика)

5/I 66. Переделкино

В Москве Иосиф.

Прислал мне милое поздравление с картинками. Был — правда, ненадолго, на бегу. У него грипп — 38,3 — а он мчался в Гослит, к Слуцкому и пр. Подарил мне свои стихи о Боге в деревне и один перевод из Галчиньского. Сказал:

— Это будет смешно, но я, кажется, уеду обратно в Коношу. Там можно дешево прожить.

Рассказывают, что в Ленинграде где-то выступал Толстиков и объяснял, что освобождение Бродского — «крупная политическая ошибка Москвы».

На партсобрании в ТАССе делал кто-то официальный сообщение о Синявском и пр. И добавил: «Писатели вмешивались в дело Бродского и добились его освобождения совершенно незаконно».

7/I 66. Переделкино

Только что я проводила Иосифа — до мостика, до кладбища, и показала ему наверху две сосны.

Он приехал около часу. Сидел у меня, курил и читал отчет о беседе с собой. Мы ждали, когда нас позовет Дед.

Наконец Дед нас позвал. И вот Дед сидит на диване, а Иосиф ходит; и Дед встает и подводит его к полкам англичан и американцев; и они перекидываются именами и оценками. Иосиф учтив, добр, внимателен — и я вижу: не спорит, даже когда не согласен.

Все идет довольно хорошо, пока за обедом (Дед, я, Клара Израилевна и Бродский, наверху) Дед не просит Иосифа читать стихи. Тот читает — «Новые стансы к Августе». Дед очень слушал и очень хвалил: «Вдохновенно с начала до конца и виртуозно».

Но Бродский, как я уже замечала не раз, сатанеет от собственных стихов. Он сразу стал напряжен, резок, неприятен. Выслушав похвалы, он сказал: «Вам это не понравилось, я прочту другое».

И прочел «Послание одной поэтессе». — Кому это? — спросил Дед. — Конечно, никому! — ответил зло Иосиф. Потом начал читать «На смерть Элиота», и весь дрожа, бросил, когда заглянул в комнату Геннадий Матвеевич и поманил Клару. Вошла Марина и села с каменным лицом. Кончив, Бродский был весь в поту. Я видела, что он мучительно хочет курить. Я его увела. У меня ни от чего разрывалось сердце. Отчего? От того, что после стихов нельзя «обращаться к своим делам», как сделали К. И., Кл. Изр., Марина — ведь человек только что пошел на смертный риск: прочел стихи. От того, что К. И. не полюбил его. От того, что К. И. в силах смотреть на него просто как на одного из талантливых молодых поэтов, а не как на Фридину, нашу тоску и бессонницу. А я не умею видеть в человеке только его — без всей боли, с ним связанной.

Бродский отчаянно курил, дорвавшись до низу, и звонил Ласкиной и Гале Корниловой по поводу своих стихов (или переводов?). «Москва», «Знамя».

Потом мы вышли. Мороз. Я довела его до мостика, показала тропинку к могиле и ушла.

20/I 66. Переделкино

А в городе в моей комнате живет Иосиф, — как жил прежде Солженицын. Странный юноша. Радовался моей комнате, тишине и покою, темным занавескам, книгам — в первую же ночь, имея ключи, не пришел ночевать. Ночевал ли во вторую — еще не выяснила.

Странное существо — больное и привлекательное. Читал в Союзе с успехом свои стихи и переводы. Сидя у меня — пока я ждала такси, уже вручив ему ключи и объяснив ему все тайны замков и кранов, — читал мне наизусть Горбовского. Вкус точнейший, потому что он читал хорошие стихи Горбовского, а мне в журнале всегда попадались плохие. Потом мы заговорили о Мандельштаме и он вдруг сказал: «А я несчастнее его. Есть общее в судьбе, но я несчастнее». — «Не грешите, Иосиф», — сказала я.

Он был накануне в «Новом Мире», у Твардовского со своими стихами. Разумеется, отказ был предрешен — стихи не той системы.

— В ваших стихах не отразилось то, что вы пережили, — сказал ему Твардовский.

Странный упрек. А если б отразилось — он бы напечатал?

И далее:

Сейчас мне некогда, но если хотите, я выберу время и потолкую с вами о ваших стихах.

Не стоит, — ответил Иосиф.

23/I 66. Москва

В довершение радости: я дома! — тут же Иосиф: «И изгнанники в доме моем».

Мы встретились у входа. Он помог расплатиться и поднять вещи. Пришел и сразу заторопился (ждут друзья?), но попросил «Прозу» Цветаевой — на чуть-чуть. Пока я распаковывалась и мы с Марусей его переустраивали в маленькой комнате — он читал. Вскочил, и схватился за сердце.

— Болит, что?

— Нет. Но это ведь немыслимое чтение. Она одна все понимала — все поняла сразу. Маяковский поверил, пошел напрямик и пришел к обрыву. Ахматова и Мандельштам думали, что можно все–таки построить внутренний мир. А она поняла сразу — конец, гибель. И надо мерить себя и правду ею, только ею.

И дальше — слова о неизбежности гибели и что он хочет ее.

(Я ему немного рассказала о своей встрече с Цветаевой в Чистополе. Она: «Разве вы не видите, что все кончилось?» — Я: «Все равно, я мобилизована, со мной дети… И у вас ведь сын». — «Я для моего сына только помеха. Ему без меня будет лучше».)

Я сказала Иосифу, что моя религия: 66-й сонет Шекспира. Что каждый человек — свет для кого-то. Погибнешь — и кому-то темней.

Да другу худо будет без меня.

— Неверно. Им, всем нас любящим, будет лучше без нас… Мы им только мешаем.

Потом сказал тронутым голосом: «Мои старики»…

Читал мне стихи Горбовского: «Я свою соседку изувечу» — квинтэссенция коммунальной квартиры.

Вечером пришел, когда я еще не спала. Беглый разговор в маленькой комнате, где ему, он говорит, больше нравится, чем у меня.

Я ему прочла свое письмо в «Известия».

Ему очень по душе. Сказал грустно:

— Вот, все готовятся. А мне соваться нельзя — это будет во вред им.

Назавтра к 8 ч. 30 м. — ему на самолет в Ленинград. Утром, в 7 ч. 30 м., я его разбудила. Пила чай, он сварил себе кофе.

С нежностью об А. А.

«Единственная радость, которая еще осталась в мире». «Возле нее становлюсь комплиментщиком». «Чувствует она себя прекрасно, говорит: «РОЭ 7, хожу по лестнице не задыхаясь, сердце не болит. Не совершить ли мне еще какое-нибудь чудо — например родить близнецов»».

Оделся, взял чемодан, отдал мне ключи.

И улыбнулся на прощание открытой, доброй [улыбкой].

Иосиф Бродский. Ленинград, 1963 г. Автор — А.И. Бродский
Иосиф Бродский. Ленинград, 1963 г. Автор — А.И. Бродский

23/I 66. Москва.

Да — еще.

За кофе: «Меня Сергеев сосватал. Я уеду под Ригу в какую-то келью. Там дешево жить. Все время надо уезжать… Я — пыль».

Иногда он кажется очень красивым — словно юноша Блок.

«Переводить стихи больше не могу. Они меня душат. Лучше буду делать технические переводы».

10/VI 66.

Пиво-Воды. День счастливый и больной.

Утром кончила писать о Фриде.

Подняла голову — на тропочке Иосиф и Толя.

Иосиф и Толя — это ведь и Фрида, и АА…

Сидели на скамьях у костра. Оба читали стихи, оба очень хорошие.

Потом Толя увидел ежа. Они бросились. Иосиф снял пиджак и поймал его. Они его отнесли к К. И.

23/IV 67.

Люди…

Вчера утром Бродский; вечером Peter Norman.

Бродский читал — кричал — стихи. То, что он любит в своих стихах: длинное, виртуозное, абстрактно философское, ироническое до меня не доходит; зато такие стихи, как «В деревне Бог живет не по углам…», кажутся мне прекрасными.

Сам он мирен, даже добр, но изнурен, болен.

25 января 68

Другая боль: Иосиф. Он был опять, принес мне прочитанные им мои «Записки» с высокой похвалой: «это комментарий к ее жизни и творчеству». Жаль мне его очень. Он на перепутье. Деньги наконец скоро будут большие (ему устроил Жирмунский перевод Джона Донна), но он их, конечно, истратит зря, а надо бы устроить жилье, где бы он мог работать.

23 апреля 68

Вчера внезапно появился Бродский с какой-то молоденькой англичанкой, приятельницей Аманды, изучающей Епифания.

Иосиф гораздо спокойнее, ровнее; выглядит хорошо, розовый. Сообщил несколько неприятных вестей:

— Толя подавал в Союз — чудак! — и его не приняли.

— Его собственная, Иосифова, каша, на мели; издательство чего-то требует, чего он, конечно, не хочет.

Мельком Бродский обронил несколько интересных фраз. Он сказал, что всем обязан какому-то своему другу Гарри. «Я ныл, был болен, жаловался. Он мне сказал: «Ты ведь не тело». С тех пор я все понял».

1 января 69, среда

Бродский талантлив, умен, на границе гениальности, но всегда будет нищ и мало любим и неудачлив — как О. Э. [Мандельштам. — Е. Ч.], потому что он ничего человеческого не понимает и не хочет, и не идет ни на какую другую работу, кроме поэзии, переводы — способ зарабатывать — делает неохотно.

Он совсем не литератор и очень мало человек — он только поэт, и это не сулит благополучия.

2 февраля 69, воскресенье

Иосиф мыкается без денег. Кончил какую-то Поэму — Рейн говорил: «гениально», «грандиозно». Как помочь ему?

14 июля 69

Дважды за это время был Бродский. Это тоже радость. Мы с ним до сих пор встречались как-то «официально»: сначала при АА до ссылки он мною вообще не интересовался, а мне не очень нравился; потом, после беды с ним и его ответов на суде я поняла, что это за человек, потом — что за поэт; потом он приходил ко мне, но все как-то не клеилось — с его стороны это был скорее «долг благодарности». И только теперь я почувствовала с ним какой-то контакт. Был дважды — оба раза читал дивные стихи. У него снова над головой тучи — ленинградские власти пытаются впутать его в тамошнюю очередную историю. Он приехал сюда, спасаясь, но не может перенести здешней жары. Опять хочет в Ленинград. Мои записи ему понравились очень. Я польщена, потому что знаю его правдивость. Сказал:

— Это лучше, чем разговоры Эккермана с Гете. Тем более что А. гораздо выше Гете. (!)

Когда я сказала — в другой связи, — что А. А. часто бранила людей и иногда несправедливо и людям будет больно читать, он ответил:

— Это все равно. Важно, что она так думала. А если думала так, значит, была права.

«Делаю только это».

— Но я слепну, — не сказала я.

Еще о Бродском.

Его пригласили на какой-то писательский съезд за границу — не знаю, в Америку или Англию. Наши ответили, что такого поэта в России нет: напечатаны какие-то три стишка в «Дне Поэзии». История воистину гнусная. Не печатают его, а потом заявляют, что его нет. «Вас здесь не стояло» — как говорила АА. Рассказывая мне этот эпизод, Бродский добавил: «Если бы я знал, кто написал отсюда письмо, я бы набил ему морду». — «Хорошо, что не знаете», — сказала я.

Еще он сказал очень примечательно про жару:

«Такая безвыходная, словно Сталин вернулся и это по его приказу».

25 октября 71, понедельник

Читаю Бродского. Читала вслух Фине, и читая «От окраины к центру» — заплакала. Многое мощно и берет за душу, а многое мне не по силам. И как грустно, что К. И., встречаясь, не встретился с ним, и так и не понял, кого он помогал спасать. И какое счастье, что эта книга — есть.

18 мая 72, четверг

Переделкино. Мерзкий день.

Еще одно дурное известие. Иосифа почти насильно убирают из страны — в срочном порядке.

Лучше ли ему там будет? Или хуже, чем здесь? Сохраннее ли? И как же — родители?

И — Россия. Опять теряет поэта.

31 мая 72, среда. Переделкино

За час до отъезда сюда я простилась с Иосифом.

Навсегда?

Голос по телефону. Тот, из «дела Бродского», из Фридиного мира. Я ему открыла. Похудел; волосы поредели; морщинки у глаз: другой возраст. Одет, как всегда, не по погоде. Я его усадила против себя, дала пепельницу.

И сразу между нами потекло считанное время — время разлуки. Оно особенное — «Мы на учете».

— Я вам сделаю маленький подарок.

Надписал книжку (или оттиск?) «От слагаемого, меняющего место».

На обороте — его лицо: обиженный древний еврейский мальчик.

— Вот и вторая ссылка, — сказала я.

— Да.

— А где в Ленинграде ОВИР? Он оживился.

— На улице Желябова. Идешь дворами. Потом Михайловский сад…

Он говорил об этих местах уже будто с чужбины — о родине. Уже как о дорогом прошлом.

— Я думаю, вы вернетесь, — сказала я.

— Конечно. Через год-полтора.

(О родителях я не заговорила. Нельзя.) — Я здесь ничего не сделал плохого, — сказал он. — Я писал стихи.

— И вообще ничего плохого, — сказала я. — Только хорошее. (Время текло, туда и назад, так, что, кажется, его можно было потрогать рукой… Фрида!)

Я спросила, у кого он здесь остановился.

— У Мики Голышева. Знаете?

— Да, знаю: это ваш друг.

— Дело не в том, что мой друг. Это вообще человек № 1. Единственный, кого можно оставить за старшего.

Я попросила его прочесть стихи.

— Нет, не надо. Они мешают. Попросите, чтобы вам прочли «Сретение». Это лучшее, что я написал.

— Вряд ли вы сами понимаете, что у вас лучшее.

— Я разбираюсь в изящной словесности.

Мы помолчали. Я сказала, что видела его вторую книгу и дала оттуда переписать для себя многие стихи.

— Какие же?

— «От окраины к центру»… «Теперь так мало греков в Ленинграде…»

— Это все старое, 59-й год, — сказал он презрительно.

Я спросила, сколько времени он будет ехать — плыть — лететь.

— Не знаю и не хочу знать. Не хочу про это думать.

— Вот что, — сказала я, — имейте в виду, что я не боюсь переписываться с заграницей. Пожалуйста, пишите, мне и побольше и почаще.

Он обрадовался — единственный раз.

— Хорошо, что сказали. Спасибо! Я помню ваш адрес.

— А кому вы обязаны своим отъездом? Новой ссылкой?

— Все тому же поэту.

(Я не поняла, но не спросила.)

— Что же, Иосиф, там, может быть, в вас хоть любопытство проснется.

— Нет. В 32 года уже не любопытствуешь.

(«Еще как!» — подумала я.)

Он поднялся, что-то сказав о времени. Я тоже встала. Мы обнялись. Я поцеловала его в колючую, небритую щеку.

— Да хранит вас Бог, — сказал он (мне бы ему!).

Мы быстро прошли в переднюю, я отворила перед ним дверь.

— Вот и нету мальчика, — сказал он, перешагнув порог.

— Всё есть, — сказала я.

Subscribe to our channel in Telegram to read the best materials of the platform and be aware of everything that happens on syg.ma
panddr
Natasha Melnichenko

Building solidarity beyond borders. Everybody can contribute

Syg.ma is a community-run multilingual media platform and translocal archive.
Since 2014, researchers, artists, collectives, and cultural institutions have been publishing their work here

About