(Интервью Нестора Пилявского и Наталии Боливар, источник — журнал «НОЖ»).

Наталия Боливар Аростеги — личность эпохальная: сменив аристократическую семью на леворадикальное подполье, она помогала Фиделю Кастро прийти к власти, подвергалась заточению и пыткам, прошла посвящение в колдовские культы, организовала музеи, написала книги и стала известна миру как ведущая специалистка по этнологии афро-кубинцев. Этим летом Наталия приняла меня в Гаване, и кое-что из нашей беседы превратилось в интервью для «Ножа». Особую благодарность за помощь со встречей и интервью я выражаю своему другу Хамелю Гонзалесу.

Н. П.: Сегодня последователи африканских по происхождению религиозных и мистических течений, таких как сантерия, пало, арара, вуду и других, чувствуют себя на Кубе свободно. Люди с гордостью демонстрируют свои кальярес (священные ожерелья) и браслеты из бусин, носят белую одежду, если у них проходит период инициации. Религиозная свобода проявляется на разных уровнях: от декора на асфальте 23-й улицы, выполненного с отсылкой к символизму общества абакуа, до ритуального афроавангарда в Национальном Музее Изящных Искусств, над коллекциями которого вы когда-то работали. Вчера я познакомился на набережной со спиритистом, и он спокойно пригласил меня на свои церемонии. Но так было не всегда. Долгое время сантерия и родственные ей культы существовали в глубоком подполье, атрибутика скрывалась, церемонии проходили тайно. Так было еще долго после отмены рабства, и даже уже во времена коммунизма религиозные права темнокожего населения часто не соблюдались, а многие люди продолжали стыдиться своих связей с африканскими культами. Вы человек, принявший непосредственное участие в культурной деколонизации Кубы. Во многом благодаря вашим книгам об афро-карибской духовности общество стало избавляться от расистских предрассудков и фобий. Но я знаю, что, несмотря на ваш видный статус в кубинском обществе и заслуги перед революцией, ваши научные публикации на эту тему тоже не были легким делом. Что вы можете рассказать об этом?

Н.Б.: Когда в 1990 году была опубликована моя книга «Ориши на Кубе» (Los Orishas En Cuba), вышел скандал с ее презентацией. Еще до этого большие шишки противодействовали моей работе, но тем более они были огорчены, когда на презентацию книги пришло около пяти тысяч человек. Я не делала никакого продвижения книги заранее, просто мои друзья рассказали своим друзьям и знакомым и так далее, и в итоге пришло такое большое количество гостей. Было полно солдат. Но мои противники все же не могли меня трогать, поскольку я женщина, которая боролась за революцию и против Фульхенсио Батисты, причем боролась с оружием в руках.

Н. Боливар о первых веках рабовладения на Кубе, из книги «Санта-Барбара — Чанго: к вопросу о религиозном синкретизме»: «Позиция белых господ стала определяющей в изолированном содержании чернокожих по их этническим группам или “нациям”. Это было причиной, по которой белые сравнительно снисходительно взирали на формирование черных братств и организаций взаимопомощи согласно этническому и религиозному принципу. Пятнадцатое, шестнадцатое и семнадцатое столетия демонстрируют беспрерывно появляющиеся этнические группы и религиозные культы. Люди практиковали свои религии в соответствии с рутиной: тогда их жизнь проходила в домах господ или на первых сахарных производствах. А беглые чернокожие, так называемые симарроны, осуществляли свои религиозные практики на дикой природе или в паленках (сообществах беглых рабов)».

Н.П.: Когда вы впервые взялись за оружие?

Н.Б.: Я неплохо стреляла уже с десяти лет, владела кольтом 38 калибра. Стрелять меня научил один мой родственник, прошедший вторую мировую войну. Вообще-то все в моей семье по материнской линии были задействованы в искусстве, все они пели, рисовали, декламировали. Но был один родственник, который жил со своей матерью в Нью-Йорке. Он показал мне не только, как стрелять, но и как пользоваться гранатами.

Н. П.: С этими знаниями вы и пригодились революции?

Н.Б.: Да, я была членом интересной группы под названием «Революционный директорат» (Directorio Revolucionario), и я действительно помогала членам этой группы организовать вооруженное сопротивление, я помогала им с автоматами. «Революционный директорат» действовал, в основном, в университетской среде, равно как и Студенческая Университетская Федерация (La Federación Estudiantil Universitaria). Когда члены групп подготавливали атаку на Президентский дворец, я помогала им в создании вооруженной организации, в чистке наших рядов, в строительстве лодки, во многих делах… И мы учились стрелять вдали от людских поселений, на берегу моря, чтобы никто не слышал выстрелов. Конечно, парни из нашей организации всегда поражались тому, что я, женщина, действую наравне с ними.

Н.П.: В ноябре 1958 года вы вместе с другими революционерами обстреляли станцию полиции, убили и ранили правоохранителей, после чего были посажены в тюрьму, где вас подвергли довольно жестоким пыткам. Но, в отличие от многих других борцов с режимом, в конце концов вы были отпущены…

Н.Б.: Действительно, я боролась против режима Батисты, против его правительства, но это правительство ничего не могло мне сделать. Они были вынуждены лизать мне зад, хотя страстно желали меня ликвидировать. В первую очередь, они не могли меня уничтожить, потому что я была представительницей элиты, отпрыском аристократического рода. А еще и потому что я чистая майомбера с 1954 года, и со мной не так-то легко совладать, меня нельзя сломить.

Н.П.: Поясним для читателей, что значит майомбера. Майомбера — это последовательница одной из афро-кубинских религий — пало майомбе, которую считают очень воинственной и очень колдовской. Вы известны, в первую очередь, как исследовательница данной религии, как антрополог и этнограф, но вы не скрываете, что также являетесь, если так можно выразиться, жрицей данного культа — йайа нганга. Вы владеете нгангой — священным объектом, имеющим очень сложный состав и выполняющим самые различные функции. Нганга, происходящая от конголезских минкиси, обычно представляющая собой котел со множеством особых предметов в нем, и для каждого последователя пало — это не просто некий объект, а живое существо или даже скорее — совокупность существ…

Н.Б.: Да, в моей книге “Ta Makuende Yaya y las Reglas de Palo Monte” есть фотография с моей нгангой, там же приводится и её имя — Сьете Лунгулунгуана Баталья Сакара Эмпеньо. Эта нганга указывает мне путь, она не позволяет мне идти по жизни вслепую, помогая и подсказывая во всем. И я никогда никуда не выхожу без своих ожерелий. Я уважаю все религии, очень ценю оча (регла де оча — самоназвание сантерии, прим. ред.), но пало майомбе — это моя любовь, моя жизнь.

Лидия Кабрера о нганге, из книги «Правила Конго: Пало Монте Майомбе»: “Итак, нганга это микрокосмос. В ней сконцентрированы силы и духи всех царств природы. Природа и все окружающее нас, по воззрениям майомберо, имеет душу. Впрочем, это касается не только воззрений майомберо, это верно для любых верований и практик, осуществляемых африканскими сектами на Кубе. Ничего в мире для них не бездушно”.

Н.П.: На обложке книги, которую вы назвали и которая когда-то пробудила во мне самом исключительные симпатии и интерес к пало, к кубинскому наследию Конго, имеется картина авторства ныне знаменитого художника Хосе Бедиа, который вырос на Кубе, а потом уехал в США. Как я понимаю, вы знакомы с ним именно в русле пало?

Н.Б.: Да, совершенно верно, Хосе Бедиа получил свое посвящение на моей нганге.

Н.П.: Расскажите, пожалуйста, что вообще привело вас, даму из высшего общества к пало, культу, который и в наше-то время многими считается опасным или маргинальным. И что в целом подтолкнуло вас к исследованиям в области африканской духовности?

Н.Б.: В первую очередь, это моя няня Изабель Кантера из Тринидада. Она была дочерью раба моей семьи. Моя семья, ведущая свое происхождение от Симона Боливара, была очень богатой, и соответственно у меня была няня, подаренная мне дедом. Разумеется, меня взращивали в католичестве, я училась в колледже Святейшего Сердца, и всё тому подобное, но куда большее влияние на мое личностное становление оказала няня Изабель. Она рассказала мне множество вещей, которые стали основой моего интереса к афро-кубинским религиям и культуре, которые захватили меня. Я помню спиритическую куклу няни, которая иногда раскачивалась в своем креслице. Я помню ее рассказы о природе, о животных и растениях, о том, как можно использовать их для лечения и различных целей. Моя няня сама своими знаниями и природными средствами вылечила меня от тяжелой болезни легких. Хотя мой дядя был известным и успешным доктором, он и другие врачи вылечить меня не смогли, а Изабель Кантера смогла.

Н.П.: И ещё одна женщина сыграла большую роль в вашем увлечении афро-кубинской культуре. Я говорю о знаменитой исследовательнице и писательнице Лидии Кабрере. Ее труд “El Monte” стал классическим для фольклористов и антропологов, изучающих Кубу. В отличие от вас, Кабрера не приняла революции и покинула государство Фиделя Кастро, но до этого вы были с ней дружны.

Н.Б: Давайте скажем так: всем нравится Фидель Кастро, хотя многие ненавидят коммунизм. Для меня, даже если я прослыву белой вороной, личность Фиделя нельзя не любить.

Что касается Лидии Кабреры, то наши семьи дружили, когда я была еще очень юной. Это был один круг. В те времена я была, что называется, странной личностью. Мне совершенно не нравились заведенные в нашем кругу порядки, все эти еженедельные хождения в церковь, выходы в свет, привычки и нравы высшего общества. Моя мать тогда очень переживала из–за того, что я находилась как бы вне католической церкви. К тому же я дружила с коммунистами, с Карлосом Рафаэлем и некоторыми другими. Я помогала своим друзьям, даже просто вне политики. И они были намного старше меня. Все это, в том числе мое увлечение кабаре, а я была заядлой кабаретерой, настораживало и угнетало мою мать. В те времена я познакомилась с Лидией Кабрерой, другом моей семьи, которая занималась созданием Дворца изящных искусств и готовила выставку на афро-кубинскую тематику. Надо сказать, что тогда эта тематика не приветствовалась. А мне, конечно, захотелось помочь Лидии в этой работе, и я стала помогать.

Лидия Кабрера была невероятно интеллектуальной женщиной, дружившей с прославленной Габриэллой Мистраль (чилийская писательница, лауреат Нобелевской премии — прим. ред.). Конечно, она и Фернандо Ортис — создатели кубинской этнологии, непревзойденные специалисты. Лидия Кабрера очень много общалась с людьми, которые еще застали рабство, она терпеливо и подробно расспрашивала их обо всем, о значении каждого слова, и благодаря этой кропотливой работе африканское наследие в ее трудах получило такое звучание. Лидия Кабрера не была только моим учителем, мы были друзьями. И эта наша дружба тоже настораживала мою мать, равно как и мое все большее погружение в африканскую тематику, в мир афро-кубинских религий. Как и многие другие представительницы высшего общества в то время, моя мать имела предрассудки относительно чернокожих людей. Но для меня религия, которую я изучала, быстро стала лучшей и правдивой, поскольку это очень экологическое учение. Лидия Кабрера говорила мне, что я должна очень много учиться, постоянно вести записи, подробно и с отсылками изучать каждую вещь, с которой мы имели дело. Так я и делала. Кабрера стала наставлять меня, когда мы готовили выставку, посвященную мифу о принцессе Сикан и тайнах общества абакуа. Тогда я каждый месяц устраивала конференции и делала доклады.

Н.П.: В 50-е годы вы познакомились с революционером Хосе Луисом Гомесом Вангемертом. Какое влияние оказала на вас связь с этим деятелем?

Н.Б.: Я люблю его. И я видела его смерть. А на вопрос о влиянии я могу сказать, что до знакомства с ним я была одной личностью, а после стала другой. Вангемерт был на десять лет старше меня, он работал журналистом и был членом Революционного директората. Он рассказал мне многие вещи про абакуа… 13 марта 1957 года, когда члены директората атаковали Дворец президента, я была в музее, на работе. Вангемерт зашел в музей и сказал мне, чтобы сегодня я ни в коем случае никуда не выходила. Потом он ушел. Я была на втором этаже музея с группой американских туристов, когда услышала взрыв. Все упали на пол, а потом встали и смотрели в окна. Я знала, что что-то происходит, и из музея я увидела, как он упал, а вскоре зашли люди и сказали мне, что он умер. К тому моменту я уже знала это, чувствовала.

Н.П.: Что вы думаете о смерти?

Н.Б: Есть великое множество религиозных и философских концепций смерти. Хотя я не практикую католичество, я с уважением отношусь к Библии, это очень хорошая книга, имеющая много общего с сюрреализмом. Множество самых разных религий включают в себя полезные механизмы катарсиса, и многие религии были изучены мной, многие культы, системы предсказаний и тому подобное. Не только системы кубинских негров, но, к примеру, системы и учения американских индейцев. Есть много мнений, и наиболее интеллектуальные мои собеседники соглашаются с тем, что религиозная имагинация — это половина познания, а также связывают это познание с представлениями о перерождении в другом месте, в других обстоятельствах, среди других людей.

[в этот момент в комнату входит большая белая собака]

Я люблю собак. В следующей жизни я бы хотела быть собакой.

Тодд Рамон Очоа об афро-кубинской концепции смерти, из книги «Сообщество мертвых»: «Калунга, смерть, ику — также в пало могут говорить о ланго — для расширения этого языка смерти я буду использовать свой собственный термин. Лучше всего понимать Калунгу как план имманенции, а поэтому уместно говорить о “среде мертвых”. Я говорю так, поскольку Калунга, в своих процессах насыщения и соприкосновения с нами, напоминает атмосферу или климат. Я бы позаимствовал вокабуляр у метеорологов и говорил о климате мертвых со своими зонами высокого и низкого давления».

Н.П.: Вы считаете себя типичной или, может быть, даже абсолютной кубинкой?

Н.Б.: Определенно — я очень люблю свою страну. И все, что происходит в ней, все, что случается тут, всегда задевает меня, может ранить. Я все время путешествую по разным странам, но я никогда не покидаю Кубу более, чем на один месяц. Я не могу жить без нашего моря, без нашей растительности, без самого запаха Кубы. Я люблю свою страну.