Консерваторы и традиционалисты говорят о том, что когда-то в прошлом было хорошо и даже боги ступали по Земле, а потом всё испортилось. Для того, чтобы эксплицировать миф о Золотом веке, одни провозглашают упадок Кали-юги, другие тоскуют по героике модерна, третьим достаточно ностальгировать по СССР, а четвертым и вовсе хватает того, что «в ЖЖ было куда интересней, чем в этом вашем Фейсбуке». Есть консерваторы философского рода, и такие нередко взывают к Мартину Хайдеггеру, что на первый взгляд выглядит закономерным, ведь именно этот философ писал о человеческой истории как о постепенном забвении бытия, обращался к истоку этого процесса в эллинской философии и порицал опустошающее, дегуманизирующее техническое начало. Но, присмотревшись к его онтологической мысли о времени чуть внимательнее, мы обнаружим, что она утверждает сущностный приоритет потенциального над актуальным и будущего над прошлым или настоящим. Всё дело в смерти, и, если консерваторы сознательно и бесстрашно вглядятся в ее темную фигуру, они поймут, что боги — отнюдь не в прошлом.

У каждого из нас смерть — это то, что всегда есть в будущем. Никто из нас не имеет своей смерти в прошлом. Смерть для человека — это то, что будет, и то, что своей будущностью выдвигает человека из прочего сущего. Возможность набрасывания, создания жизненного проекта и экзистенциальная озабоченность перспективой — есть то, что отличает людей от животных, которые, находясь в «неявном напоре сущего», не знают бытийной истины своей конечности, а потому не имеют и возможности черпать творческое начало из области виртуального, то есть не имеют возможности языка. Экзистенциальная онтология направлена к будущему и к тайне его сущностной «пустоты», из которой сбывается происходящее событие. Будущее как могущество-сбыться, как «может-быть» любой метафоры или превращения (а, значит — и как родитель языка, в котором по принципу игры или ритуала одно обозначается через другое), будущее как возможность-бытия-быть, и есть настоящее время игры или время богов, воплощающих принцип превращения — это время богов, производящих логос. Консерваторы льют слёзы слепых, но им следует рыдать ещё горше: боги — никогда не в прошлом, но всегда — в будущем. Время, которое не временно, и бытие, которое не есть нечто существующее, сходятся в том «месте», которое мы можем понять как будущее или смерть, как время богов, время бессмертных, которые в одной из максим Гераклита "бессмертны смертностью смертных".

Человек соотнесен к универсуму таким способом, что в своей осознаваемой конечности он пребывает между действительным и возможным, актуальным и потенциальным, реальным и виртуальным. Очевидно, что в этой соотнесенности покоится склад сознания и коренится исток языка. Язык показывает свое сущностное начало через феномен игры, через возможность-сбыться, и, таким образом, всегда принадлежит времени или смерти, между которыми некоторые антропологи (к примеру, Жильбер Дюран) фактически ставят знак равенства. Архаические обряды, ставшие отправной точкой культуры и искусства, представляют собой феномен игровой инверсии, онтологически «общий» с детскими играми, в которых игрушкам или действиям присваиваются виртуальные значения — так мы, современники, можем понять (или, скорее, деконстриуровать) ещё одну максиму Гераклита: «Время мира это ребенок, играющий в кости. Его игра — царствование».

Хайдеггеровская фундаментальная онтология и симфоничные с ней философские учения заставляют вспомнить астрологию, в которой Дом тайны — это последний XII Дом гороскопа, максимально отдаленный от личности и исходных позиций рожденного (I Дом). XII Дом — это дом трат, потерь, расходов и нехватки, дом чего-то не существующего, а также дом сна и посмертия, и его естественным хозяином является Сатурн, неумолимая планета времени и судьбы. XII Дом — это дом всегда-будущего, истинные «сады смерти», сфера содержательной тайны языка, который принадлежит не человеку, а смерти, делая и самого человека принадлежащим ее сверхвласти. Похоже, халдейские мудрецы, хотя и не были экзистенциалистами, но, в отличие от наших доморощенных консерваторов, понимали, что боги не в прошлом, а в будущем. В будущем, с которым мы никогда не столкнёмся. Быть консерватором, равно как и прогрессистом — могут позволить себе только люди наивные или суетливые. Мы же, новые стоики, говорящие на языке смерти, утверждаем, что чудесная сила превращений, тайна жизненной гибкости, принцип языка и мышления, карта судьбы, кости игры и всякая божественность вообще — всё это не составляет ни надежности, ни безнадёжности, при том, что надежда может быть одной из игровых костей, выпадающих во времени и из времени, из того времени, где нашей смертью живут бессмертные. Это время-будущее. Почему? Потому что в будущем никто из нас не умрет; — потому что в будущем мы уже мертвы.