Ева трахается неистово. Каждый раз так, как будто хочет умереть. Ей двадцать три. Ровно столько, сколько раз в день она думает о суициде. Мы встречаемся с ней спонтанно. И каждый раз все заканчивается постелью. А потом мы  просто разлетаемся в разные стороны, как бильярдные шары, после столкновения друг с другом.

— Если я ударяю одним бильярдным шаром по другому, то говорю, что первый стал причиной движения второго; однако движение второго бильярдного шара — это совершенно отличный от движения первого факт, не включенный априори в первый. Давайте предположим, что мы явились неожиданно: в таком случае, увидев бильярдный шар, мы не можем априори знать, что, если его подтолкнуть, он вызовет своим действием движение другого шара. То же самое можно сказать обо всех подобных случаях, — сказал Юм.

— Вот и в наших внезапных встречах с ней тоже не стоит искать причины, Дэвид, как и в расставаниях. Назвать причину, значит, дать имя, поместить нечто в некую языковую конструкцию. Тогда причину и следствие возникают внутри этой конструкции, но не в некоем внешнем мире. Суть языка манипуляция.

Если мы что-то называем, то мы хотим это использовать — в качестве укрытия, трахнуть или съесть. Поэтому истина, выраженная в языке, всегда манипулятивна и относительна. Абсолют вне языка. Вне мышления.

Мышление есть акт, отделяющий нас от реальности, ангел с мечом, стоящий у врат рая. Миф грехопадения отражает качественный скачок в мышлении, “изгнавший” человека из рая.

Реальность не метафизична, а метамыслительна. В метамысли нет разделения на физическое и трансцендентное, так как нет субъекта, способного порождать это разделение.

Точно так же можно сказать, что нет трансцендентального или трансцендентного, но есть трансмыслительное.

Видения, которые могут испытываться на определенном этапе перехода от мыслительного к трансмыслителному есть не более, чем игры мышления, или языка, на определенном этапе перехода к «до мышлению». Именно этим можно объяснить культурную привязку таких видений. Шаман видит демонов, христианин ангелов. Шаман не может увидеть Деву Марию, потому что у него нет языковой привязки к подобному образу.

В осевое время, окончательно формируется орфический миф, который по структуре является аналогом семитского мифа об искушении Евы. Здесь те же змей (возможно, в раннем варианте грехопадения соблазнивший Еву совсем не яблоком), преступление, смерть.

Предыдущие воплощение Диониса — Загрей. Зевс является к Персефоне в виде змея, и она рождает Загрея, которого Зевс называет своим наследником, чем злит Геру. Гера провоцирует титанов убить ребенка. Загрей убегает от них, пытаясь обмануть титанов, он превращается в быка. Но это не спасает Загрея и титаны растерзали его и съели. Богиня Афина успевает спасти только сердце Загрея. Узнав о преступлении, Зевс бьет молнией титанов. Из сажи, содержащей тела титанов и Загрея, рождается человечество. Здесь вновь (как и в семитском мифе о грехопадении) происходит раздвоение на добро и зло, душу и плоть. Сознание больше не цельно, а расколото, как плоть расколота на душу и тело. Страдают от этого обе части, ибо одно определяет другое. И понимание  только возможно через это дихотомическое разделение, и сознание больше не цельно.

— Пойдем трахаться, — говорит мне заскучавшая Ева, докуривая сигарету.
— Пошли…