11 июля неизвестного года — стенограмма выступления была опубликована в 2010 — Франсуа Рено выступает в Университете Рена с докладом «Почему я не стал психоаналитиком?». В ходе изложения многочисленных причин не становиться аналитиком французский философ вспоминает о книге Делёза и Гваттари «Анти-Эдип», бросая слушателям весьма острое замечание: «Мы вправе задаться вопросом: куда сегодня нужно смотреть, чтобы обнаружить шизоанализ, о котором ходило столько речей? Ведь этот феномен существует еще в меньшей степени, чем Государство Платона».

Риторический вопрос Рено совпадает с общей интеллектуальной тенденцией, проявляемой всеми, кто читал «Анти-Эдип» или хотя бы краем уха слышал о загадочном «шизоанализе»: попытаться найти практическое воплощение этого «материально-трансцендентального анализа». Схожий вопрос был задан напрямую авторам книги Реймондом Беллуром: «Шизоанализ реален? Кто его проводит? Для кого! Когда? Где? Как? Сколько это длится?». Гваттари даст Беллуру любопытный ответ: «если шизоанализ и должен однажды существовать, он уже существует». Разворачивая эту идею, Гваттари начнет описание коллективно-спонтанной практики, «объединяющей [и проблематизирующей] множество локальных опытов», способных принять желание в расчёт». Очертания практики, которую описывал философ-активист, действительно напоминало более широкую и более философскую вариацию, УЖЕ длительное время существовавшего на тот момент новаторского психиатрического движения: институциональной психотерапии. Если Делёз воплотил умонастроение своего времени, написав «Различие и Повторение», то движение институциональной психотерапии практически воплотило это умонастроение в измерении работы с психозом и шизофренией.

Жан Ури — основатель знаменитой клиники La Borde, а по совместительству — одна из важнейших фигур институциональной психотерапии наряду с Франсуа Тоскелем, Жоржем Домезоном, Филиппом Кёклэном и самим Гваттари (публикуемый текст содержит большую историческую справку о всех врачах, психоаналитиках и психиатрах, повлиявших на становление и развитие этого движения). Один из лозунгов движения и. т. гласит: «pour soigner les fous, il faut soigner l’hôpital», «чтобы позаботиться о сумасшедших, следует позаботиться о самой больнице». «Забота о больнице» означает не столько заботу о материальном обеспечении учреждения, сколько борьбу с онтологической инерцией любого подобного учреждения: оказывающие уход (soignant), так и получающие его (soigné) ответственны за постоянный процесс институционализации и деинституционализации учреждения, процесс творения и разрушения микроструктур и пространств, составляющих повседневную жизнь медперсонала и пациентов, как и за систематическое переосмысления ролей, статусов и функций, препятствующее коллективному отчуждению. Подробнее об институциональной терапии и идеях, составляющих это психиатрическое движение, — в тексте Жана Ури.

Приятного чтения.

Историческая справка*

*Это очень объёмная и не слишком идейно содержательная историческая справка, её легко можно пропустить — примечание переводчика.

Сложно описать историю институциональной психотерапии, учитывая, что последняя не сводится к какому-то законченному "состоянию", но скорее образует "движение", ставящее под сомнение психиатрические практики и концепции. Я понимаю сильное желание исторически размежевать подобные феномены. Размышление об истории институциональной терапии может походить на исследование Эухенио д’Орса относительного барокко, которое часто запиралось прочими исследованиями исключительно в "эпохе барокко", из-за чего возникало пренебрежение теми существенными элементами этой культуры, которые присутствовали во все времена в самых различных цивилизациях. Эухенио Д’Орс обозначил исследовательскую линию, помогающую не ограничивать реальный контекст отдельных исторических фактов только одной эпохой. 

Можно ли рассматривать госпиталь как "способ ухода" за душевнобольными? Во Франции — на стыке XVIII и XIX веков — Пинель и Эскироль вслух заявляют об этом, также как Лёре, Вуазан, Ферю, Бушэ. В Англии об этом говорят Джон Конноли и Дэниэл Тюк. В Италии — Винченцо Кьяруджи, Халларан — в Ирландии. Ленсерманн, Якоби и Koeppe-Reil — в Германии. Джозеф Гислэн — в Бельгии. Кроме того, есть и многие другие… Нет ничего удивительного, что можно составить целый список персоналий, которые старались преобразовать институции с характерной для них сегрегацией при обращении с сумасшедшими, что часто напоминало тюремный режим, в более открытые системы, тем самым желая "очеловечить" отношения, создать настоящее сожительство [1], производящее терапевтический эффект или по меньшей мере позволяющее применять терапевтические практики. 

[1] Ури использует термин convivialité, который не вполне строго переводится именно как "сожительство" было изобретено Брийя-Савареном, который в своём тексте "Физиология вкуса" (1985) говорит об этом феномене следующее: "Удовольствие от совместной жизни, поиска необходимого равновесия для построения хорошей коммуникации, искреннего дружеского обмена за столом. Термин отсылает к процессу, посредством которого мы принимаем на себя роль своего рода гостя и работаем над ней. Зачастую термин ассоциируется с совместным разделением трапезы". 

В этом психиатрическом направлении с сопутствующими ему историческими событиями и социальным контекстом практически всегда отпечатывалась личность его "зачинщиков": и этот "отпечаток" (Prägung), ускользающий от всякого психоаналитического предприятия, определил не просто призвание каждого из них, но их ориентиры и способ существования. Например, в случае Франсуа Тоскеля — испанская революция, ужасные политические междоусобицы и концентрационный лагерь… Тогда как Жорж Домезон определялся "скаутской" дисциплиной и этикой, отсылающей к специфике его образования. Торрубия — "экзистенциальной дырой" в связи с войной в Испании. Люсьен Боннафэ — непростым альянсом сюрреализма и его закоренелого "коммунизма". Это можно продолжать долго. 

В этом смысле ранее упомянутая "история" институциональной терапии могла бы рассматриваться как история событий, "захвативших" самых разных людей. Война в Испании, Народное движение 1936-го, Вторая мировая война, концентрационные лагеря, война во Вьетнаме, Алжире и других странах. Кроме того, это история таких движений как AJ (молодёжные турбазы), культурных ассоциаций (например, « Travail et Culture ») и т. д. 

Этот "внутренний" опыт вырабатывает определённую манеру принятия экзистенциальной беспомощности и становится заразительным для других людей, страдающих от неё, других "говорящих существ", которыми выступают психотики, скрывающие в себе множество таких катастроф. Основополагающий характер этого сочетания массового отчуждения и более или менее отдалённых друг от друга фантазмов всех и каждого — вот фактор, наводящий на мысль, что так называемая "институциональная психотерапия" — это не название отдельной "техники", которая, как таковая, находится в плотной сцепке с различными сборками психиатрических учреждений, нонепосредственно связана с "реальным" душевного заболевания, всегда сводящегося к целому скоплению бед, из которых растёт наше существование. 

Следовательно, тут не предпринимается попытки обобщения нашего предмета в виде чрезмерно абстрактного понятия. Разумеется, необходимо учитывать исторические и социальные истоки этого явления, поскольку терапевтическая деятельность на протяжении всего своего существования свидетельствует об этой истории. Это неплохо сочетается с ремаркой Альбера Камю по поводу Луи Гийу: "Pour moi, j’ai toujours préféré qu’on témoignât, si j’ose dire, après avoir été égorgé".

Таким образом, необходимо хотя бы кратко сослаться на нескольких «авторов», которые, прямо или косвенно, сыграли роль в систематизации понятий и практик, впоследствии обобщённых под ярлыком «институциональной психотерапии» Жоржем Домезоном и Филиппом Кёклэном.

В первую очередь, Герман Симон, сначала работавший в госпитале Варштайна, а затем — госпитале Гютерсло. Его книга, напечатанная в 1929 под названием Aktivere Krankenbehandlung in der Irrenanstalt, была переведена коллективом из Тоскеля, Бальве и Шорана в 1941-м году. Он ставит на первое место «более активную терапию», которая «возлагает ответственность» на каждого больного и работников госпиталя (от обслуживающего персонала до директора) и рассматривает учреждение в качестве «больного» организма, который постоянно требует ухода: «три бедствия, которым подвергаются наши душевнобольные: бездействие, неблагоприятная обстановка и стереотип о безответственности самого больного — вот, с чем следует непрерывно бороться».

Симон настаивает на совместной работе всех работников госпиталя: необходимо образовывать персонал, совместно обсуждать клинику, изучать сопротивление психиатров и персонала.

С другой стороны, следует включить в этот список Морено и его "социометрию". Морено, совершивший свою "небольшую социометрическую революцию", подчёркивает важность задействования больничной среды посредством "активного провоцирования in situ", которое позволяет перейти от стабильного и стабилизированного положения дел к состоянию "социальной лаборатории" (подразумевающей техники психодрамы и похожие вещи). Морено разрабатывал понятия "совместного действия исследователя и группы" посредством описания "ранее не замечавшихся важных психологических связей": "Функция индивида — говорит Морено — полностью определяется только при условии, что мы пристально оценим всех индивидов и все группы, с которыми он эмоционально связан". Понятия "социального атома" и "теле"[2], которое следует отличать от "переноса", дискуссионны, но часто изучались на практике. 

[2] "Теле" — своеобразный аналог психоаналитического понятия переноса. Статьи, обозревающие идеи Морено, раскрывают "теле" как более общий онтологический феномен. Если "перенос" указывает на спонтанные чувства и переживания конкретного индивида при встрече с другим (что зачастую не имеет никакого отношения к чувствам или переживаниям этого другого), то, согласно Морено, "теле" имеет своеобразный обобщающий эффект, задающий общий мистический "вайб" происходящего при коммуникации между двумя или большим числом индивидов. 

В оппозицию к Морено встал Курт Левин, подвергавшийся влиянию Элизабет-Кюблер Росс и Курта Коффки. Переехав в Штаты в 1932-м, Левин выдвинул на первый план взаимные отношения между индивидуальным и социальным, отталкиваясь от феноменологической гештальт-психологии. Он делает акцент на динамическом отношении взаимности и влиянии культурной атмосферы на личность, описывая "социальное поле" как динамическую тотальность посредством пространственной репрезентации групп и их взаимных отношений. Отсюда левиновское понятие "групповой динамики" и его упор на такую исследовательскую технику, которая находится в отношении с "коллективным самоанализом". 

В Англии 1943-го Бион и Рикман, вдохновляющиеся Левином и Фрейдом, изучали «напряжение, возникающее в терапевтической группе». Они анализировали факторы, препятствующие росту сознательности в группе, например, сопротивление или систематическое непризнание: «Зачем вообще мы здесь собрались?». Отталкиваясь от коллективного терапевтического опыта английской армии во времена Первой мировой, они выработали определенную программу, распределяя людей в небольшие группы, ориентируясь на инициативу их участников. Через ежедневный сбор данных они изучали развитие каждой из этих групп.

Здесь же следует упомянуть Джошуа Бирера из Тавистокской клиники. Начиная с 1938-го он учредил автономно управляющиеся «социотерапевтические объединения». То же самое сделал Клэпман, который, позаимствовав практику обучения Каролины Пратт, трактовал жизнь госпиталя в качестве "времени, упорядоченного в терапевтических целях". Кроме того, нельзя не отметить влияние социоанализа Ван Бокстеля, "Т-групп" Бетеля, и позднее, в 1961-м году, "N-групп" Вильяма Шульца. Хотя они и находятся на периферии, определённое влияние, которым нельзя пренебрегать, оказали Славсон и Франклин. 

Куда более важным нам представляется влияние Гарри Стека Салливана, несмотря на его приверженность культурализму и психологии Я (он наследует психотерапевтическую технику анализа и дистрибутивного синтеза Адольфа Мейера). Салливан пытается переформулировать проблемы психиатрии, исходя из межличностной динамики и самой личности. Среди прочих мест, он работал в коммуне Таусон, которая размещается в штате Мэрилэнд. Салливан считает крайне важной «первую беседу» и спонтанное повседневное взаимодействие при встрече с тем или иным больным. Таким образом, стиль его психиатрической практики был завязан на повседневном общении и образовании сотрудников. 

Отметим и фундаментальное влияние исследований Стэнтона и Шварца (техника «констелляций»), психосоциологов, которые в течение трёх лет работали в Честнат Лодж в Штатах. Хотя их начинание в большей степени ориентировано категориями "информации" и "коммуникации", они выделяют важность отношений терапевтов между собой, если под их ответственностью находятся паиценты. Ракамье подчёркивал, что изучение психиатрических больниц определяет принципы "гибкости" и выработки индивидуального подхода к каждому. Кроме того, он затрагивает и проблему сопротивления, присущего как больным, так и персоналу: "Достаточно, чтобы терапевтическая среда распалась, чтобы подобный распад испытала психика больного". 

Я привёл далеко не исчерпывающий список персоналий. Как минимум, в него необходимо включить Поля Бернара, настаивающего на "терапевтической организации социальной жизни при госпитале, которая бы основывалась на групповой психотерапии". Отсюда проистекает важность квартальных собраний. Тем не менее, следует поставить особый акцент на место, которое по-настоящему представляет "институциональную психотерапию" в том виде, в каком она развивалась во Франции, в частности после Второй мировой войны. 

Именно в психиатрическом госпитале Сен-Албан во время Оккупации повстречались Франсуа Тоскель, Поль Бальве, Андре Шоран и Люсьен Бонафе. Объединившись под лейблом "Общества Жеводана", они переработали теоретические основания и практики психиатрии, что в итоге и стало главным вкладом в движение, которое оформилось под ярлыком "институциональной терапии" или "секторной психотерапии". Работы Германна Симона, Жака Лакана, феноменология, социотерапия, психобиология и ряд других дисциплин поспособствовали формулировке новаторской психиатрической практики, в которой "уход за пациентом, исследовательская работа и образование" стали частью общего коллективного демарша. Множество психиатров смогли извлечь для себя пользу за счёт "образовывающего" воздействия этой практики: Жан Эйм, Робер Мийон, Жан Ури, Франц Фанон, Морис Деспиной, Клод Понсэн, Роже Жанти, Хорас Торрубия, Рене Бидо, Жан Колмэн, Ив Расин и другие. 

Наряду с этим в парижских регионах, выступая частью новой социальной политики, появляются центры лечения и социальной адаптации (CTRS), которые размещались в больницах Виль Эврар (Поль Сивадон, а затем Элен Шэно) и Вилльжюиф (Луи Лё Гийан вместе с Эвелин и Жаном Кестемберг). С другой стороны, Жорж Домезон, с 1936-го года работавший в больнице Флери-Лез-Обре, участвовал в развитии всех этих начинаний ("необходимо вылечить сам госпиталь […] наша финальная цель — "заразить" весь госпиталь подобными тенденциями"). Напомним, что термин "институциональная психотерапия" ввели Жорж Домезон и Филипп Кёклен в журнале Anals portugais de psichiatria. Номер касался необходимости радикальной трансформации психиатрической практики — трансформации, которая мыслима только посредством привлечения медперсонала и других профессиональных секторов госпиталя. Отсюда и проистекает последующее возникновение различных ассоциаций. Начиная с клуба Поля Бальве в Сент-Албан, наблюдалось постоянное развитие того, что впоследствии станет Федерацией ментальной гигиены. Затем в 1949 по инициативе Жермена Лё Гийана и Жоржа Домезона возникли Центры обучения методам активного образования (CEMÉA), которые имели и имеют большую значимость. 

Но, возможно, самое значимое объединение психиатров, которое всё еще не заслужило подобающего места в истории, — «Рабочая группа по институциональным психотерапии и социотерапии» (GTΨ), которая была учреждена вокруг Франсуа Тоскеля в госпитале Сент-Албан и просуществовала до 1966-го года. Она объединила порядка тридцати психиатров, обеспечивающих работу госпиталя. Среди них были Hélène Chaigneau, Philippe Koechlin, Jean Ayme, Roger Gentis, Jean Oury, Horace Torrubia, Robert Millon, Claude Poncin, Yves Racine, Jean Colmin, Denise Rothberg, Henri Vermorel, etc. В определённые моменты в эту группу, критически перерабатывающую достижения различных психиатрических течений, входили Жак Шот, Жизела Панков, Феликс Гваттари и другие. Тоскель учредил Журнал институциональной психотерапии, а в 1965-м основал SPI, Общество институциональной психотерапии. Это объединение породило, в частности под влиянием Феликса Гваттари, Федерацию институциональных исследований (FGERI) и сопутствующий ей журнал: упомянутые исследования соединяли опыт целых исследовательских групп, включавших психиатров, психоаналитиков, архитекторов, педагогов, работников различных учреждений и психологов. Затем, в 1968, по инициативе Жана Колмэна, была учреждена так называемая groupe de Brignac (близ Анже), которая собрала порядка тридцати психиатров из центральной и западной частей Франции: Пьер Дельйон, Шарль, Диссэ, Жак Анри, Мишел Феривон, Мари-Франсуаза ле Ру. 

Тем временем возникшая сеть, состоящая из различных объединений, вбирала в себя всё большее и большее число культурных ассоциаций при госпиталях, секторах и частных клиниках, включавших медперсонал, психиатров, воспитателей и т. д. Эта сеть обменивалась и поддерживала отношения с другими странами, которые развивали структуры, основанные на тех же институциональных принципах: для начала отношения поддерживались с Каталонией (взаимодействие происходило через Институт Pere Mata de Reus, ставший психиатрической колыбелью Франсуа Тоскеля), но также с Португалией, итальянской частью Швейцарии, Италией, Германией, Бельгией, Бразилией. 

Стоит упомянуть и солидное число статей (посмотрите два номера "Психиатрической информации", опубликованных в 1983-м и посвящённых институциональной психотерапии, и марто-апрельский номер "Французской психиатрии), книг (Франсуа Тоскель, Жан Ури, Филипп Раппар, Жак Шазо, Пьер Дельон, Люсьен Боннафе и т. д.), докладов (в частности прозвучавших на Конгрессе франкоязычных психиатров и невролов в Кане в 1971-м, среди которых значатся сообщения Шэно, Шануа и Гарраба касательно институциональной психотерапии), многочисленные диссертации (следует выделить текст Филиппа Помелля, Traitement des quartiers d’agités, опубликованный в 1952-м), а также ежегодные встречи в клинике Сент-Албан. 

Всё перечисленное образует самую настоящую "строительную площадку", чьи многочисленные участки и новаторские идеи, находящиеся в отношении с локальными условиями и личностями различных авторов, всё ещё необходимо изучать. Тем не менее, отсутствие единообразия никак не портит полного согласия по поводу фундаментальных принципов институциональной психотерапии. 

Институциональная психиатрия и психотерапия: определение

Институциональная психотерапия не сводится к "технике", стоящей наряду с прочими. Мы не занимается "лечением" институциональной терапией, как это происходит в случае аналитического лечения, лечения инсулином, интоксикацией или нейролептиками. 

Можно было бы определить её в качестве необходимого реквизита, чтобы создать коллективное психотерапевтическое поле, которое упиралось не просто в практики, но и в понятия. По сути необходимо озадачиться теоретическим осмыслением психоза и разработать его "лечение"[3], ведь если мы сумеем что-то понять об этой нозологической структуре, мы будем лучше понимать "нормальность". Следовательно, элементы, необходимые для сборки терапевтического поля, могут быть использованы и в других областях, что в частности относится к различным воспитательно-педагогическим средам. 

[3] Строго говоря, Ури не употребляет французское слово "cure", обозначающее лечение, но говорит о traitement, которое может обозначать как теоретическое рассмотрение, так и способ, каким психиатр обращается с психозом. 

Таким образом, нельзя определить институциональную психотерапию, не разработав теорию психозов, ведь эта концепция определит практику. Следовательно, речь идёт о выработке определённой доктрины. Скажем, если некто выступает сторонником идеи, что психоз обусловлен чистым социогенезом, попечение о психотике будет разворачиваться в совсем ином ключе, нежели в случае, когда мы объясняем возникновение психоза органогенезом. Сущностный принцип, на который опирается praxis институциональной психотерапии, прежде всего связан с идеей о многомерности психоза. "Многомерность" не означает множества непроницаемых и недоступных друг для друга измерений, но сочетание различных способов подступаться к психозу: измерения социального, психологического, психоаналитического, биологического. С другой стороны, мы можем рассматривать шизофрению как прототип ядерного психоза (т.е. Kern-psychose Кретчмера). Дробление или разъединение шизофренического психоза на различные составляющие подразумевает различные системы отчёта, которые находятся в коррелцяии с многочисленными частичными исследотельскими перспективами. Уже из сделанных замечаний можно прийти к специфической идее того, как необходимо изменить устройство тех мест, где осуществляется уход за страдающими душевными расстройствами. Отнестись серьёзно к принципу наличия множества систем отчёта — значит как ввести разнородный состав людей, ответственных за "попечение" над психотиками, так и создать большое разнообразие "мест существования" для последних. Отсюда же вытекает определённая стратегия, которая сопряжена со следующем гештальтистким вопросом: какая из множества "инстанций" — главная? В определённые моменты это биология, в другие — социальное, в третьи — психотерапевтическое измерение… 

Вопрос о переносе и его модальностях (раздробленном или "разложенном" переносе[3]) выступает наиболее фундаментальным для нашей работы. Из ранее сказанного напрашивается невозможность взять в психотерапию психотика, работая в одиночку и не имея среды, служащей системой координат для этой терапии. Это коллективное занятие, что, однако, не означает, что это дело «группы». Мы можем провести определенную аналогию с концепцией «приспособления» [l’aménagement] Винникотта и Масуда Хана. Представляется, что для них «приспособление» ориентировано на обустройство повседневной жизни в ее отношении с императивами, исполнение которых необходимо для социальной интеграции. За неимением такой «приспособленности» больные живут совсем одни, одновременно посещая актуальную псевдо-больницу, тогда как их единственный ориентир — их аналитик…

[3] Ранее по тексту Ури говорит о "дроблении"[éclatement] и "разложении психоза"[dissocié] на множество составляющих его измерений: социальное, органическое, психотерапевтическое и т. д. Таким образом, онтологическая сложность психоза предполагает онтологическую сложность учреждения, в котором осуществляется подход к этому душевному расстройству. Теперь Ури использует схожую терминологию для анализа переноса, который тоже обладает множеством измерений. Кроме того, для институциональной психотерапии характерно полагать, что "перенос" может обуславливаться средами, а не только другими людьми. 

Пространство — нейтральность и функция (-1).

Следовательно, чтобы заботиться о психотике, нужно несколько человек. Это общий принцип, которым структурируется наша работа. Кроме того, необходимо создавать хорошо размежёванные пространства, ведь для психотика попадание к психотерапевту, а в некоторых случаях — нескольким терапевтам, которые взаимодополняют друг друга, связано с опытом создания пространства психотерапии, отличного от его повседневной жизни.

По этому поводу многие терапевты утверждают, что невозможно успешно завершить аналитическую психотерапию внутри учреждения, если психотерапевт выступает составной частью коллектива… Ведь это значит смешивать топографию и топологию, воображаемое и символическое, "объективную" нейтральность и настоящую нейтральность (зачастую "активную") и т. д. 

В 1958 году, выступая на интернациональном конгрессе по психотерапии в Барселоне, Франсуа Тоскель утверждал, что "серьёзнейшая ошибка, которую можно допустить, — назначить пациенту добавочную психотерапию, существующую вне госпиталя и не интегрированную в его жизнь. Интеграция психотерапевта в жизнь госпиталя крайне важна для шизофреников, поскольку смысловая связность мира, конкретно переживаемого ими, необходима страдающему этим душевным расстройством для обретения внутренней связности. Зачастую подобная ошибка рассматривается только как косвенный фактор, в результате которого работа с шизофреническими случаями может потерпеть крах, однако именно она делает врача, если последний выполняет свой долг, рабом больного". Мы должны непреклонно отстаивать идею [о необходимой интегрированности терапевта, работающего со случаем шизофрении, в жизнь госпиталя], поскольку некоторые случаи, не учитывающие это правило, зачастую приводят к сложностям, тупикам, а иногда — трагическим происшествиям. 

Говоря о "различных пространствах", следует сослаться на новеллу Эдгара По: "Украденное письмо". Письмо объявляется в ином "пространстве", нежели там, где проводится обыск: полицейские не видят его, хотя оно находится прямо у них на виду.

Но, с другой стороны, "пространство анализа" не должен воплощать сам психотерапевт. Это модальность пространства большого Другого, минус-одного, как говорит об этом Лакан. Необходимо введение "(+ (– 1)", чтобы суметь очертить множество систем отсчёта. Это требует наличия крайне строгих материальных условий, поскольку институциональная психотерапия должна создать образ жизни, который позволит каждому больному получить должный уход, учитывающий его разницу с другими. Ведь именно это играет решающую роль при терапии. Тем не менее, это реализуемо только при помощи конкретного исследования различных способов управления "пространством" повседневной жизни. Это крайне комплексный процесс. 

Констелляции — Встречи — Открытость

Одно из расстройств, сопутствующих психозу, — искривление [distorsion] или искажение отношений субъекта с подобными ему: таким образом, речь идёт о расстройстве этого "с", понимаемого как "с-другими" (Miteinandersein, бытия-с-другими). Однако отношения или хотя бы минимальное вкладывание сил [в других или какое-либо занятие] всегда имеют место в психотическом опыте. Эта идея лежит в основе важного понятия, на которое ставил акцент Франсуа Тоскель: констелляция. Субъект живёт, вкладываясь в определённое число людей, вещей, мест или животных. Шизофреники не исключение из этого правила, если их жизненные условия допускают определённую свободу выражения, передвижения, свободу "циркуляции" и встреч. В таком случае они "выбирают" нескольких людей из их окружения, носит ли этот выбор позитивный или негативный характер, выбирают близкое, создавая мощные отношения, базирующиеся на переносе, или, напротив, совсем незаметные для себя и для других. Это банальный рецепт "сожительства": мы более или менее избирательно находим друзей. Следовательно, "констелляция" образуется из определённого числа людей, которые "важны" для больного. Когда эти люди отсутствуют, имеет место болезненная "нехватка", следствием которой может быть диссоциация. "Констелляция" — это совокупность людей, в которых вкладывается больной. Однако речь вовсе не о том, чтобы "запереть" этих людей в "группе". Замещение констелляции группой означало бы создание своего рода искусственной конструкции, подразумевающей "гиперзависимость" субъекта относительно прочих членов группы. Такое положение дел порождает сильную идентификацию, приводящую к катастрофе. 

Подобная "группа" всегда порождает "замкнутое" пространство. Тем не менее, шизофреник сам по себе — в силу своих фундаментальных трудностей — закрыт по отношению к миру, тогда как наша работа — "привить ему открытость". Бессознательные выборы или вложения либидо должны быть относительно спонтанными и подчиняться "объективной случайности". Разумеется, в группе всегда будет взаимное очарование одних Я другими или общее очарование более или менее воплощённым групповым идеалом. 

Идентификация — Разнородность — Ответственность — "институциализация"

Всё сказанное кажется важным ещё и потому, что шизофреникам удаётся "удержаться" в потоке повседневной жизни, только помещая себя в кожу некоего персонажа. Например, если такой персонаж стоит за барной стойкой, то он "есть" бармен. Если этот персонаж немножко работает на кухне, он примет себя за повара. Таким образом, групповая модель полностью запрёт шизофреника в каком-то персонаже. Впрочем, когда шизофреник, переживающий распад или диссоциацию, совершает переходы от одного пространства к другому, от одной деятельности к другой, он переживает сложный и расплывчатый опыт, поскольку необходимо сменить персонажа — перейти от одного к другому. Недавно шизофреник заявил нам: "Я принимаю себя за кажимость". Чем большие проблемы с идентичностью он испытывает, тем больше необходимость воплотить какого-то персонажа. 

Чтобы для шизофреника стало возможным вкладывать свои силы во множество различных мест, необходима свобода циркуляции, возможность выражаться — необязательно вербально — и встречаться с другими. Однако это не так просто, поскольку речь не идёт о пассивной идеологии, по велению которой мы бы ожидали, что вышеупомянутое произойдет само собой. Хорошо известно, что аналитическое рассмотрение психоза и обращение с ним требует, чтобы психотерапевт занимал активную позицию. Необходимо "sacrifier du materiel". Это часто подчёркивалось Жизелой Панков. Терапевт не пускает всё на самотёк, пассивно ожидая, будто молчаливый сфинкс. Тем не менее, он не должен выступать силой, которая ориентирует "выбор" того направления, куда шизофреник вкладывает свою психическую энергию. По меньшей мере, он не делает этого напрямую. Единственная вещь, которую можно сделать — заботиться о наличии разнородной команды и микросоциальной среды. Каждый ответственный человек должен сохранять дистанцию между "статусом", "ролью" и "функцией"… Увы, но тот факт, что медбрат принимает себя за "медбрата", повар за "повара", а врач за "врача", — болезнь, которой страдает весь мир. Каждый стремится отождествиться со своим "статусом". Это апогей безумия, а также проблема, которой необходимо коллективно заниматься на всех уровнях. 

Чтобы суметь осуществить описанную различающую [4] гимнастику, необходимо воплотить соответствующую структуру, способствующую "процессу институционализации" (Элен Шэно). При обсуждении этой темы Тоскель использует понятие "институциональная сеть". Если угодно, так можно назвать микросоциальную основу, подталкивающую больного в направлении той или иной благоприятной возможности. Я не говорю о пазле или обычной математической матрице, но скорее о "тензоре" [matrice de "tenseurs"]. Это похоже на взаимодополнительные отношения Эжена Дюпреля: последние, выступают ли они прямыми или косвенными, имеют особо важную роль в образовании институциональной ткани. Кроме того, эти идеи стоят близко к тому, что Славсон назвал "косвенными отношениями", а Феликс Гваттари — "трансверсальностью". Косвенные взаимодополнительные отношения неотделимы от процесса "наделения ответственностью" каждого пациента. Их возможность вкладывать свои силы во что-либо напрямую коррелируют с распределением ответственности. Быть ответственным — даже если речь идёт о частичной ответственности в небольшой команде — за библиотеку или бар — это благоприятная возможность вступить в контакт с изменчивой средой и разделить эту ответственность "с другими". Любые вложения сил опираются именно на такие возможности, но нельзя превращать это в полностью контролируемый процесс. С другой стороны, "спонтанность" тоже должна быть темперирована (подобно "хорошо темперированному клавиру" Баха), модулируя подходящую совокупность выборов для каждого. Упомянутое "темперирование" — следствие общей структуры учреждения или "институциональной сетки". Однако изложенное имеет смысл, только если за всем этим стоит этическая позиция: мы "ответственны за ответственность другого", согласно формуле Эммануэля Левинаса. Любая деятельность, которая составляет жизнь учреждения, не должна быть "притворством" (faire semblant). Следовательно, этическая позиция терапевта подразумевает, что он ответственен за других, включая проявление жестокости и насилия. В ином случае мы соскользнём к шефству, а психотики очень чувствительны к этому. 

[5] Ури использует словосочетание "gymnastique diacritique". По-гречески διακριτικός значит "служащий для различения". Столь буквальный перевод этого термина обусловлен прежде всего контекстом: в предыдущем абзаце Ури приводит примеры индивидов, которые не могут отмежевать свои статус, роль и функцию. Практику, прививающую способность различать эти вещи, Ури и называет "диакритической гимнастикой". 

Ухаживать за госпиталем — Терапия прекарных групп — Согласие

Всё озвученное совпадает с фундаментальными принципами Германа Симона: заботиться о госпитале, возложить ответственность на каждого, будь то больные или персонал вне зависимости от его статуса, разрабатывать терапевтические практики, способствующие активности. Мы должны разработать понятие "коллективной ответственности" — ту его версию, которая не исключает, что ответственность лежит на каждом. Мы должны помочь обрести психотикам ответственность, соответствующую их положению. Разумеется, этот процесс должен иметь материальное воплощение: работа в баре, включающая ответственность за склад, деньги, а также несогласие или согласие с коллегами…

Отталкиваясь от этой модели и естественной склонности психотика совершать частичные вложения в различные объекты, тем самым порождая свою констелляцию, мы поставим перед собой стратегическую задачу, если того требует сложный случай, поработать над ней. Достаточно часто люди, попадающие в подобную констелляцию, не слишком осознают это или преуменьшают свою значимость для повседневного существования психотика. В таком случае необходимо, а иногда необходимо в срочном порядке, чтобы все эти люди собирались вместе. Однако речь не идёт о собраниях на постоянной основе. Подобные общие сборы должны организовываться в критически важные моменты. Таким образом, необходимо найти способ сделать так, чтобы каждый осознавал свою значимость для жизни психотика и мог проработать свои собственные бессознательные инвестиции в этого человека. Речь идёт об определённой форме психотерапии применительно к "шаткой группе" (« groupe précaire »). Слово "précaire" имеет особую важность. Ведь если "перегрузить" (alourdir) подобные констелляции, придать им лишнюю тяжесть, они трансформируются в "группу" и замкнутся на субъекте. Констелляция призвана проработать "контрперенос" или просто "перенос", который всегда представлен при подобных взаимодействиях. Следовательно, это подразумевает вполне конкретную концепцию "переноса". Для каждого перенос связан с проблематизацией его желания находиться именно в этом месте и делать именно то, что он делает. 

Работа с констелляцией состоит в том, чтобы, как об этом рассказывает Делёз в своем тексте "Загадка Ариадны", "удвоить утверждение"[5]. Таким образом, надлежит преобазить "тяжеловесное" утверждение во что-то бесконечно более лёгкое, но имеющее значение. Подобная реприза утверждения всегда замечается психотическим субъектом. Именно такое преображение утверждения прорабатывается в констелляции, имеющей статус "шаткой группы", с целью усилить чувство одобрения, ощущаемое психотиком [fin d’affiner le vecteur, ou le gradient, d’assentiment ou d’approbation]. Над этим необходимо работать, поскольку в своём существовании шизофреник проявляет особую уязвимость и чувствительность к феномену одобрения. В виде гипотезы можно заявить, что в глубокой юности шизофренику не хватило одобрения как со стороны матери, так и со стороны непосредственного окружения. 

[5] "Почему Дионис нуждается в Ариадне или просто в том, чтобы быть любимым? Он напевает песню одиночества, он ищет невесту. Дело в том, что Дионис — бог утверждения. Но ему требуется второе утверждение — для утверждения самого утверждения. Нужно, чтобы утверждение раздвоилось, для того чтобы подтвердиться. Ницше ясно различает два утверждения, когда он говорит: "Вечное утверждение бытия, я — извечно твое утверждение". Дионис — утверждение Бытия, а Ариадна — утверждение утверждения, второе утверждение или становление-активность". 

Однако необходима огромная бдительность, чтобы упомянутое "одобрение" не деградировало в "активистское" групповое попечение или в материнское попечительство. Следует избегать как группового мышления, так и феномена copinism’а [6].Что же касается "патернализма" — такова наиболее распространённая форма отчуждения современного общества, которая даёт о себе знать в виде скрытого презрения, жалости, ложной доброты, чрезмерной опеки и всегда представляет недальновидное "Государство всеобщего благосостояния"[l’État providence], которое замещает собой субъекта и аннигилирует всяческую субъективную ответственность. 

[6] В корне содержится слово copin (е), которое обозначает друга или подругу, а иногда сексуального партнера. Однако маловероятно, что речь идёт о феномене сексуальных отношений, посколькую наличие подобного ограничения при работе с психотиками и без того слишком очевидно. С большой вероятностью речь идёт именно о дружеских отношениях или кумовстве. 

Коллективное управление — Структурный анализ — "Коллектив" — Логика "смутного" — Перенос и фантазм

Для вышеописанного требуется провести огромную работу над коллективом: организация управления, критика статуса, прояснение функции терапевта, разделение ответственности. Кроме того, требуется диакритическая работа, которая позволит каждому, несмотря на его статус, высказаться без каких-либо недомолвок внутри этих небольших прекарных групп. Следует уточнить, что в актуальном социальном контексте сложно добиться подобной организации: ответственность постоянно делегируется на других, поскольку статус так и остаётся "приклеенным" к личности. С другой стороны, совершенно очевидно, что "констелляция" может эффективно функционировать, только если она образует своего рода изоморфизм с тем, что стоит на повестке дня. Необходимо, чтобы каждый мог проявить инициативу, взять на себя ответственность и одновременно отчитаться перед другими. Традиционная структура больницы или секторного ухода за больными не вырабатывает таких качеств. 

Когда мы говорим о "структуре", то прежде всего удерживаем в голове смысл, который приписывал этому термину Леви-Стросс. Структурный анализ позволяет распознать в разнородном структурное тождество. Таким образом, мы дешифруем нечто "неизменное" в этом неоднородном. Топология поможет нам подобрать конкретный образ [тождественного в разнородном]. Например, сфера причастна к тому же топологическому классу, что и плоскость (хроматическое число — 4). Похожая ситуация наблюдается с тором (хроматическое число — 7) и другими поверхностями. Главная проблема — найти закон внутреннего соположения и выявить факторы, вовлеченные в реализацию конкретного стиля работы. "Форма" меняется, хотя и существует структурная идентичность. Тем не менее, не следует слишком соскальзывать в эти пространственно-физические метафоры. В равной степени следует избегать "овеществления" [chosification] различных психотерапевтических "актов". 

Необходимо нацелиться на "открытую структуру". Структура, а точнее — её оформление или её Gestalt позволяет объяснить, как очевидно безобидная деталь, в случае её изменения, может потрясти весь ансамбль, звеном которого она выступает.

Структурный гештальт-анализ (подчиняющийся другой логике, чем логико-позитивистская: например, логике "размытого", логике "теории возможностей" или "логике смутного", предложенной Пирсом) позволяет предвосхитить возникновение «фигур», которые могут выделиться на фоне группы и отделиться от нее, — людей, воздействие на которых может преобразовать группу в её совокупности. Например, если в коллективе имеется определённое число людей, которые "прорабатывали" свою личность (посредством аналитического лечения или других практик), другими словам — были вовлечены в процесс, который ставит их под вопрос в качестве субъектов, то это изменит способ существования этого коллектива, но при условии, что упомянутые участники группы не будут "возведены" в особый статус. Розенфельд утверждает, что нельзя работать с психотиками, если нет готовности поставить под вопрос вещи, составляющие нашу собственную возможную психотичность. И это верно не только для главврача, но и для простой уборщицы. Учреждение со строгими иерархическими системами, перегородками между ними и рационалистскими оправданиями зачастую представляется в качестве суммы защит, выстроенных в обсессивной манере: ничего не менять, придать всему фиксированный характер, всё предусмотреть. Таким образом, имеет место постоянный процесс установления тотального контроля при помощи современных «паноптических» структур в смысле Бентама: камеры, «доклады», наблюдение… Разумеется, подобная тотализация, стремящаяся казаться «структурой», невозможна, выступая формой обобщённого невроза, приправленного тиранически-мегаломанским настроением: желать всё контролировать, всё знать, всё предусмотреть, опираясь на традиционную логику позитивистского типа, которая не приспособлена к жизни.

Таким образом, необходимо внедрение другой логики или логик, что в особенности касается «логики смутного» Пирса или логики частичной неопределённости, «интенсиональной» логики, учитывающей контекст и позволяющую объединять несколько абдуктивных выводов, чьё взаимодействует напоминает субдукцию нашего повседневного опыта. Эта логика учитывает нюансы пережитого опыта, который часто вступает в конфронтацию с принципом противоречия. Тогда как эта логика позволяет соотнести "фантазм" и объективную реальность в их отношении к психозу. 

Институциональные сети — "реальное" социальной реальности

Качество институциональных сетей находится в прямом отношении с качествами представленных там людей и их интерсубъективным взаимодействием, что относится как к лечащему персоналу, так и к тем, кому оказывают уход. Если мы изменим число людей или повлияем на их внутренние качества, то институциональная сеть станет совсем другой. Тем не менее, не следует думать, будто поменяется абсолютно всё. Несмотря на любые изменения, которые по сути своей необходимы, ведь они напрямую отражают жизнь группы, существует и "постоянное". Последнее не с необходимостью может быть представлено в объективированной форме, поскольку речь идёт о понятийном постоянстве. Это постоянное позволяет выстроить структуру, которая будет меняться, исходя из числа и качеств участников, но будет сохранять своё структурное своеобразие. Именно поэтому крайне важно привнести максимум строгости в построение теории, разработку понятий и отделение различных обозначений друг относительно друга: "перенос", "идентификация", "фантазм", "отыгрывание", "переход к действию", "бессознательное", "желание", "требование", "отчуждение" и т. д. Говоря о релевантном употреблении понятий, следует вспомнить, как 30 лет назад вновь стало актуальным такое понятие как "passivation"[7], что отчасти совпало с массовым употреблением нейролептиков. Чтобы преодолеть это состояние, недостаточно просто подтолкнуть пассивного субъекта к той или иной активности или заставить его суетиться. Эрготерапия не ценна сама по себе, но должна быть интегрирована в терапевтический ансамбль. С другой стороны, и я продолжаю тему употребления релевантных понятий, в психопатологии психозов преобладают не только расстройство символического и воображаемого, но и радикально проблематизируется реальное. Тем не менее, большинство коллективных организаций учитывают (да! до сих пор!) только "реальность" (в том смысле, в каком Лакан разграничивает реальное и реальность). Однако психотик захвачен реальным куда в большей степени, чем его друг "нормопат". 

[7] Многие психотики, принимавшие нейролептики, жалуются на инертное состояние, которое переживается ими как тяжёлый побочный симптом. Судя по всему, именно эти побочные симптомы и обозначаются Ури как "пассивация". Тем не менее, статьи, посвящённые нейролептикам, не содержат такого понятия. 

Таким образом, находясь в институциональном поле, необходимо учитывать корреляцию между повседневной реальностью, о которой так трясутся некоторые разновидности терапии, и реальным. Вопрос, который мы должны постоянно себе задавать, пускай и неявно, может быть сформулирован следующим образом: "Что за реальное составляет социальную реальность?". Благодаря постановке этого вопроса обрисуются очертания барьеров, экранов и поведенческих особенностей — совокупности факторов, помогающих избегать этого недоступного и невозможного реального. Механизмы невротичной, параноидальной или другой защиты процветают в любой коллективной организации. Отсюда же вытекает необходимость исследовать (по этому поводу Тоскель с особой настойчивостью дискутировал с Домезоном и Гийу) производство фантазма и дешифровку фантазматических структур. Таким образом, мы оказывается перед фундаментальной аналитической проблемой: фантазмом. Фантазм — штука, которая необходима, чтобы загородить доступ к реальному, но в то же время именно благодаря нему возможны подступы к этому реальному. Лакан говорит об этом следующеe: "Для субъекта не существует другого способа заступить в реальное, нежели посредством фантазма". 

Социальное отчуждение — Патопластия — "Терапевтический клуб" и третичность — Производство "событий" — Социальная связь. 

Если мы не хотим, чтобы вся институциональная организация носила искусственно-притворный характер, опирающийся на техники шефства, патернализма, матернализма, кумовства и "здравого смысла", то мы должны поставить вопрос о реальном самого коллектива. И это отсылает к проблеме политического, т. е. проблеме того, как подобный коллектив внедряется в Государство. И тут же на горизонте появляется так никогда и не решённая проблема того, какую "вывеску" [raison social] должен носить подобный коллектив. Эта проблема всегда должна оставаться открытой. В противном случае, мы будем наблюдать развитие монолитных техник, ориентирующихся на реадаптацию, бихевиоризм, реабилитацию, — практик, par excellence упраздняющих вопрос о месте психоза в отношении к реальному и реальности. 

Итак, следует учитывать, что перенос и реальное идут рука об руку с глубоким социальным отчуждением, проникающим в наше существование, действия и выборы. Это отчуждение погружает нас в искусственность, которую мы ошибочно принимаем за нечто фундаментальное, несмотря на её реакционный характер. На эмпирическом уровне можно наблюдать, как коллективность работает на производство таких артефактов как "волнение", "ярость", "слабоумие" — заразу, которая возникает на более или менее истерической почве. Таким образом, речь о поведенческой специфике, развязываемой, сохраняемой и порождаемой коллективом, который не признаёт или даже отбрасывает отношения реального и реальности. Кроме того, воздействие контрпереноса создаёт такие феномены как козёл отпущения, фетиш, репутация — фигуры, олицетворяющие "замкнутое", и это оказывает пагубное воздействие, поскольку шизофреники и без того склонны фиксироваться, при этом отрываясь от реальности, на тех готовых "персонажах", которые предлагаются им коллективом. 

Дело в том, что мы часто ограничиваемся позитивистской логикой, которая метит в "объект", трактуемый в качестве объективного, в то время как наличие измерения, где существуют перенос и фантазм, выводит на повестку дня "объектальное", производное от бессознательного желания и своеобразия каждого отдельного человека. Названное мной "патопластией" — это совокупность реакций, вызванных средой. При патопластии всегда видно, как феномены массового отчуждения воспроизводятся на микросоциальном уровне. Поэтому коллектив должен изобрести структуру, которая позволит ему бороться против естественной динамики "отчуждения" и "овеществления". Сущностный элемент, необходимый для сохранения определённой степени свободы, — воплощение коллективного организма внутри коллектива. Отсюда возникает понятие "терапевтического клуба" или "коллективного оператора" — понятие, которое позволяет ввести третичность в отношение, отмеченное массовостью, т. е. в дуальное отношение одинокого индивида с необъятным предприятием. Это означает ввести штуку, названную Сартром "регулирующим третьим". Этот "третий" позволит бороться с феноменом "практической инертности". Тем не менее, клуб может осуществить эту функцию, только если он будет относительно самоуправляющимся теми, кто находится в нём: всеми больными и персоналом, которые организуют конкретное материальное, экономическое, финансовое и инициативное управление. Последнее не должно находиться в непосредственной сцепке с законами управления этого учреждения, всегда сочленённого с Государством. Это приемлемо как на уровне госпиталя, так и на уровне сектора — всех структур, опосредующих отношение с центром, или всего того, что ставится под вопрос существованием психотика [«personne» psychotique]. Всё сказанное напрашивается ещё в более явной форме при уходе за психотичными детьми, ставящими под сомнения госпиталь, центр, а также семью и школу. Всё перечисленное должно быть не просто проблематизировано, но и "отыграно" [mis en acte] в терапевтическом ансамбле, поскольку "констелляция" психотичного ребёнка содержит работника институции, его товарищей, семью, медперсонал, психоаналитика и т. д. 

Другими словами, чтобы коллектив мог более или менее эффективно функционировать и не развивать тяжёлую форму патопластии, необходим постоянный учёт всех факторов отчуждения. Эта коллективная аналитическая функция составляет часть того, что я назвал "коллективом", выполняющего роль своего рода "абстрактной машины", чья диакритическая функция может функцонировать благодаря наличию таких элементов как клуб, регулирующий "третий" и une quantité «d’ouverts». Этот "коллектив" даёт возможность сохранить определённую степень свободы и иницииативы, следовательно, даёт возможность совершать встречи и одновременно производить "события". Да, производство событий. Даже всякие жизненные мелочи могут стать "событием" для человека, ощущающего покинутость. Тогда за счёт перевода, который мы ему даём, событие может быть использовано субъектом, чтобы достичь состояния "эффективной странности" [singularité efficace]. Слово "эффективный" означает, что подобная странность может создавать обмены и встречи внутри и посредством институциональной сети… Это позволит каждому повторно ощутить опыт возникновения самого себя [accéder à une réémergence de soi]. Понятие "эмерджентности" [émergence] имеет капитальное значение: говоря схематично, можно утверждать, что на фундаментальном уровне расстройство психотика связано с расстройством эмерджетности. Эмерджентность невозможна для него, либо искажается. Отсюда и напрашивается необходимость создавать так называемые "пространства говорения". 

Рассматривая экзистенциально ничтожное состояние психотика, необходимо обнаружить средства, которые помогут установить интерсубъективные связи (в прямом смысле слова "меж-субъективные": "связи" между субъектами бессознательного, простирающиеся от одного субъекта до другого, и это не следует путать с отношениями между "Я" или "индивидами"). Социальная связь, которая ослабевает у психотика, сопряжена с интрасубъективной или внутресубъективной потерей. Однако интерсубъективное может поддерживаться только интрасубъективным. Это становится очевидным, если мы сошлёмся на ранее сказанное по поводу "собраний", проводящихся в шаткой констелляции: прорабатывать интрасубъективное — значит хотя бы на время восстановить интерсубъективные связи конкретного больного. 

Таким образом, институциональная психотерапия ищет средства, позволяющие каждому «вновь присвоить» необитаемые субъективные пространства. «Жить в пространстве» или «жить в теле» в смысле Винникотта. Но как создать пространства, в которые шизофреник вкладывает себя? Зачастую шизофреник теряет «пространство», он «нигде». Отталкиваясь от этого утверждения, было бы логично взглянуть на терапевтический «ансамбль» или «коллектив» как на образование, способное на производство пространств, «несуществующих» пространств. Речь не идёт о идет о разделе единого пространства на доли или участки, чтобы впоследствии припарковать туда шизофреника, который разместиться в стольких-то квадратных метрах. Я говорю о жизненном пространстве, аналогичному «сцене» фантазма. Однако именно оно и подвергается угрозе. Жизненное пространство в смысле Поля Шилдера — это пространство наиболее интимного, пространство, которое абсолютно отличается от других, оно не выходит за свои пределы, чётко очерчивая себя. Это похоже на своего рода «транзитивизм», пронизывающий наше существование, тогда как весь мир ставится под вопрос, но это происходит в воображаемом ключе.

Заключение 

Я попытался дать ряд ключей, чьей целью было подтолкнуть читателя обрисовать свои "открытые множества" и "близлежащие окрестности". Повторимся, что понятие "институциональная психотерапия" есть ничто иное как след более крупного "движения", чья жизнеспособность зависит от конкретной диалектики, подразумевающей переосмысление этого движения. Главные оси, вокруг которых вращается этот праксис, довлеют к сочетанию психоанализа и политики [l’analytique et le politique], что позволяет проявлять бдительность в отношении структурирования постоянно меняющегося научного поля, выстраимого вокруг психопатологии. 

Переведено для Syg.ma проектом La Pensée Français (VK, Телега).

Все визуальные материалы подготовила Анита