Уже в «Логике смысла» Делёз развивает идею о том, что, вопреки всем своим недостаткам, наподобие «непрерывного бросания пить» или же «непрерывного бросания принимать», которые закрывают для субъекта доступ к потокам желания и приводят к бессмысленному суициду, наркотики одновременно обладают позитивным и удивительным эффектом (тем не менее, возможным и без них). О каком именно эффекте говорит Делёз? Наркотический приход ценен вовсе не в силу того, что он имеет своим следствием некоторый кайф, присущий любому приёму наркотиков. Смещение на поверхность — вот, в чём настоящий интерес наркотического прихода. Иными словами, наркотики позволяют занять иную позицию в той топологической структуре мышления (Глубина/Высота/Поверхность), которую Делёз разрабатывает на месте той в равной мере пространственной модели, которую предлагал Фрейд в рамках психоанализа. Но возникает вопрос: почему для Делёза ценным представляется именно опыт поверхности? Каждая упомянутая топологическая позиция связана с особым способом расчленения сущего и понятия — с тем способом, каким на уровне онтологии мыслится способ существования смысла. С наркотическим приходом смысл перестаёт быть чем-то, что всплывает на поверхность из нерепрезентируемой глубины вещей, которую пытались найти досократики. В равной мере, с приходом устраняется и тот дух серьёзности, что выдаёт мораль, которая стыдится назвать своё имя, за нечто трансцендентное данное (именно этим характеризуется платоновская Высота). Можно подумать, что опыт выхода на поверхность на секунду отсылает к своего рода выходу за пределы Воображаемого — той западни, что превращает слова в вещи.

Приятного чтения.

Всего два вопроса. Наркотики. Прекрасно видно, что мы не знаем, что с ними делать (даже наркоманы не знают), но в равной мере мы не знаем, как о них говорить. То мы упоминаем удовольствия, которые сложно описать и которые предполагают уже сам наркотик, то, напротив, ссылаемся на некоторый общий род внешних [наркотикам] каузальностей (социологические измышления, разговоры о проблемах коммуникационного характера и некоммуникабельности, ситуация с молодым поколением и т.д.). Первый вопрос можно было бы сформулировать следующим образом: Существует ли некоторая каузальность, присущая наркотикам? Можем ли мы искать в этой области?

Специфическая каузальность не означает «метафизическая», но в равной мере не означает что-то исключительное научное (например химическую [каузальность]). Это не инфраструктура, от которой всё остальное зависело бы как от причины. Речь скорее о том, чтобы очертить территорию или же контур некоторой наркотической сборки [ensemble-drogue], которая была бы, с одной стороны, во внутренней связи с различными видами наркотиков, но, с другой стороны, имела бы наружное отношение с более общими каузальностями. Я возьму пример из совершенно иной области — психоанализа. Всё то, что мы можем сказать против психоанализа, не аннулирует следующего факта: он попытался установить каузальность, присущую некоторой области, и речь не только об области неврозов, но также о любого рода образованиях и продуктах, имеющих психосоциальный характер (сны, мифы и т.д.). Мы можем сказать в очень общей манере, что эта специфическая каузальность была намечена им следующим образом: продемонстрировать тот способ, каким желание начинает вкладываться в систему мнезических следов [traces mnesique] и аффектов. Вопрос не в том, чтобы узнать, можно ли в принципе говорить о такой каузальности: так или иначе имел место быть поиск подобной каузальности. Тем самым психоанализ вывел нас из очень общих размышлений на эту тему, хотя и ценой впадения в иные мистификации. Ошибка психоанализа относительно наркотических феноменов в достаточной мере демонстрирует, что применительно к наркотикам речь идёт о совершенно иной каузальности. Но мой вопрос в следующем: можем ли мы помыслить каузальность, присущую наркотикам? И в каких направлениях мы должны мыслить? Например, у наркотиков есть кое-что очень особенное: желание напрямую инвестирует себя в систему-восприятия. Таким образом всё становится совершенно различным. Под восприятием необходимо понимать как внутренние созерцание, так и внешние, и, в частности, восприятия пространства-времени. Мне кажется, что в определенный момент исследования были направлены именно в этом направлении: Мишо во Франции, и, иным образом, бит-поколение в Америке, а также Кастанеда и т.д. [Их интересовал вопрос о том], как наркотики изначально затрагивают скорости, модификации скорости, пороги восприятия, формы и движения, микро-восприятия, восприятие становящееся молекулярным, сверхчеловеческое время или же субчеловеческое время и т.д. Но также [их интересовал} и вопрос о том, как желание напрямую входит в восприятие, напрямую инвестирует себя в восприятие (откуда и имеет место быть феномен десексуализации при приёме наркотиков). Подобный взгляд позволил бы найти связь с внешними каузальностями более общего характера, тем не менее не теряясь в них: таким образом именно роль восприятия, его привлечение в актуальные социальные системы, заставила Фила Гласа сказать, что наркотики изменили проблему восприятия даже для не-наркоманов. Но в равной мере подобная точка зрения позволила бы придать наибольшую важность химическим исследования, тем не менее не рискуя впасть в «сциентистскую» концепцию. Тем не менее, если верно, что мы уже бывали в этом направлении, в направлении автономной системы Желание-Восприятие, то почему, как кажется, сегодня мы по крайней мере частично покинули её? И в частности во Франции? Дискурсы о наркотиках, наркоманы и не-наркоманы, медики и юзеры впали в великое смущение. Или же это ложное впечатление, и есть место, предназначенное, чтобы искать эту особую каузальность? Что мне кажется важным в идее особой каузальности, так это что она нейтральна и имеет ценность как для приёма наркотиков, так и для терапии.

Второй вопрос связан с тем, чтобы отдать отчёт в наркотическом «повороте»: в какой момент этот поворот настал? Настал ли он с необходимостью слишком быстро и в такой манере, что ошибка или катастрофа с необходимостью составили часть плана-наркотиков? Это подобно изогнутому движению. Наркоман производит свои активные линии ускользания. Но эти линии свёртываются и принимаются кружиться в чёрных дырах, каждый наркоман в своей дыре, будь то группа или индивид, подобно олухам. Скорее раздолбанные, нежели обдолбанные. Гваттари говорил об этом. Микро-восприятия заранее перекрываются, в зависимости от конкретного наркотика, галлюцинациями, бредом, ложными восприятиями, фантазмами и параноидальными припадками. Арто, Мишо, Бэрроуз, которые были знатоками этого, ненавидели эти «ложные восприятия», эти «ужасные чувства», которые напоминали им одновременно предательство и, тем не менее, неизбежное последствие. В равной мере именно здесь любой контроль теряется, и устанавливается отвратительная система зависимости, зависимость в отношении продукта, дозы, призрачных образований, зависимость от дилера и т.д. Необходимо было бы абстрактно разделить две вещи: область витального экспериментирования и смертоносного начинания. Витальное экспериментирование — это когда некоторое стремление захватывает вас, завладевает вами, устанавливая всё больше и больше связей [connexions], открывая вас некоторым связям: подобное экпериментирование может допускать своего рода само-разрушение, оно [экспериментирование] может проходить через употребление сопутствующей начальной продукции: табака, алкоголя, наркотиков. Но оно не является суицидальным, поскольку разрушающий поток не ограничивается самим собой, но служит в качестве сопрягающего звена для других потоков, какими бы ни были риски. Суицидальное же предприятие, напротив, возникает тогда, когда всё сводится к лишь одному потоку: «моя» доза, «мой» приход, «мой» стакан. Это противоположность установления связей, это организованное отделение. Вместо «сюжета», который послужит хорошим темам и живости, возникает одинокое и плоское развитие, словно стереотипная интрига, где наркотик существует ради наркотика и ведёт к смехотворному суициду. Более нет ничего кроме одной единственной линии, ритмизированной сегментами: «Я бросаю пить — я вновь начинаю пить», Я больше не наркоман — я снова могу принимать". Бейтсон показал, каким образом «Я больше не пью» составляет часть алкоголика — ведь это наличное доказательство того, что сейчас он может вновь начать пить*. В равной мере наркоман не перестаёт бросать — ведь это доказательство того, что теперь он вновь принимать. В этом смысле наркоман связан с вечной дезинтоксикацией. Всё низводится до унылого суицидального сценария, содержащего два альтернативных сегмента [бросил/могу начать снова]: это противоположность установлению связей, множеству переплетающихся линий. Нарциссизм и авторитризм наркоманов, их злоба и желчь: они присоединяются к невротикам в их предприятии затрахать мир, распространить своё заражение и навязать свою ситуацию (внезапно, то же психоаналитическое предприятие походит на лёгкий наркотик). Тем не менее, каким образом происходит это превращение опыта, хотя и саморазрушительного, но витального, в смертоносное предприятие типичный зависимости, идущей по одной лишь линии? Неизбежно ли это? Если и существует момент, когда должно состояться терапевтическое вмешательство, то это именно здесь.

Возможно, две моих проблемы сопрягаются. Быть может, именно на уровне каузальности присущей наркотикам, мы могли бы понять, почему c наркотиками всё столь плохо оборачивается, и почему они извращают [detournent] свою собственную каузальность. Стоит ещё раз повторить: тот факт, что желание напрямую инвестирует себя в восприятие является чем-то крайне удивительным, это очень красиво, это своего рода ещё неизведанная земля. Но галлюцинации, ложные восприятия, параноидальные приступы, долгий список зависимостей — всё это хорошо известно, даже если сегодня это было возобновлено наркоманами, которые считают себя экспериментаторами, рыцарями современного мира и универсальными донорами нечистой совести. Что происходит, когда мы переходим от одного к другому? Разве наркоманы не воспользовались восхождением к новой системе желания-восприятия, чтобы извлечь из неё свою выгоду и сделать из неё средство их шантажа? Как сопрягаются эти две проблемы? У меня впечатление, что в настоящий момент мы не продвигаемся вперёд и не совершаем плодотворной работы. Работа. Работа определённо центрируется вокруг двух этих вопросов, но, в настоящий момент, более даже непонятно, где бы она могла иметь место быть. Те, кто знаком с этой проблемой, наркоманы и врачи, как кажется, покинули всяческие поиски как для себя самих, так и для других.

Приложение от переводчика: Почему алкоголик непрерывно бросает пить?

Любопытное, и само по себе неочевидное, высказывание Делёза («Алкоголик — это тот, кто непрерывно бросает пить») довольно остроумно резюмирует один из тезисов статьи Бейтсона под названием «Кибернетика “Я”: теория алкоголизма».

Активный период «завязывания» с выпивкой Бейтсон связывает с «гордостью алкоголика» — гордостью, которая состоит в отрицании фразы «Я не могу бросить пить». В исходной ситуации происходящее структурируется именно воруг этого вызова, ответ на который и мобилизует действия алкоголика. Тем не менее, возможность завязать на некоторое время разрушает исходный вызов и смещает акцент на высказывание «Я могу оставаться трезвым». Таким образом, странное поведение алкоголика, будто бы отсылает к фрейдовскому Verneinung (Отрицание) в отношении означающего «алкоголик» (что означает, что он как бы выплёвывает из себя алкоголизм и не соотносит его с собой) . В момент «завязки» алкоголик не идентифицируется с означающим «алкоголик», из–за чего и возникает упомянутое: «Я могу оставаться трезвым». Хотя Бейтсон никак и не упоминает одноименную фрейдовскую статью («Отрицание»), но он объясняет происходящее в похожих терминах. В свете этого механизма отрицания действия алкоголика выглядят вполне понятными: «Почему бы и не выпить, я же (не) алкоголик?».

Отсюда становится понятным, почему для Делёза, в случае алкоголизма, речь идёт о двух ритмизированных сегментах «Я перестаю пить — я вновь могу пить», между которыми циркулирует алкоголик.

Перевод — Архипов Никита

Перевод сделан для паблика “La Pensée Française”