Вступительное слово к фильму Алены ван дер Хорст «Борис Рыжий».

В 2008 году голландским режиссером Аленой ван дер Хорст был снят очень глубокий полудокументальный фильм, посвященный Борису Рыжему. Этот фильм — не просто осмысление биографии поэта, но и смелая попытка проникнуть в его лирический мир.

Режиссер пыталась ответить на вопрос: ««Почему Борис решил уйти из жизни? Что заставило молодого, талантливого, получившего известность поэта решиться на этот шаг?». За этот фильм её удостоили международной премии.

Трагическая кончина Бориса Рыжего на заре нового тысячелетья, бесспорно, невосполнимая потеря для современной русской литературы. Кажется, что этот уход окончательно подвел черту эпохе, именумой в общественно-политической публицистике «лихие девяностые».

Но спустя почти 20 лет становится очевидным, что Рыжий — поэт более широкого масштаба. Недаром критик Машевский назвал его последним советским поэтом.

На сегодняшний день существует множество публикаций в филологических сборниках, посвященных Рыжему. Это либо сугубо текстологические анализы, в которых изучается генеология стихотворений, либо же интерпретационные статьи или портретные очерки, посвященные больше биографии, нежели творчеству. В толстых литературных журналах критики до сих пор спорят об эстетической ценности отдельных стихотворений. Между тем на малой родине поэта предпринимаются неудачные попытки канонизировать его и сделать народным. Илья Фаликов в биографической книге «Дивий камень» и вовсе назвал Рыжего наследником Евтушенко и прочил ему такую же славу. Странно, но не смотря на «есенинщину» (в которой огульно обвиняют поэта некоторые литературоведы) и «социальную близость» к рабочему классу, Рыжий так и не стал массовым поэтом.

Напротив — Рыжий пугает обывателя своим черным пессимизмом: его стихи будто пропитаны смертью. Поэт от начала своего творчества и до конца жизни был одержим танатоманией. Именно поэтому его творчество нуждается прежде всего в философском, экзистенциальном осмыслении.

Что из себя представляет лирический мир Бориса Рыжего?

Есть мнение, что поэзия Рыжего- это интертекстуальная эклектика, составленная из стихотворений разных поэтов, а собственную музыку он вот-вот начал обретать ближе к своей кончине. Большая доля истины в этом замечании есть. Но по собранным крупицам Борис Рыжий создал свой, совершенно уникальный лирический мир, которому, пожалуй, нет аналогов в русской литературе. Рыжего нельзя назвать чьим-то эпигоном или постмодернистом: в отличие от последних, он, как поэт серебряного века, играл в жизнетворчество по-настоящему. В тоже время он сразу обозначил свою литературную приемственность, резко противопоставив себя подражателям Бродского:

«До пупа сорвав обноски,

с нар полезли фраера,

на спине Иосиф Бродский

напортачен у бугра.

Начинаются разборки

за понятья, за наколки.

Разрываю сальный ворот:

душу мне не береди.

Профиль Слуцкого наколот

на седеющей груди.»

Борис Рыжий, действительно, один из немногих постсоветских поэтов, который впитал в себя все лучшее из советской литературы. Именно поэтому он гордо именовал себя отцом новой традиции:

«В Свердловске живущий,

но русскоязычный поэт,

четвёртый день пьющий,

сидит и глядит на рассвет.

Промышленной зоны

красивый и первый певец

сидит на газоне,

традиции новой отец.

Он курит неспешно,

он не говорит ничего

(прижались к коленям его

печально и нежно

козлёнок с барашком),

и слёз его очи полны.

Венок из ромашек,

спортивные, в общем, штаны,

кроссовки и майка —

короче, одет без затей,

чтоб было не жалко

отдать эти вещи в музей.

Следит за погрузкой

песка на раздолбанный ЗИЛ —

приёмный, но любящий сын

поэзии русской.»

Манящий, загадочный и очень музыкальный (с минорной интонацией) поэтический мир Рыжего чем-то напоминает престранный и чудаковатый мир Андрея Платонова. С одной стороны- это разговор со смертью («Рубашка в клеточку, в полоску брючки //со смертью-одноклассницей под ручку»). В мире Рыжего нет живых, кроме лирического героя, который ходит по развалинам прошлого. Он как бы спускается в потусторонний мир и ведет беседу с мертвецами: не только с поэтами, но и с ушедшими друзьями, соседями по лестничной клетке. От стихов Рыжего иногда веет могильным холодком…Кажется, что в каждой его строчке -тоска могильных эпитафий. С другой стороны, это путешествие с открытым сердцем в развалины Чевенгура.

Остановим внимание на ностальгических стихах поэта:

Те, кто в первом ряду —

руку ребром ко лбу,

во втором стоишь — ковыряй в носу.

Я всегда стоял во втором ряду.

Пионерский лагерь в рябом лесу.

Катя, Света, Лена, Ирина — как

тебя звали? — зелень твоих колен

это сердце нежно повергла в мрак.

Обратила душу в печаль и тлен.

Даже если вдруг повернётся вспять,

не прорваться грудью сквозь этот строй,

чтоб при всём параде тебя обнять.

Да мгновенье ока побыть с тобой.

Слишком плотно, мрачно стоят ряды,

активисты в бубны колотят злей…

Так прощай, во всём остаёшься ты.

…И глядел со стенда Марат Казей.

Это и подобные ему стихотоворения удивительным образом сочетают в себе щемящую тоску по детству с эсхатологической болью, с ощущением близкого конца. Лирический герой чувствует свое нетождество по отношению к окружающим и от этого страдает. Отсюда и чувство вины, ощущение своей «гносеологическлй гнусности», пастернаковское желание «быть как все», раствориться и уйти на второй план.

Кажется, что и уход Рыжего-это попытка таким образом прорваться сквозь завесу бытия и раствориться в извечной метафизике советских окраин. Это напоминает иррациональный поступок одного платоновского персонажа- рыбака, который, желая разгадать тайну смерти, связал себя и прыгнул в реку. Платонов пишет про него: «Втайне он вообще не верил в смерть, главное, же, он хотел посмотреть — что там есть: может быть, гораздо интересней, чем жить в селе или на берегу озера; он видел смерть как другую губернию, которая расположена под небом, будто на дне прохладной воды, и она его влекла».